В чем заключается процесс формализации языка

формализация языка

Смотреть что такое «формализация языка» в других словарях:

ФОРМАЛИЗАЦИЯ — (от лат. forma вид, образ) отображение объектов некоторой предметной области с помощью символов к. л. языка. Простейший вид Ф. прямая репрезентация (обозначение, именование, описание) объектов с помощью терминов. Напр., в естественном языке роль… … Философская энциклопедия

формализация — ФОРМАЛИЗАЦИЯ совокупность познавательных операций, обеспечивающая отвлечение от значения понятий и смысла выражений научной теории с целью исследования ее логических особенностей, дедуктивных и выразительных возможностей. В математике и… … Энциклопедия эпистемологии и философии науки

Формализация — описание основного содержания исследуемого явления (процесса) с помощью т. н. формализованного (формального) языка (символов и правил их написания). В военной теории и практике формализация используется в математическом моделировании,… … Морской словарь

ФОРМАЛИЗАЦИЯ — способ выражения содержания совокупности знаний через опреленную форму знаки искусственного языка. Наиболее значимой разновидностью Ф. является логическая Ф., которая означает выражение мысленного содержания посредством логических форм. Это… … Новейший философский словарь

ФОРМАЛИЗАЦИЯ — отображение рез тов мышления в точных понятиях или утверждениях. В этом смысле Ф. противопоставляется содержательному или интуитивному мышлению. Ф. теснейшим образом связана с процессом абстракции. Как и всякая абстракция, Ф. является необходимым … Российская социологическая энциклопедия

формализация — ФОРМАЛИЗАЦИЯ, и, ж Метод исследования, состоящий в сведении сущности вещи, явления к их форме, в представлении какой л. содержательной области знания (научной теории, рассуждения и т.п.) в виде формальной системы или исчисления. Формализация… … Толковый словарь русских существительных

Формализация — Модель (фр. modèle, от лат. modulus мера, образец). Модель некоторый материальный или мысленно представляемый объект или явление, замещающий оригинальный объект или явление, сохраняя только некоторые важные его свойства, например, в процессе… … Википедия

ФОРМАЛИЗАЦИЯ — способ выражения содержания совокупности знаний через опреленную форму знаки искусственного языка. Наиболее значимой разновидностью Ф. является логическая Ф., которая означает выражение мысленного содержания посредством логических форм. Это… … Социология: Энциклопедия

ФОРМАЛИЗАЦИЯ — метод семиотического анализа объектов любой природы, направленный на выявление формы. Дескриптивная Ф. (прямое описание, обозначение, именование) объектов с помощью терминов является простейшим видом Ф., вариантом которой в естественных языках… … Современный философский словарь

Синтез языка, синтетическая философия — (language synthesis, synthetic philosophy) направление в философии, которое ставит своей задачей синтез новых терминов, понятий и суждений на основе их языкового анализа. В 20 в. в англоязычной философии преобладает лингво аналитическая… … Проективный философский словарь

Институты языкознания — В системе АН СССР проблемы языкознания разрабатываются в специализированных языковедческих институтах (Институте языкознания и Институте русского языка), в институтах комплексной проблематики (Институте востоковедения, Институте славяноведения и… … Лингвистический энциклопедический словарь

Источник

Формализация речи. Некоторые соображения

В чем основная сложность формализации естественного языка? В том, что нам привычней формализовывать его с помощью языка же, что приводит к дурной бесконечности. Язык – сам по себе средство формализации, которым человечество давно и небезуспешно пользуется.

Берем первое попавшееся определение:
Полет – самостоятельное перемещение объекта в газообразной среде или вакууме.

В нем шесть терминов, которые в свою очередь требуют определения:

Из этого можно сделать вывод, что останавливаться в процессе выдачи дефиниций необходимо на терминах, обозначающих физические объекты. Принцип таков: о чем видим, о том сообщаем.
Логическая ловушка подстерегает и тут: для понимания того, о чем пытаемся сообщить, необходимо дать термину определение.

Допустим, кто-то, указывая пальцем, изумленно восклицает:
– Заяц!

«Заяц» требует либо предметного знания, либо дефиниции – мы оказываемся все в том же незавидном положении. Но незавидное положение исчезнет, если взять что-нибудь элементарное – к примеру, крикнуть:
– Нечто белое!

Что такое «белое»? Не предмет, конечно, но его характеристика – цвет. Термин, не требующий дефиниции: белый он и есть белый. Количество цветов, доступных для человеческого глаза, ограничено – соответственно, ограничено и количество терминов, не требующих дефиниции.

Считается, что человек обладает пятью органами чувств (иногда называют больше, но это не принципиально):

Спрашивается, какие элементы окружающей действительности могут быть охарактеризованы в качестве простой совокупности пяти ощущений? Элементарные же объекты! Идея состоит в том, чтобы сложный объект – того же «зайца» – разложить на элементарные составные части, каждую из которых охарактеризовать ощущениями. Сложив составные части обратно, получим «зайца» в сборе: объект, имеющий формальное и, главное, завершенное вербальное определение.

Давайте посмотрим, как это возможно.

Вот наблюдается физический объект. Обратите внимание, что наблюдать (точнее, ощущать, потому что воспринимать объект можно не только зрительно, но и с помощью других органов чувств) доступно исключительно конкретный, то есть индивидуализированный объект. Когда я вижу зайца, это очень конкретный заяц – вот именно этот, – а не вообще какой-то из зайцев.

Как правило, индивидуализация объекта происходит посредством его именования, но, как в случае с зайцем, далеко не всегда (только в том случае, если в этом есть необходимость). Таким образом, в зависимости от ситуации термин «заяц» может означать:

Заяц(i).
Текстовый аналог: заяц – личное имя;

Заяц(s).
Текстовый аналог: заяц – название класса;

Если бы заяц имел уникальное имя, стало бы очевидней:
Степашка(i).

«Степашка» не может быть названием класса, зато требует указания на принадлежность к тому или иному классу. Мало ли кого так обозвали?! Приходится обозначать принадлежность к классу. Используем для этого символ «∈»:
Степашка(i) ∈ заяц(s).

Теперь определено, что Степашка – один из зайцев, но не определено, что такое зайцы. Как было сказано ранее, «зайца» необходимо разложить на составные части, каждой из которых дать характеристики, соответствующие воспринимаемым человеком ощущениям.

Это весьма сложно, в основном в связи с трехмерностью составных частей объекта, поэтому может быть выполнено лишь условно. Но в принципе может.

Предположим, что заяц состоит из головы, туловища, лап и хвоста, и что перечисленные объекты являются элементарными (на самом деле нет, конечно). Тогда, используя символ «⊂» для обозначения вхождения составной части в материальное целое, получим:
голова(s) && туловище(s) && 4*лапа(s) && хвост(s) ⊂ заяц(s).
Текстовый аналог: голова, и туловища, и 4 лапы, и хвост составляют зайца.

Так как объекты предполагаются элементарными, для них можно указать характеристики по каждому из ощущений. Ввиду комбинированного воздействия ощущений на человека, могут потребоваться определения в пространстве и времени.

Получаем приблизительный набор характеристик:

• цвет,
• форма,
• запах,
• вкус,
• поверхность (результат осязания),
• звучание,
• местоположение (пространственная координата),
• перемещение (как разница между двумя местоположениями),
• момент времени,
• продолжительность (как разница между двумя моментами времени),
• скорость (как частное между перемещением и продолжительностью).

Набор, как я сказал, приблизительный: безусловными являются только характеристики, соответствующие ощущениям, остальное обсуждаемо. Например, ясно, что время как таковое человек не воспринимает: его можно определить по символам на гаджете или по положению солнца на небе, но не непосредственно ощущением. Точно так же местоположение устанавливается не абсолютно, а относительно других объектов.

Теперь попробую охарактеризовать «голову»:

То есть голова, если условно рассматривать ее в качестве элементарного объекта – это нечто круглое и твердое. Условно, конечно, исключительно условно. Язык как средство формализации тоже ведь дает приблизительные результаты: как, к примеру, вербально описать пятно сложной геометрической формы? Никак: точно не опишешь. Поэтому в условном примере голова примерно круглая и примерно твердая – и точка на этом.

Если согласны, так и запишем, в фигурных скобках:
голова(s) <форма: круглая; поверхность: твердая>.

То есть указанный объект обладает указанными характеристиками.

Разумеется-разумеется, головы могут быть не только круглыми, но и иными: например, у Вовочки из бородатого анекдота советского периода голова квадратная. Ничто не мешает ввести в нашу систему обозначений логические операнды, в частности операнд «или»:
голова(s) <форма: круглая II квадратная; поверхность: твердая>.

Но у зайца-то голова круглая, а не квадратная, как у Вовочки! Ну и черт с ними обоими, введем импликацию:
голова(s) <форма: круглая>if голова(s) ⊂ заяц(s).

Вместо зайца можно было указать конкретного зайца Степашку, задавая тем самым его индивидуальные характеристики:
голова(s) <форма: круглая>if голова(s) ⊂ Степашка(i).

Термины, использованные в характеристиках («круглый», «квадратный», «твердый» и т.п.) – неопределяемые: мы их непосредственно ощущаем, посему никакого вербального определения не требуется.

Обозначу данный тип слов символом «a» – от «attribute», вот так:
круглый(a).

Обращаю внимание, что индивидуальные объекты и классы являются существительными (это же сущности!), тогда как характеристики являются прилагательными (на то они и характеристики!). С точки зрения соответствия типов частям речи все совершенно законно.

Прилагательное «круглый» – неопределяемая характеристика, но, допустим, прилагательное «заячий», не соответствуя ни одному из имеющихся у человека ощущений, под attribute никак не подходит.

Очевидно, что определять «заячий» следует через «зайца», что мной уже проделано (посредством разложения «зайца» на составные части). То есть сначала появился термин «заяц», а затем уже от него образовалось прилагательное «заячий», обозначающее: относящееся к зайцу, похожее на зайца.

Получаем новый тип, обозначаемый символом «d» – от «dependence». Указания типа, конечно, недостаточно – необходима ссылка на родительский термин. Вводим новое обозначение, используя символ «=>» для обозначения зависимости:
заячий(d) => заяц(s).

Теперь термин «заячий» определен – через родительское существительное «заяц».

Мы определили зависимое прилагательное через родительское существительное. Случается и наоборот: когда от родительского прилагательного образуется зависимое существительное. Например, «квадратный» – прилагательное, обозначающее форму объекта. В свете вышесказанного становится ясным, что «квадрат» произошел от «квадратного», но не «квадратный» от «квадрата».
квадрат(d) => квадратный(a).

Таким образом, в каждой группе однокоренных терминов имеется родительский термин, от которого ведут происхождение все остальные.

Теперь-то мне удалось вывести все термины из первоначальных неопределяемых? По-прежнему нет – остается значительная терминологическая группа, пока не охваченная: те понятия, которые могут быть выведены посредством формул.

Возьмем глагол – к примеру, «передвигать»: с глаголами мы пока не сталкивались. Что такое «передвигать»? Использую не академическое определение, а то, которое, с моей точки зрения, отражает суть дела:
«Передвигать» – это когда предмет меняет свое местоположение под воздействием другого предмета.

Спешу дать необходимые пояснения.

Формула состоит из трех частей, обозначающих субъекта, действие и объект:

Нужные элементы замещаются конкретными терминами, указываются характеристики, определяемый элемент помечается решеткой, при необходимости используются логические операнды.

Давайте немного поупражняемся, например с наречиями, которыми также могут быть выражены формульные понятия.

Возьмем наречие «бережно» – с моей точки зрение, родительское в группе однокоренных слов («бережность», «бережный», «бережно», «беречь»). Слово обозначает характеристику, но не предмета, а действия. Дам такое условно-примитивное определение:
«Бережно» – это когда кто-то передвигает какую-либо вещь медленно.

Вещи определены, «медленно» – зависимое от «медленный», которое является характеристикой предметов по скорости.
медленно(d) => медленный(a).

И термин «передвигать» уже обработан. Тем самым имеется все необходимое для определения термина «бережно»:
X(i)1 передвигать(f) <#бережно(f)>X(i)3 <скорость: медленный(a)>.

Здесь «бережно» определено через «передвигать» и «медленно» и, как всякое наречие, относится к действию.

По таким правилам возможно определять новые формульные понятия по ранее полученным, и так далее, в том числе с использованием импликаций, а возможно, и других логических методов. Чем сложнее абстрактное понятие, тем сложнее и глубже по структуре получится формула. Мы сможем получить формальное определение любого термина, а уж насколько оно окажется корректным, зависит от нас.

Естественно, предложенный язык можно расширять – возможностей хоть отбавляй. Например, напрашивается обозначение синонимов:

Не говорится о других частях речи: тех, которые используются для эмоциональной окраски предложения (междометия) или разных технических надобностей (союзы).

Да мало ли что еще! Важно, однако, направление мысли, тогда как синтаксис подобного языка – вопрос сугубо вторичный и прикладной.

Имеем следующие типы слов:

Я столкнулся с данной проблемой, ваяя чат-бота. Тестировщики, которых удалось привлечь – всего-то несколько человек! – вели себя, с моей точки зрения, одинаково безумно: задавали вопросы, желая получить на них ответы. Наивные! Они будто не ведали, что прежде, чем задавать вопросы, следует ввести информацию в базу. Но даже при успешном преодолении этого препятствия оказалось весьма проблематично, ввиду инвариантности человеческой речи, предвидеть форму вопроса.

Ничего не стоит ввести в базу текст:
«Птицы летают».

Тогда ответ на вопрос может быть получен. Сложно дождаться ответа на более замысловатый вопрос, по сути являющийся вариацией первого:
«Машут ли какаду при полете крыльями?».

Для этого нужно знать многие взаимосвязи между словами, а именно:

Вот я и задался вопросом: как формализовать речь, с тем чтобы на основе неопределяемых терминов дать дефиниции остальным, чтобы стало возможным составить полноценный Словарь лексических связей. В случае успеха чат-бот сможет ответить на вопрос, машут ли какаду в полете крыльями.

Указать путь – единственное, что посильно мне на текущем жизненном этапе. При этом не уверен, что высказанные здесь соображения абсолютно оригинальны: попытки формализовать речь при разработке ИИ имели место, и уж точно неоднократные. Однако, фишка моего предложения — не просто в заполнении базы фразами на естественном или искусственном языке (содержательное заполнение базы к обсуждаемой теме не относится), а в определении любых последующих терминов из ограниченного числа неопределяемых понятий. О попытках реализации данной идеи мне ничего не известно.

[ joke ]
Не подскажете, нобелевскую премию выдают чеком, безналичным перечислением или налом?
[ / joke ]

Источник

Язык формализованный

Формализованный язык — это искусственная знаковая система, предназначенная для представления некоторой научной теории или логической системы. Формализованный язык отличается от естественных языков человеческого общения и мышления, от искусственных языков общения типа Эсперанто, от «технических» языков науки, сочетающих средства определённой части естественного языка с соответствующей научной символикой (язык химии, язык математики и другие), от алгоритмического языка программирования и тому подобных прежде всего тем, что его задача — служить средством фиксации (формализации — см. Формализация) определённого логического содержания, позволяющего вводить отношение логического следования (см. Логическое следование) и понятие доказуемости (либо их аналоги).

Исторически первым формализованным языком была силлогистика Аристотеля (см. Силлогистика), реализованная с помощью стандартизованного фрагмента естественного (греческого) языка. Общую идею формализованного языка сформулировал Г. В. Лейбниц (characteristica universalis), предусматривавший его расширение до «исчисления умозаключений» — calculus ratiocinator. В Новое время различные варианты формализованных языков разрабатывались на основе аналогии между логикой (см. Логика) и алгеброй. Решающее значение здесь имели труды О. де Моргана, Дж. Буля и их последователей, в особенности Э. Шрёдера и П. С. Порецкого. Современные формализованные языки — в их наиболее распространённых формах — восходят к труду Г. Фреге «Begriffsschrift» — «Запись в понятиях» (1879), от которого идёт главная линия развития языка логики высказываний (см. Логика высказываний) и [объемлющей её] логики [многоместных] предикатов (см. Логика предикатов), а также применение этих логических языковых средств к задачам обоснования математики.

Характерная структура формализованных языков включает следующее:

Добавление правил преобразования превращает формализованный язык в логическое исчисление. Существует множество видов формализованных языков: это, прежде всего, языки дедуктивно-аксиоматических построений, систем натурального («естественного») вывода и секвенциальных построений, аналитических таблиц, систем «логики спора» и многих других.

Формализованные языки различаются по своей логической силе, начиная с «классических» языков (в которых в полной мере действуют аристотелевские законы тождества, противоречия и исключённого третьего, а также принцип логической двузначности — см. Законы логики) и заканчивая многочисленными языками неклассических логик (см. Логики неклассические), позволяющих ослаблять те или иные принципы, вводить многозначность оценок формул либо их модальности. Разработаны языки, в которых логические средства в том или ином смысле минимизируются. Таковы языки минимальной и положительной логик или язык логики высказываний, использующий единственную логическую операцию, например штрих Шеффера.

Формализованные языки обычно характеризуют в терминах синтактики (см. Синтактика) и семантики (см. Семантика). Но самым существенным является та логическая характеристика его формул, которая сохраняется правилами вывода (истинность, доказуемость, подтверждаемость, вероятность и прочие). Для любого формализованного языка фундаментальными являются проблемы полноты выражаемой в нём логики, её разрешимости и непротиворечивости; например, язык классической логики высказываний полон, разрешим и непротиворечив, а классической логики предикатов (многоместных) хотя и полон, но неразрешим; язык же расширенного исчисления предикатов — с кванторами по предикатам и неограниченным применением принципа абстракции — противоречив (такой была логико-арифметическая система Г. Фреге, в которой Б. Рассел обнаружил антиномию, названную его именем).

Формализованный язык может быть «чистой формой», то есть не нести никакой внелогической информации; если же он её несёт, то становится прикладным формализованным языком, специфика которого — наличие постоянных предикатов и термов (дескрипций) — например арифметических, — отражающих свойства прикладной области. Для формализации теорий высокого уровня абстракции формализованный язык может по-разному видоизменяться, расширяться либо «надстраиваться»; пример: формализация классического математического анализа как арифметики второго порядка (то есть с кванторами по предикатным переменным). В ряде случаев формализованный язык содержит логические структуры многих — даже бесконечно многих — порядков (такова, например, «башня языков» А. А. Маркова, служащая формализации конструктивной математики, или интерпретация модальностей в виде иерархии «возможных миров»). Семантическая база формализованного языка логики может быть теоретико-множественной, алгебраической, вероятностной, теоретико-игровой и другой. Возможны и такие её «ослабления», которые лишь родственны вероятностной семантике — так возникает, например, формализованный язык «нечёткой логики» (в смысле Л. Заде). Тогда язык приобретает специфическую прагматику, принимающую во внимание фактор носителя языка (дающего оценку «функции принадлежности» предмета объёму данного понятия). Здесь проявляется укрепляющаяся ныне тенденция учёта в формализованных языках «человеческого фактора» — в том или ином его виде, что явно проявляется, например, в некоторых формализованных языках логики квантовой механики. В другом направлении идёт разработка формализованных языков, семантика которых предполагает отказ от экзистенциальных допущений либо те или иные онтологические предпосылки — о допустимости правил с бесконечным числом посылок, «многосортности» предметных областей, даже противоречивых, и так далее.

Непременной особенностью формализованного языка является «возможностное» истолкование правил вывода; например, на определённом шаге мы вольны использовать либо не использовать, скажем, правило modus ponens. Этой черты лишены алгоритмические языки, носящие «предписывающий» характер. Но по мере развития компьютерной логики и разработки программ «описывающего» типа это различие начинает сглаживаться. В этом же направлении действует и разработка формализованных языков, ориентированных на решения задач эвристики.

Источник

О формализации прагматических свойств языка ћ

1. Введение: понятие «формализация» в языкознании

Как известно, термин формальный имеет несколько различных значений [Krabbe 1982]:

а) «соотнесенный с платоническими формами»,

б) «соотнесенный с формами языка»,

в) «относящийся к строгости в процедурном аспекте описания»,

г) «неэмпирический» и даже «нормирующий»,

д) «абстрактный» (ср. противопоставление «формальных» и «материальных» диалоговых систем логики).

В лингвистике становится уже общепринятым то представление о формализации, которое привязано к цели описания: задачей формализации признается обеспечение возможности выявить дефекты анализа с той же ясностью, что и его достоинства, поскольку «только в этом случае можно надеяться на эффективность в продолжающихся исследованиях» [D. Dowty 1979, с.322]. Немаловажную роль в этом играют нотационные приемы, с помощью которых в лингвистическом представлении высказываний скрытые свойства языка (как инструмента общения и мысли) даются в явном виде. Разумеется, все, что может быть выражено с помощью такой нотации, может быть переформулировано

и средствами «нормального», обыденного языка; однако формальные языки, представленные для результатов лингвистического исследования, позволяют увидеть пробелы в описании, не всегда сразу замеченные при обычном способе подачи материала (ср. [W. Downes 1977]). В частности, язык репрезентации позволяет систематическим образом (не прибегая каждый раз к специально придумываемым на данный случай поясняющим приемам) указать на отношения индивидов к употребляемым ими выражениям, к их конфигурациям, действиям и т.п. Среди прочего такой репрезентационный язык отражает и отношения между сущностями мира, которые тем самым становятся существенными компонентами описания отношений между человеком и употребляемыми выражениями языка [P. J. Hayes 1980, с.47].

Разумеется, при этом следует каждый раз учитывать то обстоятельство, что «формализм и систематичность являются типической чертой всякого мышления, направленного на готовый, так сказать, остановившийся объект» [Волошинов 1929, с.93]. Кроме того, формализация языка «есть нередко лишь выражение на языке различного рода формальных схем, и это выражение столько же оснований называть формальной моделью, сколько отражение в водной глади звезд – звездами» [Звегинцев 1976, с.301]. Однако столь же несомненно и то, что «процесс строгого, или даже формализованного изложения нередко, – а в современном языкознании это даже типичный случай, повторяет в очищенном и логически упорядоченном виде процедуру открытия зачастую неосознанную» [Ю.С.Степанов 1975, с.11]. Поэтому при формализации прагматических свойств языка и речи мы имеем дело с попыткой уложить в единую схему результаты предварительного рассмотрения речи в коммуникации (как в непосредственном устном общении, так и при опосредованном общении – в письменных формах коммуникации). Причем эта схема отражает и тот путь, которым исследователь приходит к открытию закономерностей в прагматике.

2. Прагматика в функциональном подходе к формализации

Противопоставление «структурного» и «функционального» подходов к представлению языковой структуры в рамках лингвистического описания далеко не ново. Еще Ш.Балли писал: «Есть ли у нас надежные критерии, чтобы судить о языках с точки зрения общения? Вряд ли, потому что ответ на этот вопрос предполагал бы, что нами просмотрена вся лингвистическая система под очень специальным углом зрения» [Балли 1932, с.396]. Противоположного взгляда придерживался А. Мартине, который считал, что «функционализм и структурализм не только не противоречат друг другу, но, напротив, предполагают друг друга» [Мартине 1946, с.438]. Действительно, «рассмотрение языка как структуры, или, точнее, как совокупности структур, является прямым следствием классификации языковых фактов, осуществленной на основе их функций» (там же). Согласуется с этим представлением и «принцип противоположности» Е. Куриловича, соотносящий функциональные и структурные свойства: функции языковых форм определяются объемом употребления этих форм. Поэтому и функция формы должна определяться в отношении к другим формам, употребляемым рядом с ней в данной семантической или синтаксической области» [Курилович 1946]. Исходя из того понятия функции, которое предполагает наличие цели у языкового выражения, Р.Якобсон [Р.Якобсон 1965] очертил задачу построения «целевой модели языка», т.е. модели, соотносящей средства и цели.

Функциональная лингвистика, таким образом, – это подход к анализу языковой структуры, в центре внимания которого – коммуникативная функция элементов структуры, а не только структурные отношения [P. Garvin 1963]. Иначе говоря, с самого своего зарождения функционализм имеет прагматическую направленность (не всегда, впрочем, отмечаемую его представителями). А именно, это то направление в формализации прагматики, которое исходит из употребления выражения в контексте и мотивации этого выражения, в конкретной его

(прагматической) интерпретации [Демьянков 1981]. Функционалистский взгляд совместим с любой формальной моделью синтаксиса семантики, что свидетельствует о его внеположенности указанным дисциплинам и отнесенности к «третьему измерению» – к прагматике. Следует различать следующие направления прагматики под указанным углом зрения:

а) репрезентационный подход в противоположность «внерепрезентационному»,

б) концепцию «поведенческого контекста» в противоположность «интеракционизму»,

в) детерминирующий подход в противоположность интерпретирующему.

2.1. Репрезентационный и внерепрезентационный подходы

Примером репрезентационного подхода является концепция функционализма М. Халлидея [Halliday 1970]; [Halliday 1978]; в ней функция языка определяется смысловым потенциалом выражения относительно возможных альтернатив выражения. Базовыми функциями М. Халлидей считает те, которые соответствуют главным направлениям в противопоставлении этих альтернатив, – это «идеационная», «межличностная» и текстовая функции. Идеационная функция связана с выражением содержания (идеи) – опыта говорящего, его восприятия внешнего мира. Идеационная функция определяет структуру восприятия действительности, формируя «способ рассмотрения объектов». Межличностная функция отражает задачу языкового выражения, связанную с установлением и поддержанием отношений (в частности, общения) между людьми: с выраженностью ролей в общении, включая сюда коммуникативные роли (говорящий, спрашивающий, отвечающий и т.п.). Эта же функция практически формирует и характеризует личностные свойства человека, познающего себя через познание своего места в языковом коллективе. Наконец, текстовая функция направлена на установление связей между языком и ситуациями его употребления, т.е. на то, что позволяет рассматривать тексты как связанные и ситуационно релевантные отрывки дискурса; эта

же функция позволяет читающему или слушающему отличить текст от произвольного набора предложений, в частности, установить отношения связанности между предложениями дискурса [Halliday, Hasan 1976].

В репрезентационной концепции полифункциональность языка отражается в языковой репрезентации, в частности, в синтаксическом и семантическом представлениях предложения. Все три основные функции имеют одинаковый статус: ни одна из них не считается исходной для остальных, и каждая из них представляет особый аспект семантической структуры предложения (а точнее – содержательной стороны, поскольку в ней отражено то, что удачнее называть прагматикой выражения). Так, идеационная функция представляет логические аспекты, а также «репрезентационные», когнитивные, фактические и т.п. Именно в ней противопоставляется переходное действие непереходному, в ней же формулируются структурные роли участников описываемых ситуаций, – все это в значительной степени приближается к формальному аппарату падежной грамматики Ч.Филлмора. Однако у Халлидея речь идет именно об отраженности функции в рамках репрезентации, – т.е. о проекции этой функции, а не о том, что она действительно составляет репрезентацию.

Итак, в репрезентационном подходе осуществляется проект интегрирования лингвистического исследования синтаксиса, семантики и прагматики языкового выражения с помощью понятия функции. Противоположный взгляд связан с гипотезой о том, что восприятие языковых выражений не приравнено перекодировке самой по себе (скажем, перекодировке смысла в поверхностную структуру и обратно), а организуется и направляется поведенческим контекстом, контекстом взаимодействия, универсально-психологическими факторами. Так [G.M. Green 1970], функционально-ориентированный подход рассматривает синтаксические правила («ограничения на допустимые синтаксические

структуры») и «сговор» этих правил как функции восприятия и стратегий восприятия. С этим подходом связаны надежды упростить грамматическое описание в рамках порождающей модели, отказавшись от таких синтаксических понятий (усложняющих модель в целом), как ограничения на деривацию, фильтры для поверхностных структур и т.п.

2.2. Концепция «поведенческого контекста» и интеракционизм

На это противопоставление указал Т. Бивер [T. G. Bever 1975, с.585-586]. В рамках первого подхода предполагается, что языковые структуры существуют в силу общих закономерностей, лежащих в основе употребления языка и, более того, в основе мышления. Интеракционный подход опирается, наоборот, на предположение о том, что не общие, а только некоторые специальные механизмы управляют формированием тех или иных аспектов языковой структуры. По Биверу, концепция поведенческого контекста настолько обща, что не позволяет реально предсказывать конкретные свойства грамматики языка (к представителям этого подхода Бивер относит А. Мартине, считающего синхронную грамматику языка научной фикцией, Г.К. Ципфа [G. K. Zipf 1949], который вообще не рассматривал грамматику в функциональной перспективе, и «когнитивную грамматику» Дж. Лакоффа и Х. Томпсона [Lakoff, Thompson 1975], считавших грамматику всего лишь «удобной абстракцией»). В интеракционистском же подходе (его придерживается Бивер и его сторонники) грамматика рассматривается как нечто реально существующее, а конкретные свойства грамматики объясняются как функции – производное поведенческих систем, с которыми грамматика взаимодействует. К таким видам поведения, которые объясняют грамматические свойства предложения, относятся:

а) усвоение языка, по Ч.Осгуду [C. E.Osgood 1980],

б) речепроизводство, по В.Ингве, [V. Yngve 1981] и

в) восприятие речи (работы самого Бивера в области

Так, запрет каких-либо поверхностных структур в рамках интеракционизма может быть объяснен либо через «неусваиваемость», либо через «неупотребимость» (т.е. случайность языкового узуса – в противоположность общему языковому механизму человека): первое объяснение должно в описании мотивироваться фундаментальными свойствами человеческой психики, а второе – конкретными условиями существования языка.

2.3. Детерминирующий и интерпретирующий подходы

В рамках функционалистского взгляда синтаксис можно представить как описание множества предложений конкретного языка и отношений между ними, а также правила выбора из числа семантически эквивалентных предложений, мотивирующие «прагматику выбора» высказываний [Sugioka, Faarlund 1980]. Иначе говоря, задача синтаксиса и семантики – в том, чтобы объяснять выбор альтернативных реализации поверхностной структуры через прагматические факторы. В «детерминистском» подходе это положение реализуется как констатация того, какие факультативные трансформации должны участвовать в получении реальных предложений, а каким трансформациям в конкретном контексте или в конкретной ситуации общения участвовать не следует. В «интерпретирующем» же подходе функционалистская констатация состоит в том, какие контексты и ситуации допускают данную форму предложения и в какой их интерпретации, а какие – нет (не относя это к ведению трансформационных правил, а скорее перенося центр тяжести на правила интерпретации высказывания в контексте) [Демьянков 1979а].

Один из возможных подходов к интерпретирующему функционализму представлен в работе [J. Heath 1978]; ее автор считает функционализм такой антитезой для трансформационной порождающей грамматики, которая:

1) уделяет особое внимание набору оппозиций в поверхностной структуре высказывания, а также соотнесенности этих оппозиций с различиями в семантическом

и прагматическом значениях;

2) рассматривает разрозненные ограничения (правила) одного формального компонента или субкомпонента описания как воплощение более общих ограничений, относящихся к системе языка в целом, многие системные ограничения вовлекают взаимодействия (в частности, импликативного характера) между различными формальными компонентами;

3) исследование систематических обобщений основывается на тщательном анализе функционирования каждой формальной единицы в ее взаимодействии с другими единицами различных компонентов; формальные универсалии могли бы быть логически выведены из чисто функциональных, в этом смысле, соображений;

4) всегда, когда это удается, мотивирует эмпирически получаемые обобщения, а не относит их к ведению «врожденного компонента».

Далее, в такой концепции предполагается, что реальные языки выполняют свои функции далеко не оптимальным путем (несмотря на неограниченность в принципе своих возможностей): многие языковые закономерности (в частности, в морфологии) с точки зрения функциональной не являются необходимыми.

С интерпретирующим же можно связать и тот взгляд, при котором грамматика рассматривается как «устройство», проницаемое для функций языка [T.G. Bever 1975]. Грамматика как исчисление должна обладать нотационными свойствами, позволяющими, когда это нужно, через понятие функции связывать между собой даже очень отдаленные, а с чисто грамматической точки зрения даже и несоположимые, элементы языковой системы.

Различия между детерминирующим и интерпретирующим подходами опираются, кроме прочего, на презумпции относительно того, насколько приемлемы не до конца формализуемые понятия. Так, по С. Куно [S. Kuno 1980 a], функционалисты (интерпретирующего толка) с подозрением должны относиться к обобщениям на синтаксическом уровне, если эти обобщения не связаны с явным внесинтаксическим объяснением: лучше иметь неформализованное,

но адекватное объяснение, чем формализованное, но функционально не прозрачное. К таким не до конца формализованным понятиям относятся: старая (предсказуемая) информация, новая (непредсказуемая) информация, тема, фокус и т.п., – недаром именно они находятся в центре внимания разнообразнейших функционалистских направлений.

3. Прагматическое значение

Это понятие можно определить как то значение, которое представляет отношение между носителем информации и его функцией, т.е. отношение между употреблением высказывания и его результатом [D. Nauta 1972, с.54]; поэтому каждая из языковых функций соответствует некоторому подтипу прагматического значения. Соответственно, выделяются три основных аспекта прагматического значения: а) информативный, или описательный, б) контролирующий (направляющий действия других) и в) эмотивный; они соответствуют индикативному, волевому и аффективному элементам значения в работе [G. Mannoury 1953]. Другое подразделение – на информацию, инструкцию и мотивацию [R. L.Ackoff 1960], определяемые, соответственно, как результат возможного выбора, осуществляемого получателем, как эффективность его действия и как оценка им возможных эффектов выбора.

Внутри прагматического значения, по Э. Дейвису [E. C. Davies 1979], можно выделить интеракционное и интерпретационное значения. Первое представляет собой область эффектов высказывания, «силы» высказывания [M. Dummett 1973, с.295-363]; [R. M. Hare 1971, с.22-24], иллокутивной силы [J. Searle 1969], включая в себя, кроме прочего, бюлеровскую «конативную функцию» языка [K.Bühler 1934], и некоторые из экспрессивных функций. Иногда к аспектам интеракционного значения относят и наклонение [E. Stenius 1967]. При этом имеют в виду следующие языковые формы: глагольные формы, обычно относимые к категории наклонения, вспомогательные модальные глаголы, порядок слов, интонацию, некоторые эксплицитно

перформативные глаголы, формы обращения, гонорифики и т.п. [E.C. Davies 1979, c.15]. Интерпретационное значение включает в себя смысл и референцию и покрывает ту область, которую Дж. Остин [J. Austin 1962] назвал «локуционным значением». Языковые формы, выражающие такое значение, включают падежные признаки, отношения переходности [Halliday 1967], число и денотацию лексических единиц.

Другое различение, также относимое к области прагматики – между детерминированным и не до конца детерминированным значениями [C. F. Feldman 1974, с.155]. Второе имеет место, когда нечто выражено в предложении явно, однако требует от интерпретатора логического вывода. Так, в предложении Даже Петру не нравятся пироги Мери имеются по меньшей мере два недоопределенных компонента значения у элемента даже – а) имеются люди (среди которых – Петр), которым пироги Мери не нравятся, и б) говорящий находит неожиданным тот факт, что эти пироги Петру не нравятся.

Наконец, третье противопоставление связывается с тем, насколько обычный смысл слов совпадает с реальным значением в реальном контексте речи и ее восприятия. Это реальное значение часто называют «переданным значением» и по-разному объясняют в различных формализациях прагматики. Так, в работе [Gordon, Lakoff 1971] оно объясняется тем, что реальное высказывание связывается с различными другими поверхностными структурами, для которых это значение является обычным и которые более точно выражают то же коммуникативное значение. Например, обычный смысл предложения Вы могли бы открыть окно? заключается в запросе информации о том, смог бы, если бы это было когда-либо необходимо, адресат вопроса произвести соответствующее действие; однако реальное, переданное значение этого предложения в обычном общении другое и совпадает с обычным значением такой поверхностной структуры: Откройте, пожалуйста, окно,

если это Вас не затруднит. В указанной работе связи между такими различными поверхностными структурами осуществляются в рамках формального аппарата «трансдеривационных ограничений», имеющих вид семантических постулатов общения (критику этого подхода см. [G. M.Green 1974 a]); вывод реального значения осуществляется на основании логической репрезентации предложения (в рамках предикатно-аргументной записи, в которую входят перформативные предикаты).

Другое объяснение этому дает М. Крессуэлл [M. Cresswell 1973, с.239]: он связывает получение переданного значения (синонимы: конверсационного значения; переносного значения; непрямого значения; метафорического значения; конверсационно подразумеваемого значения) таким образом, что сначала интерпретатор получает прямое (обычное) значение выражения, выявив глубинную структуру выражения, а затем (обнаружив, скажем, несоответствие такого значения контексту высказывания) просматривает различные ближайшие пропозиции, которые можно было бы считать переносным значением при данном буквальном.

Еще один способ объяснения [Benveniste 1966, с.277-285], расширенный в работе [B. d. Cornulier 1976, c.116-144] и модифицированный О.Дюкро [O. Ducrot 1980, с.551], связан с явлением делокутивности. Пусть А и В – формально близкие выражения, и В пусть является производным от А (в частном случае А и В могут быть материально идентичны, представляя собой два омонима). Пусть З A и З B – соответственно, их семантические значения. Тогда В рассматривается как делокутив от А в случае, если признается, что в сигнификации у В имеется «намек» (аллюзия) на некоторые речевые акты, совершаемые с помощью высказывания А (употребленного в значении ЗA), и если, кроме того, считается, что этот намек объясняет ту деривацию, которая ведет к В, исходя из А (при этом остается открытым вопрос, следует ли ограничить деривацию синхронными или диахроническими рамками;

скорее всего она относится к обоим аспектам). В частности, многочисленные глаголы, обозначающие акты речи, получаются делокутивным образом из тех формул речи с этими глаголами, которые составляют такие акты.

Наиболее распространенным аппаратом формализации для прагматического значения является теория импликатур П.Грайса [Grice 1975] и ее интерпретирующий вариант Дж.Серла [J.Searle 1975].

М.Бирвиш [M. Bierwisch 1979], пытаясь объяснить соотнесенность буквального значения с переносным (по Ф.Киферу, [F.Kiefer 1979], «небуквальное значение» удачнее называть «коммуникативным значением», поскольку оно может покрывать не только то, что у П.Грайса отнесено к конверсационному значению, но и некоторые конвенциональные аспекты значения), использует понятие «функция переноса». Это – общая функция, определяемая в рамках конкретной системы знаний; для этой функции исходными данными являются: а) буквальное значение конкретного экземпляра выражения (в конкретное время) и б) описание контекста актуализации (в это же конкретное время). Значение этой функции (при допущении, что каждый нейтральный контекст определяет ровно одно буквальное значение) – это переносное значение, представляющее собой минимальную логически связную (непротиворечивую) модификацию буквального значения. Таким образом, функция переноса оперирует не только чисто языковыми структурами, но и привлекает конкретную систему знаний, определяющую метафоризацию. В отличие от концепции Д. Гордона и Дж. Лакоффа [Gordon, Lakoff 1971] (в которой буквальное значение отождествляется с логической структурой непосредственно), в данной теории речь идет об актуализации буквального значения в конкретном контексте как исходном пункте переноса (а не о логической, структуре как основе для такого переноса).

4. Прагматические аспекты в формализованных теориях коммуникации

Моделирование коммуникации в рамках той или иной формальной модели (как чисто теоретической, так и обладающей практической направленностью) всегда связано с прагматическим аспектом, поскольку неизбежен взгляд на коммуникацию с точки зрения главного ее участника – человека (ведь формализацией занимается человек) и поскольку, по определению, прагматика трактует отношения между человеком и знаками, употребляемыми им в коммуникации.

Это видно уже из самих попыток определить термин «коммуникация»:

а) как «делание чего-либо общим» [J. Dewey 1938, с.46];

б) как «деятельность, состоящую в копировании репрезентаций» [D. M. MacKay 1969, с.182];

в) как возникновение общих означаемых (сигнификатов) в результате «производства знаков» [Ch. Morris 1946];

г) как процедуры, посредством которых одна сущность («механизм») воздействует на другую, – в частности, такие процедуры включают в себя те, с помощью которых один разум может влиять на другой посредством письменной или устной речи, с помощью музыки, зрелищ и, вообще, в результате собственно человеческого поведения [Shannon, Weaver 1949, с.3];

д) как передача сообщений, т.е. знаков («изготовленных» человеком), с помощью которых один разум может изменить контролируемый план действий другого, т.е. то, что непосредственно связано с целенаправленностью [R.L. Ackoff 1960], а в конечном счете с возможностью свободного выбора знаков.

«Производство знаков» – это одна из сторон коммуникации. К.Бюлер [K.Bühler 1933, с.26] связывал его с ситуационно-обусловленным взаимодействием людей (в его терминах с «кооперацией» – этот подход возрожден в концепции П.Грайса), требующим расширения горизонта общих для них восприятий: при коммуникации происходит расширение фондов восприятия и/или памяти. Между знаком и отправителем Бюлер устанавливал отношение выражения, между знаком и его получателем – отношение

отклика, между реальностью и знаком – отношение репрезентации; вся эта сложная конфигурация и определялась как «коммуникация» [K. Bühler 1934, с.28].

Как известно, в конце 50-х годов нашего столетия все большее распространение стала получать исследовательская парадигма «правил» (генеративизм – лишь одно из направлений в рамках этой парадигмы; теория речевых актов, как и многие концепции коммуникации, использующие метафору «игры» в формализации прагматики общения, также используют понятие «правила»). Так, коммуникацию стали определять как социальную функцию, обладающую такой организацией, которая описывается с помощью набора правил [C. Cherry 1966, с.6]: члены общения «сотрудничают», образуя некоторую «организацию». Структура этой «организации» задается с помощью набора правил, не меняющихся даже тогда, когда меняется состав участников общения. Обладая такой структурой, «организация» может быть в большей или меньшей степени приспособлена для целенаправленной кооперированной деятельности. По степени кооперированности различаются: а) «конверсация» (разговор) – кооперированная двусторонняя коммуникация, и б) некооперированная связь (например, одностороннее общение).

С прагматической стороной коммуникации, как с тем, что подчиняется правилам, связано и рассмотрение набора альтернатив выражения и свободы выбора. Так, коммуникацию определяют иногда как такой акт, который, сам по себе состоит в выборе в рамках мира означающих, исходя из которых и действует коммуникация. Коммуникация каждый раз выбирает одни означаемые, тем самым исключая другие [A. J.Greimas 1966, с.36]; поэтому коммуникация воплощает всегда только ограниченную свободу; ведь логически связный дискурс всегда подчинен нормам. Степень «раскрепощенности» (или, наоборот, строгости в следовании нормам) варьируется; на одном полюсе – шизофреническая речь, воплощающая экзальтированную свободу в

коммуникации и граничащая с отсутствием коммуникации, а на другом полюсе – такая регламентированность, которая делает сообщаемое совершенно неинформативным (в силу его полной предсказуемости) и граничит с отсутствием коммуникации.

Еще ярче выступает прагматический аспект, когда коммуникация рассматривается не как средство (скажем, для адекватного информирования), а как цель (сказать именно данное предложение, а не другое). В таком случае коммуникация, по Э.Уайзер [A. Weiser 1975], достигается двумя путями: а) с помощью «коммуникативных средств» и б) с помощью «уловок» («конверсационных уловок» или «хитростей»). С помощью первых говорящий стремится к тому, чтобы адресат правильно расценил намерения автора высказывания: это – «лобовая» подача замысла. К уловкам же прибегают, чтобы добиться своих целей, скрыв действенные цели. Такое различие можно провести в рамках не только чисто речевого, но и невербального общения; кроме того, в реальной коммуникация «лобовая» подача и уловки могут переплетаться друг с другом, что делает особенно затруднительным распутывание хитросплетений речи [A. Bennett 1976, с.45-46]. Действительно, коммуникативные средства делают возможным использование уловок, а эти уловки в свою очередь ограничивают возможности интерпретации и принятия тех решений, к которым по ходу общения приходят люди относительно того, какой способ интерпретировать высказывания друг друга следует предпочесть.

С другой стороны, коммуникация как средство (инструмент) – один из наиболее часто используемых ключей к формализации прагматики. Так, в концепции Х. Вайнриха [H. Weinrich 1974], [H.Weinrich 1976] общение рассматривается как предписание (о лингвистике коммуникации, инструкции и текста – сокращенно, о КИТ – лингвистике можно говорить тогда как о концепции предписаний): каждый знак, используемый в коммуникации, понимается как своего рода инструкция, отдаваемая говорящим слушающему

относительно того, как последний должен интерпретировать слова говорящего и как действовать. Лингвистическое описание при этом выглядит как набор императивных высказываний (между прочим, это обычный вид «предложений» в языках программирования). Реальное высказывание в общении расценивается как удачное или неудачное только в зависимости от того, смог ли слушающий выполнить переданное ему «предписание». Интерпретируют же текст, опираясь на макро-знаки, сигнализирующие о наличии данных, необходимых для понимания. Такой подход можно применить и к «ненормированным» видам коммуникации (в смысле работы [J. Allwood 1976]; см. также [J. Allwood 1977, с.13-15]), а именно, на анекдоты, саркастические высказывания, ложь, неискренность и т.п. (они, действительно, представляют собой частичное нарушение норм общения): в этих случаях совместность усилий – «кооперированность» сторон – не полная.

Знание языковой системы, в частности правил языка, – это только одна из предпосылок для языковой коммуникации [M. Bierwisch 1978, с.84], причем не всегда самая существенная [G. M. Green 1982, с.45]; другая предпосылка состоит в наличии достаточно автоматизированных стратегий и механизмов производства и переработки выражений, построенных в согласии с этой системой [M. Bierwisch 1978], – что не может быть сведено исключительно к языковому знанию. Кроме того, следует различать информационную коммуникацию, – в результате ее у участников общения появляются новые мысли и мнения (описываемые о помощью аппарата пропозиций в логике), – и «сказывание», т.е. экспонирование фактов или структуры своего образа мыслей с целью передать пропозиционные установки партнеру по коммуникации [H.-N. Castañeda 1977, с.125]. Эти две оси противопоставления лежат в различных «измерениях» прагматического значения.

Однако не следует, тем не менее, абсолютизировать роль наличного знания при прагматическом интерпретировании высказывания в коммуникации. Так, показывая, что нормальная

коммуникация не состоит в кодировании и декодировании общих пропозиций (в противоположность стандартной модели коммуникации, лежащей в рамках «информационно-поисковой парадигмы» языка, см. [B.Karpatschof 1982]) посредством «улавливания знаний», Д.Каплан [D. Kaplan 1978, с.242] отвергает взгляд, согласно которому одни лишь контекстные признаки высказывания могут помочь при понимании значения сказанного: опознавая уже известное, сопоставляя сообщения с хранимыми образцами-стандартами, мы и узнаем новое. По этой же оси – «знание – незнание» – лежит и разграничение удачного и неудачного общения [D.Viehweger 1979, с.87]: успешность коммуникации гарантирована, когда общающиеся стороны в конкретном контексте обладают одним и тем же набором прагматических презумпций, который оказывает решающее влияние на формулировку высказываний, а тем самым и на их интерпретацию (см. также [Демьянков 1979а]).

В последние годы в лингвистических исследованиях прагматики коммуникации все больше внимания уделяется социальным аспектам. Так, по Э. Парре [H. Parret 1980 a, с.59], коммуникация – это «один из модусов», с помощью которых можно войти в самую глубь отношений, существующих в общественной жизни». Л. Апостел, сторонник «праксеологического» подхода, считает коммуникацию, «главным образом, социальным взаимодействием» [L. Apostel 1980, с.215], сводимым к информированию, приказу, запросу и экспрессии в их различных сочетаниях, причем речевые проявления всех этих типов происходят с помощью перформативов (ср. [Åqvist 1972]).

Другое направление социологической формализации прагматики связано с этнометодологическим анализом повествовательной речи [Dittmar, Wildgen 1980]; в нем предполагается, что системность и социальность коммуникации находятся в тесных взаимодополняющих отношениях. Речевое общение подчиняется правилам, в синхронном аспекте образующим систему четко проявленных взаимозависимостей. Эта система у каждого индивида своя (унифицированная система – не более чем научная

фикция, как считают представители данного направления), однако в реальных эпизодах общения индивидуальные системы проявлены так, как если бы для всех членов социума имелась одна общая система правил. Это можно объяснить таким образом: чужие высказывания мы интерпретируем в рамках собственной системы, стремясь к конформности с гипотетической общей нормой (и предполагая то же стремление у наших партнеров по коммуникации). Это – еще одна возможная трактовка понятия «кооперированности» в общении.

В «процедурном» аспекте общение иногда формализуют как то, что представлено на следующих трех уровнях [Kallmeyer, Schütze 1976]:

а) организация разговора с помощью «схем разговора» («схема» понимается в том смысле, который принят в когнитивной психологии [У.Найссер 1976],

б) структура действия, организуемая «схемами действия»,

в) подача содержания, направляемая «схемами содержания». У.Квастхофф [U.Quasthoff 1979, с.122] отождествляет схемы действия и схемы содержания; см. также [Gülich 1981], [R. Rath 1981].

В интегрированной модели «речепроизводства» коммуникация, по [V.Zammuner 1981, с.4], обладает следующими свойствами. Она часто бывает удачной уже в силу того, что и невербальной и вербальной коммуникацией можно пользоваться одновременно по ходу основного сообщения. Анализ речепроизводства должен поэтому отражать все релевантные элементы контекста, гарантирующие устранение неоднозначности референции (например, то свойство ситуации, что и говорящий Г, и слушающий С находятся непосредственно рядом). Язык общения (а точнее, некоторая специальная разновидность языка) должен быть известен собеседникам. Языковые действия прагматически мотивированы, однако путь, ведущий от целей к их осуществлению, не всегда прямолинеен, – поэтому языковое действие должно быть запланировано в соответствии с целями Г.

Нередок поэтому случай, когда между буквальным значением и значением высказывания в его замысле нет тождества, –

вот почему проблемой становится установление тех типов владения языком и речью у Г, которые позволяют ему достигать своих целей. Необходимым типом такого знания является не только владение грамматикой, но и знания структуры этой грамматики как системы альтернатив. Еще один тип необходимого знания связан с владением адекватным поведением, что включает в себя множество специальных переменных. Для совершения осмысленных языковых действий Г должен знать, каковы отношения между событиями и объектами внешнего мира. Высказывания модифицируют тот контекст, в котором производятся, тем самым определяя и релевантные для С аспекты контекста, а поэтому языковые действия Г ограничивают спектр возможных ответных действий у С: если С согласен «признать» (легитимизировать) факт появления предложения П, то он обязан уместным образом реагировать на те языковые действия Г, которые конституируются этим П. Это как раз и представляет собой подчинение правилам разговора, общим для Г и С. Высказывание создает универсум дискурса, который может привести к довольно сильным изменениям в том контексте, который к текущему моменту общения уже определен предшествующими языковыми действиями. Уже в силу самого общения участники коммуникации обязаны следовать, по крайней мере, некоторым из путей, «пролагаемым» высказыванием или последовательностью высказываний.

Языковая коммуникация состоит в «пропозиционализировании» знания, хранимого не только в речевой, но и в неречевой форме [W. Chafe 1977], – поэтому она представляет собой попытку создать различные по сложности «мысленные пространства» в слушающем С [V. Zammuner 1981, с.95], включающие в себя весьма различные и внутренне неоднородные элементы и их взаимоотношения.

Литература (С.216-222)

Общая лингвистика и вопросы французского языка /Пер. с фр. – М.: Изд-во иностр. литературы, 1955.

Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. – Л.: Прибой, 1929.

Формализация и интерпретация в семантике и синтаксисе (по материалам американской и английской лингвистики) // ИАНСЛЯ, 1979. Т.39. № 3. С.261-269.

Прагматические основы интерпретации высказывания // ИАНСЛЯ, 1981. Т.40. № 4. С.368-377.

Предложение и его отношение к языку и речи. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976.

Эргативность и стадиальность в языке // ИАНСЛЯ 1946. Т.5. С.387-394. Переп. // Е. Курилович Курилович Очерки по лингвистике: Сборник статей. – М.: ИЛ, 1962. 122-133.

О книге «Основы лингвистической теории» Луи Ельмслева // НвЛ. – М.: ИЛ, 1960. Вып.1. С.437-462.

Познание и реальность: Смысл и принципы когнитивной психологии /Пер. с англ. – М.: Прогресс 1981.

Методы и принципы современной лингвистики. – М.: Наука, 1975.

Performatives and verifiability by the use of language. – Uppsala: Uppsala univ., 1972.

Systems, organizations and interdisciplinary research // Soc. for general systems, Ann Arbor, 1960, vol.5, № 1, p.1-8.

Linguistic communication as action and cooperation. – Gothenburg: U. of Göteborg, Dept. of Linguistics, 1976.

Negation and the strength of presuppositios, or There is more to speaking than words // :. Dahl ed. Logic, pragmatics and grammar. – Lund: U. of Göteborg, Dept. of linguistics, 1977. 11-52.

Pragmatique praxéologique: Communication et action // H. Parret ed. Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique. – A.: Benjamins, 1980. 193-315.

How to do things with words: (The William James lectures delivered at Harvard University). – O.: Clarendon, 1962.

Strategies and counter strategies in the use of yes-no questions in discourse // BLS 1976, v.2, 36-47.

Problèmes de linguistique générale: Vol.1. – P.: Gallimard, 1966.

Functional explanations require independently motivated functional theories // R.E. Grossman ed. Papers from the parasession on functionalism. – Chicago (Illinois): CLS, 1975. 580-609.

Struktur und Funktion von Varianten im Sprachsystem // W. Motsch ed. Kontexte der Grammatiktheorie. – B.: Akademie, 1978. 81-130.

Wörtliche Bedeutung – eine pragmatische Gretchenfrage // Untersuchungen zum Verhältnis von Grammatik und Kommunikation (// LSt(A)), 1979, H.60, S.48-80. Auch // G. Grewendorf ed. Sprechakttheorie und Semantik. – F.M.: Suhrkamp, 1979. 119-148. Bedeutung; Theorie der

Die Axiomatik der Sprachwissenschaften // Kant-Studien 1933, Bd.38. S.19-90. – Neudruck: F.M.: Klostermann, 1969 – 2. durchges. Aufl.: 1976.

Sprachtheorie: Die Darstellungsfunktion der Sprache. – Jena: Fischer, 1934.

On the philosophical foundations of the theory of communication: Reference. Repr. // P.A. French, T.E.W.H.K. Ueding eds. Contemporary perspectives in the philosophy of language. – Minneapolis: U. of Minnesota, 1979. 125-146.

Creativity in verbalization and its implications for the nature of stored knowledge // R.O. Freedle ed. Discourse production and comprehension. – Norwood (N.J.): Ablex, 1977. 41-55.

La notion de dérivation délocutive // Rev.de_ling.romane, Lyon; Paris, 1976, t.40, № 157/160, p.116-144.

Logics and languages. – L.: Methuen, 1973.

On the semantics of syntax: Mood and condition in English. – Athlantic Highlands (N.J.): Humanities Press; L.: Croom Helm, 1979.

Logic – The theory of inquiry. – N.Y.: Holt a. comp, 1938.

Pragmatique psychosociale: Variation linguistique et contexte social // H. Parret éd. Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique. – A.: Benjamins, 1980. 631-721.

The imperative and pragmatics // JL 1977, v.13, 77-97.

Word meaning and Montague grammar: The semantics of verbs and times in generative semantics and in Montague’s PTQ. – D.etc.: Reidel, 1979.

Pragmatique linguistique: II. Essai d’application: MAIS – les allusions à l’énonciation – délocutifs, performatifs, discours indirect // H. Parret ed. Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique. – A.: Benjamins, 1980. 487-576.

Frege: Philosophy of language. 2nd ed-n: 1981. – L.: Duckworth, 1973.

Pragmatic features of natural language // CLS 1974, v.10, 151-160.

Czechoslovakia // T.A. Sebeok ed. Current trends in linguistics: Soviet and East European linguistics. – The Hague: Mouton, 1963. Vol.1. 499-522.

Conversational postulates // CLS, 1971, v.7: 63-85. (Also // P. Cole, J.L. Morgan eds. Speech acts. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1975. 83-106.)

How abstract is deep structure // CLS 1970 v.6: 270-281.

The function of form and the form of function // CLS 1974, v.10: 186-197.

Linguistics and the pragmatics of language use // Poetics 1982, v.11, N 1: 45-76.

Sémantique structurale: Recherche de méthode. – P.: Larousse, 1966.

Logic and conversation // P. Cole, J.L. Morgan eds. Speech acts. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1975. 41-58. (Also // P. Grice Grice P. Studies in the way of words. – Cambr. (Mass.); L.: Harvard UP, 1989. 22-40).

Dialogkonstitution in institutionell geregelter Kommunikation // P. Schröder, H. Steger eds. Dialogforschung. – Düsseldorf: Schwann, 1981. 418-456.

Notes on transitivity and theme in English // JL 1967, v.3: 37-81 (pt.1), 199-244 (pt.2).

Language structure and language function // J. Lyons ed. New horizons in linguistics. – Harmondsworth: Penguin, 1970. 140-165.

Language as social semiotic: The social interpretation of language and meaning. – L.: Edward Arnold, 1978.

Cohesion in English. – L.: Longman, 1976.

Practical inferences. – L.: Macmillan, 1971.

The logic of frames // D. Metzing ed. Frame conceptions and text understanding. – B.; N.Y.: Gruyter, 1980. 46-61.

Functional universals // BLS 1978, v.4: 86-95.

Kallmeyer W., Schütze F.

Konversationsanalyse // StLk 1976, Bd.1: 1-28.

Dthat // P. Cole ed. Pragmatics. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1978. 221-243. Repr. // P.A. French, T.E.W.H.K. Ueding eds. Contemporary perspectives in the philosophy of language. – Minneapolis: U. of Minnesota, 1979. 383-400.

Artificial intelligence or artificial signification? // JPr 1982, v.6: 293-304.

What do conversational maxims explain // LIn 1979, v.3: 57-74.

Studies in dialogical logic. – Groningen: Rijksuniversiteit te Groningen.

Functional syntax // E.A. Moravcsik, J.R. Wirth eds. Current approaches to syntax. N.Y. etc.: Acad. Press, 1980. 117-135.

Introducing cognitive grammar // BLS 1975, v.1, 295-313.

Information, mechanism, and meaning. – Cambr. (Mass.): MIT, 1969.

Polairpsychologische Begripssynthese. – Bussum: Kroonder, 1953.

Signs, language and behavior. – N.Y.: Prentice-Hall, 1946.

The meaning of information. – The Hague; P.: Mouton, 1972.

Lectures on language performance. – N.Y. etc.: Springer, 1980.

Pragmatique philosophique et épistémologie de la pragmatique: Connaissance et contextualité // H. Parret ed. Le langage en contexte: Études philosophiques et linguistiques de pragmatique. – A.: Benjamins, 1980. 7-189.

Eine interaktive Funktion von Erzählungen // H. Soeffner ed. Interpretative Verfahren in den Sozial- und Textwissenschaften. – Stuttgart: Metzler, 1979. 104-126.

Zur Legitimation und Einbettung von Erzählungen in Alltagsdialogen // P. Schröder, H. Steger eds. Dialogforschung. – Düsseldorf: Schwann, 1981. 265-286.

Speech acts: An essay in the philosophy of language. – Cambr.: Cambr. UP, 1969.

Indirect speech acts // P. Cole, J.L. Morgan eds. Speech acts. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1975. 59-82.

The mathematical theory of communication. – Urbana: Univ. of Illinois press, 1949.

Mood and language game // Synthese 1967, v.17, 254-274.

A functional explanation for the application and ordering of movement rules // CLS 1980, v.16, 311-322.

Pragmatische Voraussetzungen, deskriptive und kommunikative Explizität von Texten // Untersuchungen zum Verhältnis von Grammatik und Kommunikation (// LSt(A), H.60). S.81-100.

Zum Imperativ und Konjunktiv und zur Instruktions-Linguistik im Sprachunterricht // NS 1974, Bd. 358-371. Repr. (modif.) // H. Weinrich Weinrich H. Sprache in Texten. – Stuttgart: Klett, 1976. 113-128.

Sprache in Texten. – Stuttgart: Klett, 1976.

How to not answer a question: Purposive devices in conversational strategy // CLS 1975, v.11, 649-660.

The struggle for a theory of native speaker // F. Coulmas ed. A festschrift for native speaker. – The Hague: Mouton, 1981. 29-49.

Speech production: Strategies in discourse planning: A theoretical and empirical enquiry. – Hamburg: Buske, 1981.

Human behavior and the principle of least effort: An introduction to human ecology. – Facsimile of 1949 ed-n. – N.Y.: Hafner, 1965.

ћ Электронная версия статьи: Демьянков В.З. О формализации прагматических свойств языка // Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики. М.: ИНИОН АН СССР, 1984. С.197-222.

Источник