Скачать книгу Позывной «Курсант». Книга третья в формате FB2, TXT, PDF, EPUB бесплатно или читать книгу онлайн на сайте agro-sss.ru.

Павел Барчук

Позывной «Курсант» #3
Я был успешным юристом. Деньги, девочки, гулянки! Жизнь удалась! По крайней мере, так мне казалось. А зря…

Судьба решила, я должен сделать что-то достойное и вот!

1938 год… Я – детдомовец в секретной школе НКВД. Товарищи меня ненавидят. Рядом вьётся мутный чекист. Впереди – нелегальная работа. На кону – мое будущее. Если выживу, конечно…

Павел Барчук, Евгений Прядеев

Позывной «Курсант». Книга третья

Глава 1

В которой я не успеваю проникнуться чувством несуществующей вины

В кабинете директора Школы стояла гробовая тишина. Впрочем, стояла не только тишина, но и я тоже стоял. Как дурак. Посреди этого кабинета в окружении чекистов.

В голову упорно лезла расхожая фраза из моего времени. Очень интересно, но ни черта не понятно. Просто вариантов, по которым меня могут не принять в комсомол, на самом деле, предостаточно.

К примеру, если Шипко все-таки рассказал об этом чертовом “джебе”. Я, конечно, молодец и на протяжении длительного времени обвожу вокруг пальца таких волчар, как Клячин, Бекетов или тот же Панасыч, но недооценивать их всех точно не сто?ит. Велика вероятность, что в ответ на мой рассказ про какого-то мутного пацана, учившего меня в детском доме боксу, Шармазанашвили задастся целью проверить информацию. В принципе, почему бы и нет? У него, в отличие от воспитателя, получится сделать это гораздо быстрее.

Или, что тоже вполне вероятно, Клячин ради того, чтоб подгадить Бекетову, поделился какими-нибудь соображениями с директором Школы. Или опять прибежал неизвестный пока еще крысеныш из барака, чтоб накапать о моих косяках. Не знаю, каких именно, вроде бы ничего особо серьёзного не случалось, но было бы желание…

Как ни странно, во всей этой ситуации меня обнадёживало присутствие Цыганкова. Если этот мудак находится здесь, то он скорее всего, замешан. А Цыганков не просто мудак, Цыганков – идиот. От него если и можно ждать подставу, то не сильно опасную. Правда, идиот со связями. Однако это всяко лучше, чем другие варианты. В любом случае я пока решил придержать язык и подождать, что будет дальше.

К тому же после слов Шармазанашвили все присутствующие молча уставились со значением на меня. Как на клоуна, честное слово. Или на человека, который сейчас должен сделать что-то крайне неожиданное, но важное.

Наверное, только лицо Шипко не выражало вообще ни черта. Злость исчезла, ей на смену пришло равнодушие. Просто каменный истукан, а не Панасыч. Зато остальные с разной степенью заинтересованности пялились в мою сторону.

Физиономия Шармазанашвили выглядела слегка осуждающей, но по-отечески доброй. Подозрительная такая физиономия. Мол, ты не переживай, кайся! Говори все, как на духу. А мы тебя внимательно послушаем. Потом, возможно, расстреляем, но послушаем очень внимательно.

Молодечный рассматривал меня с любопытством. Причем, это было такое любопытство… Типа – ну-у-у… давай, жги, пацан. Очень интересно посмотреть, как ты выкрутишься. А я и рад бы повеселить Кривоносого, но мне пока ни черта не ясно, чем конкретно.

Ну, и конечно, особо выделялась рожа Цыганкова. Тот своей радости даже не скрывал. Его плющило и колбасило от распирающего во все стороны счастья. А значит, Витюша сто процентов приложил свою поганую ручонку к происходящему. Вопрос – как? Вернее, в чем именно приложил. Вряд ли его сюда позвали из чувства глубочайшего уважения. Если судить по тому же Шипко, чекисты Цыганкова сильно не любят. Считают выскочкой и самовлюблённым мудаком. Кстати, в этом я как никогда с ними солидарен.

В любом случае, никто не торопился внести некоторой ясности в происходящее. А, между прочим, сильно бы хотелось.

Однако, директор Школы, закончив свою речь, молчал, явно чего-то от меня ожидая. Я тоже не издавал ни звука. Хотя, желание высказаться имелось сильное. Например, искренне, от души заявить им всем, да идите вы на хрен со своей школой! Но… Стоял молча, усердно пялясь на руководство, всем своим видом демонстрируя желание к сотрудничеству. Это я умею.

Шармазанашвили продолжал пялиться, взгляд не отводил. Правда, причины нашей игры в “гляделки” были разные. Директор, видимо, выдерживал паузу и нагнетал обстановку. Я ждал продолжения. Когда пошла вторая минута тишины, стало понятно, продолжения не будет. По крайней мере, сейчас. Это снова подтверждало версию, что все ждут какой-то реакции от меня.

– Простите… А можно полюбопытствовать, в чем отвратительно недопустимом меня обвиняют? – Спросил я осторожно у Шармазанашвили.

Как говорится, комсомол сам по себе мою кандидатуру не примет, а мне туда, в комсомол, очень надо, раз уж такое светлое будущее впереди маячит. Соответственно, молчать можно бесконечно долго, но ситуацию это совсем не изменит. Правда, решил пока вести себя скромненько, без наездов.

– Можно! – Директор почему-то обрадовался моему вопросу. Даже лицо у него подобрело еще больше. – Вот, слушатель Цыганков уверяет, что вчера ты, Реутов, самым вероломным образом напал на него из-за спины. Сначала позволил себе проявить неуважение к женщине. Речь об Ольге Константиновне. Верно, товарищ сержант государственной безопасности? Вы ведь шли мимо и заметили, как Реутов гнался за ней? Если верить тому, что написано в вашем донос… в вашем письме, именно так все и было. А когда Вы вмешались и Ольга Константиновна смогла уйти, слушатель Реутов набросился исподтишка уже на Вас. То есть, по сути, напал на сотрудника НКВД.

– Да! – Подгавкнул Витюша.

Был бы у него хвост, он бы им пол подметал. Так придурка распирало от восторга. Мне вот даже интересно глянуть на дочку кого-то там из НКВД. На кой черт ей вообще был нужен этот идиот? У него ведь на роже написано, нет ни ума, ни фантазии. Совести, впрочем, тоже нет.

– Все верно. – Вдохновенно продолжал Цыганков. – Поэтому я, будучи членом комсомольской организации, заявляю протест по поводу принятия в наши ряды такой сволочи, как Реутов. Если человек позволяет себе подлость в отношении товарища, то Родину он тоже предаст, не задумываясь. И ко всему прочему прошу исключить слушателя Реутова из школы. Вы должны понимать, товарищи, его действия и поведение сильно отдает антисоветскими настроениями. А мы такого допустить не можем.

Я, вот честно сказать, охренел от наглости этой гниды. Он просто перевернул все с ног на голову! Ну, не тварина тебе? Будучи членом организации, заявляет протест… Ну, да. Член и есть. Без всяких организаций.

– Это вранье. – Я был спокоен. Говорил уверенно. Лично мне известно, как все произошло на самом деле. На что рассчитывает Витюша, не понимаю. – Вы можете спросить Ольгу Константиновну. Она расскажет, как было…

– А мы ее уже спросили. – Ответил радостным тоном Цыганков. Даже договорить мне не дал. – Вот именно, что она рассказала, все… как было.

– Да. – Кивнул директор Школы. – С Ольгой Константиновной мы только что беседовали и она подтвердила слова слушателя Цыганкова. Впрочем, в данном контексте лучше говорить товарища сержанта государственной безопасности.

Сказать честно, в первую секунду я подумал, врут. И Шармазанашвили врет, и Цыганков.

Однако довольная рожа Витюши, его тон и улыбка однозначно намекали, что Ольга Константиновна рассказала здесь именно ту версию, о которой идет речь. Даже не намекали. Чего уж я так скромно. Однозначно это утверждали. Каким бы придурком не был Цыганков, но если он ведет себя настолько уверенно, значит блондинка на его стороне. Обидненько…

Потому что при таком раскладе выходит, учительница соврала. Оговорила меня, а Витюшу наоборот выставила героем. Какая-то странная рокировка. Несправедливая. Вот так и помогай красивым барышням…

Хотя, несмотря на обстоятельства, данная мысль в моей голове упорно не укладывалась. Не мог в это поверить вообще никак. Ольга Константиновна, она…

Я мысленно перебил сам себя и сам же себе усмехнулся. Она – что? Кристально чистой души человек? Порядочная и правильная? Да я ее знать не знаю. Кроме того, что блондинка охренительно красивая, мне, по сути, и сказать больше нечего. Красивая, умная, интересная, с какой-то мутной историей за плечами – все. С чего я взял, будто в ней есть стержень? Может, реально Шипко был прав и у них просто такие ролевые игры с Цыганковым.

Чего уж теперь об этом. Мне одному против двоих мало что светит.

На душе стало как-то гадко. Буквально десять минут назад встретился с Ольгой Константиновной на крыльце. Глаза в глаза. И она ни слова не сказала. Хотя… нет. Почему же? Сказала, что не забудет никогда, как я ей помог. Это Ольга Константиновна меня за помощь, видимо, так отблагодарила.

Я только открыл рот, собираясь задать парочку уточняющих вопросов, ибо хотелось понимания. Уже не по тому, как именно видится чекистам вчерашняя ситуация, вполне понятно, хреново видится, а хотя бы по конкретным пунктам. Даже если допустить, что я грязно и подло сначала домогался учительницы, что априори смешно. Мы с Реутовым мало походим сейчас внешне на брутального озабоченного самца. Потом так же грязно и подло я напал на сотрудника НКВД. То бишь на Цыганкова. Вот даже если все это допустить, чем подобная ситуация чревата? И насколько слово Витюши в данном случае играет роль? И что со мной дальше?

Однако все мои незаданные вопросы при мне и остались. Я только успел воздуха в грудь набрать.

Дверь резко распахнулась, но как-то интеллигентно, культурно, без грохота, и в кабинет вбежала Ольга Константиновна. Причем, она именно вбежала, забыв спросить разрешения или постучать. Густые брови директора Школы медленно поползли вверх. Сдается мне, он был слегка удивлён. Шипко, до этого стоявший безмолвно, тихо хмыкнул. Молодечный повернулся ко входу и, прищурившись, разглядывал блондинку. В общем, появление учительницы этикета произвело на чекистов неизгладимое впечатление. Вернее, то, как оно, это появление, произошло. Да и вид у дамочки был весьма растрепанный.

Расстегнутое пальто Ольги Константиновны перекосилось на одну сторону, лицо раскраснелось и еще она быстро дышала, что было крайне увлекательно, но сейчас немного неуместно. Просто когда у женщины с подобной внешностью активно поднимается и опускается грудь, размера эдак третьего, то непроизвольно, хочешь-не хочешь, взгляд то и дело возвращается к этой груди. К тому же блондинка под пальто была одета в однотонную шерстяную кофточку, которая слишком явно подчеркивала достоинства учительницы. Все-таки, удивительно красивая женщина. Даже сейчас, после слов Цыганкова, я смотрел на нее и не испытывал злости. Вообще. Она вызывала у меня, мягко говоря, совсем другие эмоции.

Учитывая, что в комнате находилось пятеро половозрелых мужчин, меня таковым тоже можно считать, несмотря на юный возраст Реутова, буквально через секунду взгляды опустились ниже линии подбородка учительницы.

– Извините… – Блондинка поправила пальто, подтянув его полы друг к другу. Она сделала это скорее машинально, а не сознательно. – Товарищ Шармазанашвили… я…

Учительница покосилась сначала на Шипко, потом на Молодечного. В мою сторону она не смотрела. В сторону Цыганкова, кстати, тоже.

– Что случилось, Ольга Константиновна? – Тихим, спокойным голосом поинтересовался директор Школы.

Он встал на ноги и медленно вышел из-за стола. Вроде бы с одной стороны у него имелось весьма объяснимое желание подойти к блондинке дабы утешить ее, успокоить. Она явно была на взводе. Даже, наверное, в состоянии лёгкой истерики. Почему говорю, что желание объяснимо? Я бы и сам не прочь заняться укрепление духа блондинки. Есть в ней вот эта трепетная женственность, скрытая за гордо расправленными плечами и королевской осанкой. Ее сразу же хочется защищать.

С другой стороны Шармазанашвили не сказать, чтоб очень был рад появлению Ольги Константиновны. Он еле заметно поморщился, но я все равно успел эту гримасу заметить. Скорее всего, разговор с учительницей считался оконченным еще до моего прихода, и тот факт, что она нарисовалась в кабинете с видом решительно настроенной на какие-то героические свершения особы, в планы директора слегка не вписывалось.

– Я должна сказать… – Ольга Константиновна задрала подбородок вверх. Она была настолько напряжена, что у нее даже скулы казались острее. – Я сказала неправду. То, о чем мы говорили… По поводу…

Блондинка сильно нервничала и спотыкалась после каждого предложения. Ей они либо тяжело давались, эти предложения, либо она волновалась сильнее, чем могло показаться.

– Ну, что ж Вы, милочка… – Шармазанашвили подошел к Ольге Константиновне совсем близко, а потом слегка приобнял ее за плечи. – Что ж Вы так переживаете… Может, воды?

Учительница отрицательно покачала головой. У нее вообще был такой вид, если честно, что в ее случае вода один хрен не помогла бы. А вот грамм двести водки – отлично зашли бы.

– Владимир Харитонович, – блондинка одной рукой схватил ладонь директора школы и сжала ее. – Я поступила абсолютно нечестно. Некрасиво. Я солгала, оговорив тем самым невинного человека. Не могу это оставить. Не могу жить дальше с таким грузом на душе…

По-хорошему, подобные признания надо делать без лишних ушей. Особенно без ушей Витюши.

Вполне понятно, по крайней мере мне уж точно, это он заставил учительницу подтвердить его слова, будто я во всем виноват. Скорее всего, Цыганков припугнул ее чем-то. Хотя… Учитывая, в каком году мы находимся и кем является тесть Цыганкова, можно не использовать пространные, образные выражения. И дураку понятно, чем мог припугнуть. Тем более, если у Ольги Константиновны уже есть соответствующее прошлое. Другой вопрос, который меня неимоверно радует, я в блондинке все же не ошибся. Она – настоящая.

И вот сейчас, к примеру, задаст ей директор школы вопрос, а с хрена ли Вы, Ольга Константиновна, нам тут совсем недавно сказки тогда рассказывали? Ей придётся отвечать непосредственно в присутствии самого главного сказочника, который весь этот сюжет и придумал. Вряд ли Цыганков потом просто так ей подобную ситуацию на тормозах спустит. Он же – злопамятная дрянь.

Мне, кстати, показалось, недовольство Шармазанашвили было связано именно с такими мыслями. Он, как и я, понимал, зря Ольга Константиновна решила каяться именно сейчас.

Тем более, лицо Цыганкова в данную секунду выглядело красноречивее всяких слов. Он тоже покраснел. Но только, в отличие от блондинки, испытывал совсем другие эмоции. Витюша был в бешенстве. Его кулаки сжимались и разжимались, а на скулах ходили желваки. Есть ощущение, если бы не присутствие свидетелей, он бы Ольгу Константиновну придушил прямо в этом кабинете. И я сейчас вовсе не в переносном смысле говорю. Но надо отдать должное, Цыганков молчал. Бесился, как чёрт знает кто, но молчал.

– Владимир Харитонович… – Учительница продолжала сбивчиво говорить и этот процесс достаточно быстро шел к своему пику. Сейчас она конкретно озвучит, почему соврала. Назовет виновника.

– Ольга Константиновна! – Директор снова положил ей одну руку на плечо, второй продолжая сжимать женскую ладонь. – Мы Вас поняли. Давайте, Вы сейчас отправитесь к себе и просто выпьете чаю. На травах. Хорошо?

– Но… – Блондинка растерянно оглянулась на Шипко, потом посмотрела на Молодечного, а затем перевела взгляд на меня. Однако сразу же отвернулась. – Вы поняли, что я обманула Вас?

– Конечно! Мы все поняли. Идите. – Шармазанашвили с трудом освободился от пальцев учительницы, вцепившихся в его руку, а затем слегка подтолкнул ее к двери. – Идите…

Он повторил это более настойчиво. Ольга Константиновна поправила пальто, застегнула верхнюю пуговицу, почему-то только одну, а потом всё-таки направилась к двери. На Цыганкова она так и не глянула. А вот он на нее смотрел, не отрываясь. И вид у Витюши был такой, что даже последнему идиоту было бы понятно, у него нашлась еще одна жертва. Только со мной все гораздо сложнее. Я могу ответить силой. И как показывает опыт, Цыганков меня, не смотря на разницу в возрасте, побаивается. А вот блондинка… она в менее выгодном положении.

Однако меня по большому счету удивило другое. Реакция чекистов. Всех троих. Витюшу я полноценным нквдешником не считаю. Он – гнида и всегда ею останется.

Шипко продолжал пялиться в одну точку, хотя при этом я видел, что воспитатель доволен. В принципе, его понять можно. Окажись рассказанная Цыганковым история правдой, Панасыч мог отхватить за хреновое воспитание детдомовцев. Молодечный еле заметно улыбался. А вот Шармазанашвили заинтересовал меня сильнее всех. Он сто процентов не удивился словам Ольги Константиновны. Значит, с самого начала был в курсе, что Цыганков врет. Но при этом директора Школы сильно раздосадовали ее покаяния.

Глава 2

В которой я слышу знакомые фамилии, но не уверен, что это к добру

– Так что, товарищ Цыганков? По-прежнему есть возражения? Слушатель Реутов не достоин комсомольского билета?

Со стороны можно было подумать, будто Шармазанашвили беседует сам с собой. По крайней мере, это бы выглядело именно так, не назови он фамилию Витюши, который стоял посреди кабинета, словно пыльным мешком пристукнутый. Охреневший и злой. Мне кажется, если ткнуть в него сейчас пальцем, лопнет к чертовой матери, как воздушный шар.

Владимир Харитонович прошел обратно к столу, ровно мимо Цыганкова, буквально в десяти-двадцати сантиметрах от придурка. При этом он на него вообще не смотрел, хотя вопросы, озвученные вслух, были предназначены как раз Цыганкову. Садиться директор уже не спешил. Просто оперся о столешницу задом.

– Кому вы верите? Да она же… – Начал было Цыганков, однако его моментально перебил Молодечный.

Причем, заговорил он не с Витюшей, что было бы логично. Наоборот, сержант госбезопасности вообще не смотрел в сторону моего “товарища”. Это явно взбесило Цыганкова еще больше. Просто оба чекиста вели себя так, будто он – пустое место. А главное, было заметно, что и Шармазанашвили, и Молодечный делали это специально.

– Товарищ капитан государственной безопасности, раз уж Вас интересует мое мнение, так скажу… – Кривоносый вдруг замолчал на мгновение, отвлёкся от начальства, посмотрел на меня с ухмылкой, а потом снова переключился на начальника Школы.

Хотя, между прочим, Шармазанашвили ни слова не говорил, будто кому-то есть дело до мнения Молодечного. Это было даже как-то странно. Будто в башке у моего инструктора по борьбе все время шел свой диалог, который слышал только он. Как в дурке, честное слово.

Но вот директора Школы такое внезапное вступление ни капли не удивило. Наоборот, он внимательно уставился на Молодечного. Видимо, до моего появления, здесь в разгаре был процесс активного обсуждения нашей с дедом персоны.

– Если бы Реутов напал исподтишка на Цыганкова, уж поверьте, мы бы несомненно наблюдали следы этого нападения. Это я Вам говорю, как человек, занимающийся с Реутовым борьбой. Парень он способный. Не даст соврать товарищ Шипко. При испытательном поединке Реутов смог положить на лопатки меня. Неважно, насколько это было правильно с точки зрения приемов. Он и без отличного знания техники может обойтись. Поэтому… мне кажется, тут все очевидно.

Я в тихом офигевании уставился на Молодечного. И дело было вовсе не в том, что он за меня вроде как заступился. Хотя, врать не буду, тоже момент удивительный. Не ожидал от него поддержи. Просто впервые за несколько недель пребывания в Школе я услышал от Кривоносого столько много слов одновременно. Обычно это – два или три предложения. Он крайне молчалив даже на тренировках. Рявкнет, что нужно исправить, и все, отходит к другому курсанту. А тут – целая речь.

– Что? Что очевидно? – Вскинулся Цыганков.

Я так понимаю, несмотря на то, что Молодечный в Школе значится в первую очередь преподавателем, Витюша не считал его кем-то более значимым, чем он сам. Типа, с капитаном госбезопасности спорить – себе дороже, а обычный сержант – вполне сойдёт.

– Если бы Реутов напал на товарища Цыганкова, то товарищ Цыганков сейчас находился бы не здесь, а в санчасти. – Не глядя на Витюшу, отчеканил Молодечный, который продолжал демонстративно общаться только с Шармазанашвили.

От такого хамства и возмутительного пренебрежения Витюшино лицо перекосило окончательно. У него вот-вот могла пойти пена изо рта. От бешенства, само собой.

– Слушатель Реутов в азарте драки увлекается слишком сильно. Он отделал бы товарища Цыганкова как… – Кривоносый не нашел приличных нематерных слов и замолчал. А то, что слова лезли ему в голову только неприличные и матерные стало понятно всем. Особенно Цыганкову.

– Спасибо. А что скажет товарищ Шипко? – Шармазанашвили вопросительно посмотрел на воспитателя, который с каждой минутой становился все более довольным.

– Полностью согласен со сказанным. Будь ситуация, по которой мы тут собрались, правдивой, уж поверьте, нам бы не пришлось искать подтверждения у Ольги Константиновны. Потому что все подтверждения было бы на лицо. Вернее, на лице. – Отчеканил Панасыч.

Его последний каламбур выглядел форменным издевательством. Особенно из-за того, что Шипко, как и Молодечный, даже на долю секунды не переводил взгляд в сторону Цыганкова, словно тот и правда пустое место. Словно здесь, в кабинете, кроме меня и трех чекистов вообще никого нет.

Вот честно говоря, после слов Панасыча я бы даже растрогался и пустил слезу. Такую настоящую, скупую, мужскую слезу. Ни хрена б себе, двое нкведшников, да еще каких – Шипко и Молодечный – за меня впрягаются. Если бы не одно маленькое, однако весьма цепляющее “но”.

Панасыч, как и Кривоносый, высказался в мою защиту чуть позже, чем надо бы. То есть, раз уж им пришла в голову подобная блажь и они решили явить миру истинную справедливость, так какого хрена не сделали этого раньше? До моего прихода.

Вряд ли Цыганков сразу притащил с собой на встречу Ольгу Александровну. Он по любому явился сначала один и озвучил свои претензии. Потом, по идее, как раз Шармазанашвили подтянул обоих чекистов. Это – логично. Шипко – воспитатель моей группы. Молодечный – инструктор по борьбе. Уж ему точно известно, в состоянии ли я набить морду Витюше. Но по всему выходит, они уже тогда должны были высказаться. Как только их пригласили в кабинет директора Школы. Сейчас эта показуха зачем?

– Хорошо. – Шармазанашвили кивнул. – Товарищ Цыганков, есть возражения?

– Нет возражений… – Процедил Витюша сквозь сцепленные зубы. Мне кажется, я даже услышал, как они, его зубы, трутся друг об друга.

Самое интересное, этому придурку вообще не было стыдно или неудобно. Хотя его так-то за руку на вранье поймали. Нет, я и сам, что уж греха таить, так могу завернуть, если мне выгодно, ни один детектор лжи не определит.

Просто вранье Цыганкова – глупое, тупое и бездарное. Мелко нагадил. Очень мелко. Я бы со стыда сквозь землю провалился из-за такого. Как малолетний дебил сейчас выглядит, честное слово. Взял, запугал женщину, пришел, рассказал херни какой-то, да еще оказалось, что все было наоборот. Уж если срать, так надо с размахом, а это что? Смех один.

– Товарищи, вы свободны. Отправляйтесь в столовую. Мы много времени потратили. Там всё давно готово и ваши подопечные, товарищ Шипко, заждались. – Шармазанашвили решил, видимо, больше тему с посягательством на честь Ольги Константиновны и Витюшину мужественную харизму не мусолить. По крайней мере сейчас.

Правда, когда Цыганков оказался возле двери и собрался вслед за чекистами выйти из кабинета, руководитель Школы его окликнул.

– С Вами, товарищ сержант государственной безопасности, мы еще поговорим о случившемся.

Витюша шумно втянул воздух ноздрями, а потом выскочил в коридор, будто ему жопу припекает.

В общем, все ушли. Все, кроме меня. Мне пришлось задержаться. И причина не в том, что я мандец как не хотел расставаться с товарищем Шармазанашвили. Наоборот. Если прежде я не верил всем чекистам, особо сильно тем, кого знаю ближе остальных – те же Клячин или Бекетов, то теперь к их тесному кругу добавился еще и начальник Школы.

Руку даю на отсечение, этот спокойный кавказец что-то задумал.

Понял я это ровно в тот момент, когда чекистам было велено идти в столовую, а мне в спину, едва сделал шаг к выходу, прилетело:

– Реутов, останься.

Я повернулся к Шармазанашвили, попутно соображая, какие ещё неожиданности могут меня сейчас ждать.

– Ты рад, Реутов? – глаза кавказца изучали моё лицо. Он явно пытался уловить малейшие изменения или эмоции.

– Конечно рад, товарищ капитан государственной безопасности. – С выражением восторга ответил я, следуя заветам Петра Первого, между прочим. Вид надо иметь молодцеватый и немного дурковатый. Ну а что ещё можно было ответить? Конечно же, я счастлив, что моя вина так быстро превратилась в мою правоту. Надеюсь, вопрос насчет комсомола тоже отпадёт автоматически. Как ни крути, мне это нужно, если я планирую вырваться рано или поздно за пределы Союза. Лучше, конечно, рано…

– Не надо рвать глотку, – поморщился начальник школы. – Я рад, что ситуация разрешилась благополучно. Да и перед товарищем Бекетовым оправдываться не хотелось бы…

Фамилия моего “благодетеля” прозвучала настолько неожиданно, что я совершенно придурковато, теперь без притворства, несколько раз моргнул, словно пытаясь сфокусировать взгляд. Это что за номера? Почему сейчас в нашем разговоре вдруг начал фигурировать старший майор госбезопасности?

Нет, я помню, конечно, что при первой, не совсем удачной встрече, которая у нас вышла с директором Школы, Клячин очень даже конкретно апеллировал фамилией Игоря Ивановича. Соответственно, Бекетов из факта моего с ним знакомства тайны не делает. Даже наоборот. Конкретно дает понять, что моя судьба ему небезразлична. Но… Что-то мне подсказывает, именно в данную минуту не зря мы вдруг заговорили о “благодетеле”. Не зря Шармазанашвили о нем заговорил. Я, бы так и вообще не вспоминал…

– Скажи, Реутов, а вы давно знакомы с Игорем Ивановичем?

Я буквально физически ощутил, как в моем организме напряглись все нервные клетки. Потому что этот вопрос действительно заставил меня напрячься. И что прикажете отвечать? Травить байки про амнезию? Сомневаюсь, что с таким диагнозом меня с огромным восторгом возьмут в комсомол, и уж тем более оставят в спецшколе НКВД. Хорош разведчик! Сегодня себя забыл, а завтра что? Родину? Да и вообще… Опасное это дело… Опасное… Нет, ссылаться на беспамятство точно нельзя.

Сказать давно? Начнутся лишние вопросы, на которых легко можно проколоться. Потому как ни я, ни стоумовый Бекетов данную ситуацию вообще не оговаривали. Вот, кстати, да! Лучше бы он вместо того, чтоб лакать коньяк при нашей крайней встрече, подумал бы, а вдруг кто-то спросит, с какого боку-припеку пацан из детского дома старшему майору госбезопасности. Потому что с Реутовым Бекетова вообще ни черта связывать не может. Уверен, у Игоря Ивановича есть подходящая история, вот только он, чтоб его там приподняло и ударило, не счел нужным обсудить эту легенду со мной.

В любом случае, молчать бесконечно я не могу. Пауза затягивалась, Шармазанашвили начал хмуриться, и я решился:

– Прошу прощения, товарищ капитан государственной безопасности. Я не имею права отвечать на данный вопрос!

Надо было видеть в этот момент лицо Шармазанашвили. Сказать, будто он удивился, это не сказать ничего. Мне кажется, в голове у директора Школы что-то защелкало, застопорилось и поломалось после моего заявления. Надо признать, реакция вполне понятная. Я бы на его месте тоже охренел от такой наглости.

– Почему? Я имею право знать любые подробности о вашей биографии, не указанные в личном деле. – Поднял брови вверх Владимир Харитонович. Они у него вообще очень подвижные. Все время с ними что-то происходит. То на лоб лезут, то хмурятся, но просто сами по себе шевелятся.

– У меня приказ. – Продолжал я нести околесицу. – Без разрешения товарища Бекетова не имею права рассказывать некоторые подробности своей жизни. Это связано с будущей службой. Так мне сказали. Если есть какие-то недопонимания, это – к товарищу старшему майору государственной безопасности.

Вот так! И пошел Бекетов на хрен! Башкой надо было думать, вдруг начнут задавать вопросы мне. Теперь сам пускай выкручивается. Кстати, по большому счету, Шармазанашвили отвечает за школу, но не за работу всей разведки. Кто он такой? Хозяйственник, не более. Может, меня на самом деле готовят для чего-то важного. Не думаю, что ему бы стали непременно о таком докладывать. Ну, а в остальном… Всё к Бекетову. Я его, конечно, предупрежу… Наверное… Хотя как? До выходного – времени ещё вагон.

– Очень интересно, – Шармазанашвили оторвался от стола и начал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

Есть ощущение, он пытался понять, реально ли всё происходящее. С другой стороны, а ну как и правда нельзя. Все-таки Бекетов повыше званием будет. Да и положением тоже.

Но с третьей стороны, какие, к чертовой матери, могут быть секреты от человека, заправляющего школой, где готовят будущих разведчиков? По идее, уж ему точно надо знать все нюансы.

А с четвертой стороны, сейчас такие времена, что может оно и лучше, не иметь информации об определенных вещах.

Вот такие мысли метались в голове Шармазанашвили. Ну, или около того. Точнее, конечно, не скажу. Просто по лицу кавказца отчетливо было видно, внутри у него идёт серьёзная борьба.

– А с товарищем Клячиным вы знакомы так же давно, как и с товарищем Бекетовым? – Спросил он вдруг, остановившись напротив меня.

Я напрягся еще сильнее. При чем, твою мать, Клячин? Он, конечно, и Бекетов, как бы, сейчас ни при чем. Икает там, наверное, бедолага от наших воспоминаний.

– С товарищем Клячиным мы познакомились в детском доме. Это произошло в тот момент, когда он прибыл сопроводить меня в школу. – Вот тут я ответил совершенно искренне и чистую правду.

– Даже так… – Задумчиво протянул директор. – А к моменту приезда товарища Клячина, ты уже знал, куда именно он тебя повезет?

– Никак нет. – Я продолжал отвечать четко, уверенно.

– Забавно… – усмехнулся Шармазанашвили. – Ну, да ладно… А скажи-ка мне, Реутов… Что ты думаешь о товарище Ежове…

– Млять… – Хотелось мне сказать вслух.

Однако я, само собой, не сказал. Ибо это не самое подходящее слово в контексте разговора о народном комиссаре внутренних дел. Но если смотреть на всю ситуацию в целом, точнее не скажешь.

Что я могу думать о товарище Ежове? Что скоро товарищу Ежову придет мандец, но я вот, хоть убей, не помню, когда именно и в связи с чем. Надо было учить историю…

– Имею в виду… Не упоминал ли когда-нибудь товарищ Бекетов его в разговорах… – Шармазанашвили продолжал ходить вокруг меня, при этом сильно напоминая лису, которая планирует поохотиться.

Надо ли говорить, что себе я напоминал зайца, которого вот-вот начнут загонять.

К чему он ведет? Какая связь между Бекетовым, Ежовым, Клячиным и мной?

С горем пополам, пока Шармазанашвили водил салом по сусалам, растекался по древу и совершал другие подобные действия, категорически не говоря ни черта в лоб, я вспомнил, что Берия, по идее, уже тянет одеяло на себя, а Ежов действительно очень скоро уйдет с политической арены. Но! На кой черт мне все это надо?!

И Бекетов… Неужели тут тоже вляпался в жир ногами? Очень нехороший расклад. Очень! Если мой благодетель, дай бог ему здоровья, как-то замазался с нынешним наркомом, то голова полетит не только Ежова, но и Бекетова, Клячина, а потом – та-дам! Моя. Чего мне сильно не хочется.

К сожалению, ничего более конкретного или детального в памяти не всплывало. Я даже, хоть плачь, не мог сообразить, с какой формулировкой убрали наркома. Или вообще без формулировки… Кого это сейчас волнует?

– И вот я к чему веду… – Наконец, подошел к сути Шармазанашвили. – Как видишь, в этой ситуации, я не стал торопиться. Разобрался для начала во всем. Понимаешь, как важно это? Разобраться…

Я несколько раз кивнул, хотя какое на хрен “понимаешь”? Вообще не могу сообразить, с какого перепуга моя еще даже не начавшаяся карьера разведчика вдруг оказалась связана с подковерными играми политических шишек Союза. Единственное, что вполне очевидно и предельно ясно, не просто так Шармазанашвили рискнул выступить на моей стороне в ситуации с Цыганковым. Не побоялся его тестя, кем бы тот не был.

– Поэтому, Алексей, сейчас я отдам тебе твой комсомольский билет. Он здесь, у меня. А потом мы с тобой кое о чем договоримся. – Закончил с улыбкой на лице директор Школы.

Глава 3

В которой я открываю в себе новые качества, но лучше бы они закрылись обратно

– Реутов… эй… Реутов… П-с-с-с…

Я поднял голову, пытаясь в темноте рассмотреть того, кому не спалось, и кому, видимо, хочется, чтоб я тоже бодрствовал. Судя по голосу, это был Бернес. Опять Бернес…

– Слышишь меня? – Марк сидел на кровати, в майке и кальсонах, пялясь в мою сторону.

Какое же смешное слово “кальсоны”… И как же сильно я скучаю по нормальным труса?м… Никогда бы не подумал, что наличие или отсутствие нижнего белья может вызывать подобные эмоции.

– Слышу. По-твоему башкой, как филин, просто так верчу? – Огрызнулся я шепотом.

Настроение было гаже некуда и, если честно, вообще не имелось желания с кем-то говорить. Особенно с Бернесом. Пока что он – кандидат номер один на роль крысы. И я пока что не придумал способа этот момент прояснить.

Просто все шло совсем не так, как мне нужно. Это изрядно бесит.

Ко всем проблемам, которые и без того грузили мою голову по полной программе – Бекетов с его таинственными целями, Клячин с его желанием вхерачить босса, стукач среди детдомовцев и сны, которые выглядят подсказками, но хрен поймешь к чему – теперь добавилась еще одна.

Товарищ капитан государственной безопасности, он же директор школы, он же – чей-то передатчик. Если можно, конечно, так выразиться. Впрочем, я даже подозреваю, чей именно. И данный факт меня не радует совсем.

Весь наш разговор на самом деле не был инициативой Шармазанашвили. Руку могу дать на отсечение. Да, он делал вид, словно все это надо ему, лично ему, но ни черта подобного.

– Ты ведь знаешь, что в нынешнее тяжелое время наша Родина нуждается в людях, исключительно ей преданных. – Заявил Владимир Харитонович после того, как началась основная часть нашей беседы.

Подготовительная сводилась к вопросам о моем знакомстве с Бекетовым и к весьма непрозрачным намекам, что только благодаря бдительности директора Школы ситуация с Цыганковым разрешилась в мою пользу. Факт признаний Ольги Константиновны как-то ненавязчиво из этой истории исчез. Я так понимаю, она сильно помешала своим появлением Шармазанашвили. Скорее всего, меня мариновали бы гораздо дольше, заставляя думать, будто я вишу на волоске. Из-за сознательности учительницы чекистам пришлось переиграть уже расписанный сценарий.

– Знаю… – Я кивнул в подтверждение своих слов.

– Вот! – Директор поднял указательный палец вверх, а потом ткнул им в меня. – Ты! Ты можешь стать таким человеком. И ты обязан им стать. Это – твой долг. Перед партией, перед товарищем Сталиным, который радеет за благополучие всех нас. Сейчас мы поговорим с тобой откровенно. Я, заметь, предельно честен. Цыганков… Врать не буду, человек он не самых высоких принципов и качеств. Однако, нареканий по службе у него не имеется. Он успел доказать свою преданность делу революции и товарищу Сталину не только словами, но и поступками. Если ты понимаешь, о чем идет речь…

Ну, я не совсем, конечно, понимал. Мало ли как Цыганков это доказывал. Хотя, предполагал. Видимо, Витюша принимал непосредственное участие в каких-то делах, связанных с чистками и “большим террором”. Так, кажется, значительно позже назовут два последних года. Имею в виду, нынешний и предыдущий. И, кстати, Витюше очень даже подходит роль палача. Она ему прямо к лицу. И палача, и стукача и хрен еще знает кого. Гнилой он тип.

– Да… – Шармазанашвили остался доволен моей реакцией, несмотря на то, что она была молчаливой. Я просто снова кивнул, но с очень глубокомысленным видом. – К тому же тесть Цыганкова… Он – достаточно близок к товарищу Ежову…

Я немного напрягся. Опять Ежов? Дался он директору Школы! Мужику осталось всего-ничего. Отцепились бы уже от бедолаги. Впрочем, по совести говоря, из Ежова бедолага, как из меня – балерина. Тоже тот еще гад. Но не суть. Не в этом дело. Мне просто не нравится, что за последние пятнадцать минут эта фамилия прозвучала несколько раз. А еще мне не нравятся намеки Владимира Харитоновича на то, что ситуация с Цыганковым не такая радужная, как выглядит.

– Сейчас наша Родина в опасности. Враг подбирается отовсюду. Ты в курсе, что происходит? – Шармазанашвили уставился на меня, ожидая ответа.

Я снова кивнул. Голова скоро отвалится к чертовой матери от этих кивков. Хотя на самом деле мне очень сильно хотелось сказать:

– Да, твою мать! Да! Я в курсе! Вот я то как раз просто охеренно в курсе. Что вы, придурки, вот-вот подпишете свой дурацкий пакт с Германией о ненападении. Потом полезете в одну маленькую войну, а потом в другую войну полезут ваши, блин, “друзья”. Которым вы этим пактом развяжете руки. И вот уже после этого маленькие войны закончатся. Начнутся четыре адских года. Сейчас 1938. И если вы включите голову и перестанете параноить там, где не надо, то, возможно, ухитритесь избежать колоссальных жертв. И я, в отличие от вас, это знаю точно!

Но…само собой, мои мысли остались там, где им и положено быть. В моей же голове. Потому что говорить такие вещи директору Школы – бессмысленно и глупо, а говорить их тому, кто сидит на самом верху – опасно и невозможно. Кто меня туда допустит? А потом – обратная ситуация. Кто меня оттуда выпустит? Короче со всех сторон – засада.

Кроме того, может я и не великий историк, может, я не супер профи в делах внешнеполитических процессов, особенно этого времени, но единственное, что мне известно наверняка, избежать Второй Мировой войны невозможно. Она случилась не по щелчку пальцев, не в один день. Двадцать лет все шло к тому. Однако…

Я сначала завис секунду на десять, а потом быстро моргнул несколько раз. Наверное, со стороны это выглядело как очередной признак тупизма. Шармазанашвили даже осекся, прервав свою пламенную речь. Судя по словам “долг”, “честь”, “советский человек”, он как раз должен был переходить к своей главной мысли – к конкретным задачам, которые мне сейчас будут озвучены.

Просто меня вдруг осенило. Я не могу предотвратить Вторую Мировую войну, да. Она неизбежно случится. Но… Хрен с ними, со всеми. Пусть грызутся, сколько хотят. Гораздо важнее, есть ли шанс изменить ситуацию с Великой Отечественной? Ведь большой вопрос – кто и на чьей стороне воюет.

Про Сталина можно говорить что угодно и сколько угодно, однако он далеко не дурак. Вот прямо совсем не дурак. Что, если мы оказались не готовы к июню 1941, потому что все это время планировали выступить на стороне Германии. Воевать не против Гитлера, а вместе с ним, заодно. Причем не просто в общих каких-то фантазиях, а реально. Что если на данный момент и на ближайшие два года Сталин на самом деле готовился совсем к другому развитию событий. Например, Великобритания. Она – наш давний и, можно сказать, основной враг. Плюс, колониальная держава… Советский Союз в коалиции с Германией выступает против англичан и меняет ситуацию в Европе в свою пользу… Мог ли вождь мыслить подобным образом? Почему бы и нет. Должно же быть разумное объяснение его нежеланию готовиться к удару со стороны немцев.

И что у нас получается в итоге… По сути, если бы, к примеру, удалось доказать, что планы Германии совсем не те, какими они видятся руководству Союза, то вполне возможно, Великой Отечественной не случится. Да, наша страна один черт окажется замешана в мировой конфликт, но совсем на других условиях.

А теперь еще один вопрос. Самый важный. Если бы я, к примеру, ухитрился оказаться в Берлине, смог бы я добыть что-то, какие-то документы, подтверждающие вероломную подлость Гитлера? Хрен его знает. Но с другой стороны, попытка не пытка. В отличие от всех остальных я точно знаю, какие доказательства искать. В том плане, что я знаю на сто процентов, к чему именно готовится Гитлер. Ни один современный разведчик, ни один шпион не понимает этого. Они если и добывают информацию, то наугад. Вслепую. Ищут черную кошку в темной комнате. А я… Я точно знаю, как эта кошка выглядит…

– Реутов, ты слушаешь? – Недовольный голос Шармазанашвили буквально выдернул меня из размышлений. Будто ледяной водой окатили. Настолько сильно я увлекся своей теорией.

– Конечно! Очень внимательно. – Я попытался взять себя в руки, хотя получалось у меня с трудом.

Просто в моей голове вдруг появилась безумная мысль. А вдруг? Вдруг именно я смогу сделать это, лишь по той причине, что мне известно больше, чем кому-либо. По той причине, что я, пусть приблизительно, но наверняка понимаю, что именно надо искать. Всего лишь дело за малым. Мне нужно попасть в Германию в роли резидента. В восемнадцать лет. Твою мать…

По окончанию Школы мне будет всего лишь восемнадцать. Уже понятно, чекисты нашей особой группе отводят какую-то свою роль. Вряд ли нас спокойно отправят за границу полноценными разведчиками. По крайней мере, так быстро. Слишком молод. А мне надо. Мне необходимо непременно этого добиться. Это хоть и маленький, крохотный, но всё-таки шанс.

Я должен попасть в долбаный Берлин! И не только потому, что подобное развитие событий позволит оказаться в стороне от основной мясорубки. Оно даст возможность хотя бы попробовать избежать того ада, который предстоит пережить моей стране.

– Так вот… – Продолжил Шармазанашвили. – В этот тяжёлый момент, к сожалению, некоторые из наших товарищей утратили правильные ориентиры. Сбились с пути. Товарищ Ежов, который, как ты знаешь, верой и правдой нес врученное ему знамя борьбы с предателями и врагами… Его поведение, его действия сейчас вызывают много вопросов. А он, между прочим, народный комиссар внутренних дел! Он, как никто другой, должен быть крепок в своих убеждениях и точен в своих поступках…

Директор замолчал, нахмурившись. Видимо, ему никак не давало покоя выражение моего лица. А я, хоть убейся, не мог сосредоточиться и взять себя в руки. Те мысли, которые внезапно сформировались в моей голове с одной стороны меня пугали, а с другой – вдохновляли. И это просто выбивало почву из-под ног.

Я же не герой ни разу. Я не долбаный спаситель. Не супермен. Меня всегда в первую очередь интересовала только своя жизнь. Чтоб мне было хорошо и спокойно. Какого же черта я на полном серьезе стою и обдумываю перспективу спасения целой страны, блин.

Но при этом, одна только мысль:” А вдруг получится?” вызывает в моей душе неимоверно сильное желание действовать. С хрена ли я вдруг стал таким патриотом? Готов пожертвовать жизнью, что ли? Я попытался осознать свои внутренние ощущения. Реально готов? И с ужасом понял, да!

Поэтому Шармазанашвили я, конечно, слушал, но не особо вникал в смысл его слов. Черт с ним, с Ежовым, с чекистами, со всей этой братией… У меня тут крыша поехала!

– Реутов, такое чувство, будто ты витаешь где-то в облаках… – Директор школы не скрывал своего недовольства.

– Ни в коем случае, товарищ капитан государственной безопасности! – Гаркнул я и вытянулся в струнку.

Черт… надеюсь этот припадок любви к Родине у меня пройдет. Надеюсь, я начну мыслить адекватно… Иначе, хрен его знает, к чему все приведет… Может, это у меня дедушка где-то в глубине подсознания ерундой мается? Может, это его желания я принимаю за свои? Хоть бы, хоть бы… Тьфу-тьфу-тьфу…

– О чем я сейчас говорил? – Шармазанашвили прищурил один глаз.

– О товарище Ежове и о том, что он уронил вверенное ему знамя!

– Ну… – Директор Школы поморщился. – Ты, конечно, слишком буквально все понял, однако, если в общем, то да. Тогда давай перейдем непосредственно к самому главному. Мне нужно, чтоб кто-то приближенный к наркому рассказал подробности о каких-то его деяниях. Понимаешь? Кто-то значимый, имеющий вес не только в глазах товарища Сталина, но и заслуживший доверие всей партии.

Видимо мой вид из задумчивого превратился в удивлённый, потому что директор Школы тут же кинулся пояснять свои слова.

– Товарищ Сталин все видит, но он верит, что нарком одумается. Остепенится, так сказать, возьмет себя в руки. Однако есть люди, которые прекрасно понимают, если яблоко сгнило, его не сделаешь снова свежим и съедобным. Заместитель наркома…

Шармазанашвили еще не успел договорить, а я уже понял, чью фамилию сейчас услышу. Ну, конечно! Это же было понятно с самого начала. Лаврентий Павлович… Король умер, да здравствует король! В данном случае – король чекистов.

Просто Берии нужно, чтоб Сталин получил нечто конкретное. Нечто доказывающее, что Ежову пора на покой, причем, скорее всего, на вечный. Ну… или даже самому Сталину так нужно… Не суть. А Бекетов – один из немногих чекистов при высоком звании, кто до сих пор жив, здоров и прекрасно себя чувствует. Кстати, да… Херову тучу его коллег отправили к праотцам, а Игорь Иванович столько лет держится… Он ведь, получается, пережил их всех. И того, кто был до Ежова… Ягода, что ли…

Вот почему Шармазанашвили говорит так свободно со мной. За его спиной просто маячит тень Лаврентия Павловича.

Директор совершенно не боится, что я кинусь докладывать Бекетову о нашем разговоре. Вернее, он рассчитывает как раз на это. Тем более сейчас такие времена, когда родные по крови люди спокойно сливают друг друга, лишь бы уберечься самим. Мало кто рискнет ценой собственной жизни спасать одних чекистов от других. А я так тем более не собираюсь делать ничего подобного. Меня просто по началу удивило, с хрена это Владимир Харитонович совершенно без стеснений говорит бывшему детдомовцу о планах, связанных с наркомом.

Дело в том, что директор вообще ни черта не боится. Ситуацией с Цыганковым он меня пугает, дабы я сделал правильные выводы, с кем полезно дружить, а с кем нет. Вот с Шармазанашвили, читай между строк Берия, полезно. Бекетов – отличная кандидатура для доносчика. Именно то, что надо. А я – отличная кандидатура, чтоб озвучить эту мысль Бекетову.

В общем, все, что сказал Шармазанашвили после, мои догадки подтвердило. Мне весьма конкретно дали понять, мол, было бы очень неплохо, если бы Бекетов настрочил донос на Ежова. Уж не знаю, зачем им нужны доказательства вины наркома, если честно. Сейчас такое время, что и без доказательств все нормально. Однако именно в данном случае, выходит, необходима информация. И мне, как человеку, приближенному к Бекетову настолько, что он даже взял под контроль мою судьбу, нужно доложить своему благодетелю, так, мол, и так. Включите голову, Игорь Иванович. Поспособствуйте интересам Берии. Видимо, напрямую озвучить подобное предложение Игорю Ивановичу у чекистов возможности нет. Не могут они в лоб сказать, сдай Ежова и живи с миром. Хотя… В последнем я сильно неуверен. Как правило, те, кто принимали участие в судьбе своего начальства, в плохом смысле, конечно, рано или поздно шли по той же самой дороге.

– Ты хорошо понял? – Спросил Шармазанашвили напоследок, протягивая мне комсомольский билет.

– Конечно, товарищ капитан государственной безопасности! Все понял. Более того, имею огромное желание служить Родине лично. Очень надеюсь, что мое обучение пройдёт успешно. Я бы хотел стать настоящим разведчиком.

Директор Школы остался доволен моим ответом. А я был доволен, что мы, наконец, закончили беседу. Поэтому схватил билет и рванул в столовую.

Торжественная часть уже закончилась и детдомовцы сидели за столами, уплетая ужин, который сегодня оказался особенно вкусным. Правда лично мне кусок в горло не лез.

С одной стороны, “дружба” с Шармазанашвили нам с дедулей на руку. Кроме того, если я смогу донести Бекетову мысль, будто Ежова надо слить, велика вероятность, что достаточно быстро Игорь Иванович из моей жизни исчезнет. Вернее даже не так. Велика вероятность, что он вообще из жизни как таковой исчезнет. Плюс, пользуясь поддержкой Шармазанашвили, я может, всё-таки стану тем, кем мне надо стать. И окажусь там, где должен оказаться.

А еще я пришел к выводу, что мне не мешало бы переговорить с Клячиным. По сути, он ведь тоже к этому стремится. Хочет нагадить шефу. Единственное, что смущает, и очень сильно, любая возня пауков в банке заканчивается тем, что они просто уничтожают друг друга. Поэтому мне надо ухитриться не оказаться среди них.

В общем, голова пухла от мыслей. Конечно, я бы предпочёл обойтись без всей этой срани. Тихо-мирно отучиться и свалить в Германию. Тем более теперь, когда в моей башке появилась пугающая своей внезапностью мысль о спасении Родины, когда я вдруг захотел сделать что-то по-настоящему правильное. Но… Как говорится, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. Раз меня втягивают в подковёрные игры, я должен повернуть все так, чтоб мои карты оказались самыми фартовыми.

Соответственно, и во время ужина я ни с кем особо не говорил, и после него. Детдомовцы мне не досаждали, к счастью. У всех было приподнятое настроение. А тот факт, что я получил комсомольский билет отдельно от остальных, никому не показался странным. Пацаны сочли это закономерным. Типа, я же кто-то навроде лидера. Вот чекисты и выделили меня своим вниманием.

А теперь, когда все заснули, оказалось вдруг, что у Бернеса, например, вопросы все-таки имеются.

– Чего ты хотел? – Поинтересовался я у Марка.

Мне пришлось тоже принять сидячее положение, чтоб разговаривать с ним нормально.

– Слушай, тревожно мне… – Выдал Бернес.

– Не понял… Почему тревожно? В смысле… Что тебя напрягает?

– Не могу понять, зачем мы здесь. – Он покачал головой. – Ты же не такой, как остальные, ты умнее. Сам понимаешь, мы не можем быть разведчиками. Кто нам доверит важное дело? Парни радовались сегодня. Знаешь… Даже Подкидыш проникся. Но… У меня сильное предчувствие чего-то нехорошего.

– Бернес… Ложись спать, а? – Я подтянул одеяло, утрамбовав его по бокам. – Вот честное слово, не хватало только твоих предсказаний. Нашелся мне вещун.

– Хорошо. – Марк вздохнул и послушно улегся на свое место.

Однако, в ближайшие пару часов я слышал, как он ворочается с боку на бок, сопит и кряхтит. Но главное, я сам ни черта не спал. Потому что был полностью с ним согласен. У меня тоже какое-то хреновое предчувствие.

Глава 4

В которой я начинаю свои танцы с бубном

Следующие дни до выходного прошли как-то… Удивительно даже, но никак. Для начала нас перевели в большой дом. Это оказалось не так уж страшно. Оно, конечно, и раньше было не страшно. Это я так, образно выражаясь. Однако имелось определенное опасение. Кстати, небезосновательное. Получекисты могли чисто прикола ради нам гадить. Просто чтоб показать, где, чье место. С их, естественно, точки зрения. Особенно некоторые из получекистов. Особенно один.

Но после случившегося с Ольгой Константиновной и после моей крайне увлекательной беседы с Шармазанашвили, я поймал себя на том, что единственные эмоции, которые у меня вызывают мысли о Цыганкове – смех. Причём смех не в хорошем смысле слова, а в том плане, что стоило мне вспомнить Витюшу, перед глазами моментально появлялось его надутое, недовольное лицо. Еще вспоминался страх, который я заметил во взгляде Цыганкова, когда швырнул его о дерево. Чертовски приятно…

Будет ли он продолжать свои попытки сделать мне плохо? Конечно, да. Натура у Витюши такая. Он как землеройка будет долбиться до смерти в одну и ту же точку. Слишком большое эго у товарища. Цыганков не в состоянии принять чье-либо превосходство, даже когда это объективно.

Но его по?туги больше не волновали мой организм почему-то. Думаю, все дело в том, что у меня появилась цель. Хотя… Даже не так. У меня появилась Цель. С большой буквы. Я точно понял, что непременно, любой ценой должен не только закончить год обучения хорошо, но и сделать все, чтоб меня отправили в Берлин. Поэтому на фоне этой Великой Цели, намертво закрепившейся в моей башке, все остальное теперь казалось чем-то незначительным и совсем неважным.

Я, конечно, пребывал в легком шоке от самого себя. Потому что стремление впутаться в какую-то шпионскую аферу упорно не исчезало и даже наоборот, с каждым днем становилось все сильнее. Но… В конце концов решил, хрен с ним. Может, это и есть мой путь. Как там говорят про самураев? Тем более, после переезда количество свободного времени, которое можно потратить на душевные терзания или глубокие мыслительные процессы, резко сократилось.

Единственное, что немного немного смутило, всех детдомовцев расселили по разным комнатам. Будто специально, дабы мы растворились среди остальных курсантов.

Два получекиста “разбавили” одним беспризорником. Или наоборот, к каждому беспризорнику добавили по два чекиста. Как посмотреть.

Мне, можно сказать, повезло. Я оказался в соседстве с нормальными парнями. Одного из которых, к тому же, знал по тренировкам Молодечного. Тот самый крепыш Владимир, хороший человек. Мое мнение о нем, кстати, было правильным. Он и правда душевный тип. Не знаю только, нужное ли это качество для разведчика. По мне – вряд ли.

Едва я переступил порог комнаты, крепыш вскочил из-за письменного стола и с улыбкой кинулся навстречу. Обрадовался мне, как родному.

– Давай, проходи, располагайся. – Суетился Володя.

Со стороны могло показаться, что мы с ним едва ли не кровные братья. Честно говоря, такие именины сердца меня слегка напрягают. Я считаю, очень странно, когда чужой человек вдруг проникается к тебе огромной симпатией. Может, я вообще людей по ночам убиваю и в лесочке складываю. Чего он радуется то? Виделись всего несколько раз на тренировках.

– Смотри, Алексей, вот тумбочка, она твоя. И шкаф, смотри. Вот сюда можно вещи. А! Еще есть кипятильник! Это у нас традиция такая. Чайку вечером погонять. Мы всё думали, когда уже вы появитесь. Здо?рово, что ты к нам попал. Да? Сергей, скажи!

Второй сосед сильного восторга, как Володя, не демонстрировал, но в то же время смотрел на меня достаточно доброжелательно.

– Отлично, Алексей! Просто отлично! – Не дожидаясь ответа товарища, Владимир подскочил ко мне ближе и похлопал меня по плечу.

Спасибо, хоть обниматься не кинулся. А то так бежал, так бежал… Я думал, точно неизбежны крепкие чекистские объятия товарищей по оружию. Они тут все, конечно, максимально невинные в помыслах, ни о какой толерантности слыхом не слыхивали, но я, как человек другого времени, не самого лучшего в плане моральных норм, сильно нервничаю, когда ко мне лезут обниматься мужики.

– Угу. Просто замечательно. – Ответил я, хотя радости Владимира совершенно не разделял. Вернее, не видел причины для такого уж восторга.

По мне вообще можно было все оставить, как есть. С огромным удовольствием продолжал бы жить в бараке. Пусть там есть свои бытовые минусы, но зато все привычное, свое.

Единственный плюс нового места жительства – это наличие душевой. Потому что плескаться в ведре, как уточка, я уже задолбался. На улице стало слишком холодно, не май месяц так-то, и мы с детдомовцами делали это в бараке, что само собой было очень неудобно. Да и вода по-прежнему оставалась холодной. А тут – и кипяточек имеется, и все условия.

Несмотря на то, что детдомовцы теперь обитали отдельно друг от друга, график у нас все равно оставался особый.

Во-первых, мы все так же по утрам бегали и периодически занимались боксом. Я даже не рассчитывал на такой бонус со стороны Шипко. На пробежку по-прежнему забирал нас он. Видимо, переезд детдомовцев в главный корпус ответственности с Панасыча не снял.

– Реутов, два раза в неделю будешь свои эти поскакушки устраивать… – Бросил Шипко небрежно, когда мы утром после переезда выдвинулись скромным составом на физкультуру. Остальных курсантов это почему-то не касалось.

– Поскакушки? – Переспросил я, потому что сначала даже не понял, о чем говорит воспитатель.

– Ну, да. Бокс твой. – Коротко ответил Панасыч и ушел вперед. Мне оставалось только с удивлением смотреть ему в спину. То есть, историю с “джебом” можно считать завершенной?

Во-вторых, после завтрака сначала нас ждали занятия со всеми курсантами: иностранные языки, (немецкий, французский и английский, но нам сказали, это не предел), актерское мастерство, математика (хрен его знает, зачем), политическая и экономическая география (я называл данный предмет, привычными словами), а потом, когда получекисты как белые люди шли отдыхать, мы топали на встречу с Эммой Самуиловной. Она категорически утверждала, будто наш уровень подготовки по ее предмету остаётся ниже нулевой отметки.

Ольгу Константиновну в эти дни я больше не видел. Этикет в расписании не стоял. Не знаю, почему. Думаю, это временно, из-за всех произошедших событий.

Ну, и конечно, в столовой мы по-прежнему садились своей тесной компанией. Хотя почему-то разговаривать между собой стали гораздо меньше. Наверное, слишком сильно уставали.

Голова, если честно, пухла от огромного количества новой информации. Даже я с университетским образованием, имея опыт поглощения больших объёмов знаний, чувствовал себя некомфортно, а уж что происходило с мозгами других детдомовцев, даже представить страшно. Подкидыш вообще русские слова с английскими путать начал. Эмму Самуиловну это приводило в неистовый восторг, любит она, когда кто-то из нас выглядит идиотом, остальных же просто изрядно веселило.

Но самое интересное, после разговора с директором Школы, по той теме, которую мы с ним обсуждали, наступило полное затишье. Я его ни разу за все эти дни не встретил. Никто ни о чем меня не спрашивал. Никто не интересовался, какие вопросы Шармазанашвили мог со мной решать наедине. Даже Шипко проигнорировал данный факт.

Единственный интересный момент – воспитатель иногда, думая, будто я этого не вижу, смотрел на меня исподлобья тяжёлым взглядом. Будто пытался дать какую-то оценку, понять, что в моей башке происходит. Но стоило мне резко повернуться к Панасычу лицом, он моментально отводил глаза.

Ну, и еще оставался один нюанс, вызывавший у меня волнение. Это – Бернес. Марк словно замкнулся в себе. Он и прежде не был таким уж балагуром, а сейчас так вообще превратился в мрачного молчуна. Это немного не укладывалось в образ возможной крысы. Ему по идее надо бы наоборот, трепаться языком, провоцировать откровенные разговоры, а потом нести информацию чекистам. Вряд ли возможно собирать сведения, если ты бесконечно недовольно сопишь и почти не общаешься с товарищами.

Поэтому я потихоньку начал присматриваться к остальным детдомовцам. Бернеса со счетов не скидывал, конечно, однако решил не зацикливаться. А мне непременно надо было понять, кто из пацанов стучит. Не ради торжества справедливости. Ради себя самого и своих планов.

Просто, после тщательного осмысления я пришел к выводу, если уж на полном серьёзе рассматривать работу резидента в Берлине с целью что-то изменить, то мне нужна команда. Если можно так выразиться. Мне нужны люди, которым я, буду доверять хотя бы на восемьдесят процентов. Ни один другой разведчик этого доверия от меня не получит. Потому что все они служат партии и Сталину. Вообще не думаю, будто кто-то из действующих резидентов решится на поступки, которые могут не понравится Центру.

А мне в той авантюре, которую я задумал, нужны люди, для которых в приоритете – Родина. Как бы пафосно это не звучало. Неважно, по какой причине. Ради любви, большой и огромной. Ради бабла, которого у меня пока нет и которое я пока не знаю, где взять. Вообще не суть. Просто я уверен на сто процентов, идейность – хорошо. Идейность, подкрепленная чем-то – это почти гарантия.

Ну, и что уж греха таить, детдомовцы не боятся испачкаться в грязи. Они из этой грязи только что нос высунули. У них понятия “хорошо” и “плохо” очень расплывчатые. Я не знаю, с какими ситуациями придется столкнуться, если у меня все выгорит. Но хотелось бы знать, что рядом есть парочка человек, которые не сдадут назад.

В общем, я решил, что мне нужна команда из своих. Из пацанов. Собственно говоря, именно так и думал с самого начала, как мы только поселились в Школе, но без конкретики. Сейчас же появилась конкретика. А значит, я непременно должен вычислить крысу.

Кстати, остальные детдомовцы состояния Бернеса не замечали. Думаю, все из-за той же усталости. Тем более мы все стали вести себя спокойнее. Не потому что вдруг, к примеру, Подкидыш разучился ныть. Или Лёнька перестал поучать. Сил просто не было. Вот и все.

Но выходного я ждал не только из-за возможности перевести дух. Естественно, в первую очередь, меня волновала встреча с Клячиным и Бекетов, который тоже должен объявиться.

И в первом, и во втором случае я должен провести разведку боем. Вот к такому мнению пришел. С Клячиным осторожно пробью что там за личные тёрки у него с боссом. Вернее, какую цель преследует Николай Николаевич. Может, там кровная вендетта. Хрен его знает. Может, Клячин хочет лично угробить товарища старшего майора госбезопасности.

С Бекетовым… С Бекетовым пока не знаю. Уверен, Шармазанашвили ждет от меня определенных действий. В его представлении, наверное, я, такой весь из себя лошара, прибегу к Игорю Ивановичу и сразу в лоб начну твердить о том, как важно, нужно и необходимо слить Ежова.

Возможно, настоящий Реутов так бы и поступил. Все-таки, современнику было бы реально важно повлиять на ситуацию. Типа, нарком, не оправдавший доверия партии, должен поплатиться за это. Но я ни черта не современник, я ни черта не Реутов. Мне вообще глубоко, искренне плевать на Ежова. Еще больше мне глубоко, искренне плевать на доверие партии.

Соответственно, действовать я буду иначе. Без суеты. Разговор с Бекетовым состоится, конечно. Но пока не знаю, какой именно. Посмотрю по ситуации. Из всех этих паучьих игрищ мне нужно слепить свою стратегию. Ту, которая будет выгодна мне.

В любом случае, я с нетерпением ждал этого, прости Господи, шестого дня. Когда он наступил, с самого утра сидел, как на иголках. Нам задали столько много до хрена домашней работы, что даже пробежку Шипко отменил. Наверное, подразумевалось, будто мы с восходом солнца кинемся к тетрадям и начнем строчить без остановки.

– Реутов, на выход. Тебя у шлагбаума ожидают.

В комнату заглянул один из получекистов. Ему же принадлежала эта фраза.

Я рысью вскочил со стула и рванул из спальни в коридор. Потом – на улицу.

Возле КПП ожидаемо прохаживался Клячин. У него, кстати, интересная манера. Он почти никогда не сидит в машине, если эта машина не двигается. Все время вышагивает рядом, нарезая круги.

– Дядя Коля! Счастье то какое… – Я, широко раскинув руки, направился к чекисту. При этом улыбался так, что скулы сводило.

Он остановился, посмотрел на меня хмуро, а затем, усмехнувшись, сказал:

– Нет, все-таки ты однозначно хочешь получить ремнем промеж лопаток… В морду бить тебя как-то уже не пристало. Ты ведь у нас теперь комсомолец…

– Вы в курсе? – Я остановился рядом с Клячиным, с удивлением понимая, мне даже как-то радостно видеть его. Будто и правда с близким знакомым или родственником встретился.

– Ясное дело! Ну, ты даешь, Алексей. – Клячин рассмеялся. – Это же такое событие! Знал еще при нашей прошлой встрече. Просто не стал тебе ничего говорить. Ну, и как оно?

– Вы знаете… – Я сделал умное лицо, а потом склонил голову набок, будто прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. – А! Да никак!

– Ну ты и фрукт. – Клячин погрозил мне пальцем. – Смотри, больше не говори такого вслух. Комсомол – это новая страница в твоей жизни.

– Угу… Только что-то этих страниц становится слишком до хрена. Задолбался их листать. – Тихо пробормотал я себе под нос.

– Чего ты там лопочешь? – Клячин кивнул мне в сторону автомобиля. – Иди вон, лучше сядь.

Я послушно обошел “Воронок” и забрался на пассажирское место.

Николай Николаевич уселся за руль. Он, кстати, сегодня был в благодушном настроении. Это хорошо. Глядишь, и разговор у нас нормально сложится.

Я начал наводить мосты, едва мы тронулись с места. Вернее, хотел начать их наводить. Но не успел.

– Ты расскажи, рыцарь хренов, что у вас там опять с Цыганковым вышло? – Опередил меня Клячин.

– Ну, Вы даете… – Я покачал головой. – Когда только успеваете? Вам лично докладывают, что ли?

Николай Николаевич многозначительно хмыкнул.

– Ты, Алексей, постоянно лезешь в ситуации, которые твоего участия не требуют.

– Цыганков приставал к женщине. Что надо было делать? Пройти мимо?

– Ольга… Да… – Клячин покосился на меня с усмешкой. – Вот только есть ощущение, если бы Цыганков приставал к вашей поварихе, ты бы и бровью не повел…

– Если бы Цыганков приставал к нашей поварихе, она бы ему ногу сломала. Возможно, две. – Раздражённо парировал я. Мне не очень хотелось говорить сейчас об этой ситуации.

– Слушай, я в чем-то тебя понимаю. Но… И ты пойми. Ольга не стоит твоей загубленной жизни. А поверь мне, жизнь точно будет загублена, если ты будешь ошиваться рядом с ней. Красивая женщина, да. Тебе она, наверное, вообще кажется королевой. Но в том и проблема. Там такая кровушка в жилах течет, что даже удивительно, почему дамочка до сих пор еще не уехала по назначению. Туда, где ей и место. К тому же супруг ее… Предатель он, Алексей. Враг. И она – враг. Просто лица своего истинного не показала покамест. Ее сейчас спасает лишь Школа. Товарищ Шармазанашвили решил, что учителя должны быть лучшие. Самые лучшие. Вот и выбрал Ольгу. Она вам не только этикет будет преподавать. Танцы там всякие, в языке практиковать. В общем, дамочка полезная, это, да. Но ты от нее держись подальше. Понял?

Клячин снова посмотрел в мою сторону, желая убедиться, произвела ли впечатление его речь. Естественно, не произвела. А то я без Николая Николаевича не разберусь, где мне ошиваться.

Но пришлось сделать подходящее ситуации лицо, дабы чекист успокоился. Он прямо сильно разошелся из-за Ольги Константиновны.

– Вот и ладненько… – Клячин кивнул сам себе.

– У меня к Вам тоже разговор имеется… – Сказал я.

Потом набрал воздуха в грудь и приготовился воплощать свои коварные замыслы.

Глава 5

В которой начинают открываться интересные стороны прошлого

Ну, ладно. Скажем честно, с коварными планами вышла хрень. Хорошо, хоть не полная хрень, а то я вообще бы сильно расстроился. Просто сценарий, придуманный мной, обернулся крайне неожиданно стороной. Может, оно и к лучшему, кстати. Хотя бы что-то немного прояснилось. Но так я решил уже после того, как вернулся в Школу. А сначала… Сначала все пошло куда-то не туда.

По крайней мере, с теми планами, в которых фигурировал Клячин. Вернее, получилось по итогу не совсем то, что мне хотелось. Зато я лишний раз убедился, Николай Николаевич гораздо умнее, чем кажется. А он и кажется далеко не дураком.

После того, как машина тронулась от Школы и почти, всю дорогу до места назначения, мы с чекистом ходили вокруг да около. Образно выражаясь, конечно. Я намекал то на одно, то на другое, пытаясь вывести Клячина на разговор об Игоре Ивановиче, чтоб услышать конкретную цель чекиста. Для себя решил, если “дядя Коля” осмелится сказать вслух, что планирует слить шефа, я поведаю ему о разговоре с Шармазанашвили. Ну, и соответственно, мы обсудим дальнейшие действия.

Однако Клячин все сводил к беседам о школе и о Цыганкове. Мол, не надо мне с ним лаяться постоянно, это создает лишние сложности. Будто это я вообще сам Витюшу цепляю. Да он мне в хер не упёрся. Тот факт, что предыдущие дни мы с ним не сталкивались лбами, меня, к примеру, очень радовал. Я видел, конечно, Цыганкова со стороны, на занятиях, но Витюша каждый раз делал вид, что мы вообще друг друга не знаем. Если он хотел этим показать мне пренебрежение и сильно ранить мое нежное сердце, задеть мою гордость, то степень его идиотизма еще больше, чем мне казалось. Я наоборот был очень рад. Чем дальше этот придурок от меня, тем, на самом деле, лучше. Вообще не уверен, что в следующий раз удержу себя в руках и не разобью ему рожу.

И только когда Клячину надоело изображать из себя заботливого опекуна, радеющего о моем благополучии, когда он решил, что можно говорить более-менее открыто, у нас, наконец, случился разговор. Но один хрен совсем не тот, на который был у меня расчет.

– Я тут думал о нашем разговоре. Насчет товарища Бекетова. Пытался прикинуть, зачем ему мне помогать. – Завел я снова издалека.

– И как? Успешно думал? – Спросил Клячин с ехидной улыбкой.

Он вообще сегодня был максимально саркастичен. Настроение у него вроде хорошее, но в то же время, в башке чекиста словно переваривалась какая-то информация, вызывающая желание поглумиться.

– Все упирается в родителей, вот что мне кажется. Ну, помните, он сказал, будто дружил с ними. Просто никакой другой причины я не могу найти. А главное, от меня ведь и толку никакого. Ну, что может дать полезного детдомовец без роду и племени старшему майору государственной безопасности? А вот родители… Помните?

– Я то помню. – Продолжал скалиться чекист. – Хреново, что ты не помнишь. Кстати… Покопался тут немного. Времени особо не было, пришлось все наскоком, бегом. Вот что интересно, Реутов Алексей Иванович. О твоей семье нет вообще никаких данных. Будто их не существовало. Конечно, не сказать, будто это удивительная ситуация. Когда с беляками воевали… Там такая неразволошная была. Но в твоем случае прямо интересное совпадение. Вообще никаких концов. Представляешь? Нашли тебя и правда, на улице среди беспризорников. Определили в коммуну. Замашки были соответствующие. Так и норовил что-нибудь украсть. Будь то хоть кусок говна, лежащий без присмотра. О прошлом своём ничего не знал. Вроде как скитался ты по просторам нашей Родины едва ли не с самых малых лет. Странно, да? Ни слова о матери или отце я не нашел. Даже о далёкой родне. Фамилию и отчество дали тебе уже в коммуне. Когда справляли документы. Единственное, на чем ты настаивал, это имя. Мол, Алексей и все тут…

– Странно… – Я изобразил полное непонимание на лице. – Мне лет то было немного. Должен по идее семью свою знать. Если уж ее Бекетов знает.

Хотя, чего там странного. Ясен пень, ничего Клячин не нарыл. Это ожидаемо. Я раньше думал, почему именно Реутов? Почему из всех детей коммуны тот учитель, который пацана в проруби угандошил, выбрал именно его. Не за цвет волос же или по какой другой внешней причине.

На самом деле, все просто. Мужик остановился на том, чья смерть вообще никого не заинтересовала бы. О Реутове неизвестно ни черта. У него нет вообще не единой родной души. Никому пацан не нужен. Сам он – малолетняя шпана. Утоп и утоп. Не сильно большая потеря… Учитывая, что о нем сейчас сказал Клячин, думаю и в коммуне перекрестились. На одного сложного беспризорника стало меньше.

– Интересно другое… – Клячин перестал кривляться и посмотрел на меня очень серьезно. Внимательно посмотрел, со значением. – Несчастный случай в коммуне… Помнишь? Говорили уже о нем. Утонули двое воспитанников. Я как-то сразу значения не придал. Мало ли, что бывает. Но тут видишь, какой интересный факт… Один из них – Реутов Алексей Иванович, как мы с тобой знаем, а второй – Витцке Алексей Сергеевич. Я прежде фамилией второго не интересовался. Дела не было. Но в этот раз решил разузнать детали.

Где-то через год, получается, после того недоразумения ты в детском доме оказался. Вот только уже все данные свои назвал. Времена были еще неспокойные. Никто и проверять не стал. Ты даже рассказал, как чудом спасся, потом тебя какая-то баба выходила в деревне, потом ты сбежал и в город подался. Ну, а уж потом вместе с другими беспризорниками оказался в детском доме. Я ведь поначалу этим вопросом не задавался. Ну, знаешь как… Мне было велено забрать пацана, доставить его в Школу. По дороге оценить, что за птица такая Реутов Алексей Иванович, и дать ему характеристику. Достоин ли, вытянет ли. Ну, и самые малые данные имелись. Мол, год провел в коммуне, потом был определен в детский дом. По воспоминаниям одного из воспитателей коммуны, драчлив, склонен к воровству и все такое. А тут… вот что вырисовывается…

Я сидел молча. Клячина не перебивал. И честно говоря, вообще не удивился тому, что он все это мне говорит. Гораздо больше в данном случае поражает тупость Бекетова. Или его излишняя самоуверенность. Или то, что Игорь Иванович реально считает Клячина преданным псом, который не посмеет рыть под своего шефа. Думаю, все три пункта можно назвать верными. Он на что вообще рассчитывал, когда отправлял за мной именно Клячина? На то, что этот чекист, даже если заметит какие-то нестыковки, тупо промолчит? Сделает вид, будто слепой и глухой? Возможно. Но по факту, вышло совсем иначе. Естественно, Николай Николаевич выяснил детали про несчастный случай достаточно быстро. Что там выяснять? Жопу поднял, до коммуны доехал и поговорил с кем-то из старых воспитателей. А данный момент, с несчастным случаем, во всей истории самый мутный. Я бы на него непременно внимание обратил. Вот и Клячин тоже обратил.

– Непонятная какая-то история, да? – Николай Николаевич вроде бы говорил со мной обычным тоном. Нормальным. Словно лично меня ни в чем не подозревает. Но… Не факт, что это именно так. Далеко не факт.

– Согласен. – Я кивнул, пытаясь сообразить, будет ли выглядеть подозрительно, если поинтересуюсь судьбой второго утопленника.

– Вот и выходит, Алексей, что родителей твоих товарищ Бекетов если мог знать, то непонятно откуда и при каких обстоятельствах, когда даже ты их назвать не сумел, оказавшись в коммуне. Что ж они у тебя, родители, изверги? Выкинули едва успели состряпать? Но даже ко?ли и так. Товарищ Бекетов каким тут боком? В общем, не вяжется одно с другим. Но…

Я мысленно выругался. Конечно, сейчас будет “но”. Кто бы сомневался.

– Второй пацан. Витцке… С ним история интересная. Его отец служил дипломатом в Берлине. Мать – из мелкопоместных дворян. Она, конечно, как и большинство юных особ, подверженных веяниям новых идей, была рьяной сторонницей революции. Однако, кровь не водица, как говорят… Не в том суть. Вот это семейство Игорь Иванович очень даже хорошо знал. Учились они вместе. И оба, имеют в виду Витцке, оказались предателями. Сына их в коммуну после ареста родителей определили. О нем совсем другое мнение у воспитателей сложилось. Не такое, как о Реутове. Говорят, пацан был очень сообразительный. Башка у него отлично варила. В языках, как рыба в воде. Ну, это и понятно… При таких родителях да при соответствующем домашнем образовании… Еще говорят, очень уж он принципиальный был. Если что решил, будет стоять на своем до последнего. Хоть кол на голове теши…

– Та-а-а-ак… – Я потряс головой, делая вид, будто не могу сообразить, к чему ведет чекист. – И при чем тут моя персона?

– Ни при чем, Алексей, если думать, что ты – Реутов. Но вот если допустить, что ты – Витцке… Тогда очень даже все в ёлочку у нас складывается… Скажи мне, ты точно ничего не помнишь? Вообще? Может, изредка что-то проскакивает? Сны, может бывают. Или, знаешь как, дежавю.

– Нет. – Я повернулся полубоком и теперь смотрел на Клячина открытым честным взглядом, в котором даже появились сомнение и шок. Мол, ничего себе поворот. – После той драки в детском доме, как отрезало. Сколько не пытался напрягать голову, все равно одна темнота. Хорошо меня по башке приложили…

– Плохо…

– Николай Николаевич, скажите честно. Вы считаете, что я не Реутов?

Собственно говоря, задавая данный вопрос чекисту, я ничем не рисковал. Даже наоборот. Он ведь к этому и подводит. Странно будет не поинтересоваться. Дурака можно изображать из себя сколько угодно, главное не заиграться. А то спалюсь к чертям.

– Не знаю, Алексей… Не знаю. Но думаю, скорее всего так и есть. Потому очень важно, чтоб ты вспомнил.

Клячин замолчал, уставившись вперёд, на дорогу. Причем, он вроде как был сильно озадачен чем-то. Да и сам факт возможного превращения Реутова в Витцке его будто не сильно удивил. Вот, что интересно. Я бы даже сказал, Клячин вроде чего-то такого и ожидал. Вернее, не то, чтоб ожидал. Он словно был удовлетворён, получив подтверждение своим каким-то мыслям. Поэтому я рискнул спросить еще кое-что.

– А-а-а-а-а… Если это все же именно так. Если моя фамилия вовсе не Реутов… Вы что-то знаете об этом Витцке? Ну, сами же говорите, отец дипломат, значит и родня должна быть. Наверное… И дальше что при таком повороте? Где мои родители сейчас? Они в ссылке? Или все-таки расстреляны? А другие родственники? Может быть, у меня дядя есть или бабушка?

Я подумал, не выдавить ли слезу, но потом решил, нет. Совсем уж будет показуха. Чекист поймёт.

– Разбежался, – хмыкнул Клячин. Бабушку ему подавай. Информация по семье Витцке есть, но так… Немного… Там донос был на него. Что он, будучи в Берлине, вышел на контакт с нашими врагами. И вроде даже доказательства неоспоримые нашлись. Но подробностей никаких. Так что ничего определенного про твоих родителей я пока не знаю.

Вот говорил Клячин как бы очень даже правдиво, натурально. Не подкопаешься. Однако у меня, хоть убей, было ощущение, привирает товарищ старший лейтенант государственной безопасности. Ему гораздо больше известно. Просто он не торопится выкладывать все карты на стол.

– Вы ведь можете выяснить? Николай Николаевич, сможете? Правда? – я изобразил на лице надежду и мольбу одновременно. Черт… Мне точно надо было пойти в актеры. Такой талант даром пропадает…

И без того понятно, если Клячин взял след, то он как та охотничья собака, уже не остановится. Будет копать в этом направлении, используя все свои богатые возможности. Другой вопрос, станет ли он делиться информацией со мной. А мне сейчас любые крохи знаний не помешают. Возможно, лишнее слово спасет мою жизнь. Рано или поздно, Клячин с Бекетовым схлестнутся между собой, а мне очень бы не хотелось оказаться между молотом и наковальней.

Да еще Ежов этот… Тоже пока не понятно, как предстоящие события коснуться Бекетова, а с ним, между прочим, и Клячина. У Игоря Ивановича вообще ситуация – атас. С одной стороны, раз он привлёк внимание Берии, значит, достаточно близок к нынешнему наркому. Сто процентов есть за что Бекетова тряхнуть. То есть, не перейди он сейчас на сторону Лаврентия Павловича, вполне может лишиться головы вслед за Ежовым.

Но при этом, если товарищ старший майор сделает, что от него хотят, тоже велика вероятность стать крайним. В общем, в любом случае, хреново все может сложиться.

Значит, к этому моменту надо подготовиться максимально, в том числе и побольше разузнать о настоящих родителях деда. Вернее, не совсем о них. Мы, может, одной крови, но на черта они мне по большому счету сдались. А вот что является причиной интереса к ним чекистов, и Бекетова, и Клячина, это – важно. И еще… Помнится Заяц говорил, будто после несчастного случая в коммуну нагрянули сотрудники ОГПУ. Им очень уж сильно понадобился Алёша Витцке. Так сильно, что они учителя, который завязан в том деле, забрали с собой. И вообще, пришли в бешенство… Кстати, да… Вот этот момент я как-то упустил из виду.

– Просто хотел бы знать, вдруг и правда есть близкие… – Добавил я для достоверности.

Клячин бросил на меня быстрый взгляд, затем вновь уставился на дорогу.

– Посмотрим. Ничего пока сказать не могу. Ты главное вспоминай, Алексей. Вспоминай! Это важно. Все. Приехали. – Клячин остановил машину возле “Сокольников”.

Я так понимаю, мне снова предстоит обед в обществе Бекетова. Ну, ладно. Главное, чтоб он меня не потащил по парку шляться. На улице – дубак.

– Идем.

Клячин выбрался из “Воронка” и по своей дурацкой привычке рванул вперед. Я, соответственно, следом.

Как и предполагал, в том же самом заведении меня ждал Игорь Иванович. На столе уже стоял неизменный графинчик и тарелки с закуской.

– Алексей! Ну, наконец-то! – Бекетов расплылся довольной улыбкой, заметив меня.

Клячину он просто кивнул и чекист тактично свалил в дальний угол зала, который, кстати, был вообще пуст. Такое чувство, будто специально для товарища старшего майора госбезопасности отсюда убирают всех гостей.

– Присаживайся. – Бекетов указал на свободный стул, стоящий напротив.

Ну, присаживайся, так присаживайся… Я устроился, где велели, заодно, на всякий случай, демонстрируя радость от нашей с Бекетовым встречи. Что ж, человек вон старается, улыбается до усрачки. Мы люди культурные, воспитанные, можем ответить тем же.

– Времени сегодня у нас мало. – С места в карьер начал Бекетов. – Нужно сразу обсудить дела.

Ничего себе… У нас, оказывается, с товарищем майором есть дела. Неожиданно…

– Как твое самочувствие, Алексей? – Бекетов постучал указательным пальцем себе по лбу. – Тут просветление не наступило?

– Нет, к сожалению… – Я развёл руками.

– Эх… Плохо. Очень плохо.

Они прям как сговорились с Клячиным. Тому все плохо, и этому тоже.

– Но… я тут кое что выяснил. – Бекетов налил себе в рюмку коньяк и одним быстрым жестом опрокинул его в себя. Слегка поморщился, потом закинул в рот тонкий кусочек лимона. – Видишь ли… Как и говорил, много лет мне не давала покоя смерть твоих родителей. Просто раньше я не мог ничего сделать. Вообще никак. Даже в самой истории с их арестом не мог разобраться. Но сейчас такая возможность появилась. В общем… Видишь, какое дело, Алексей, отцу твоему, когда он был в Берлине, передали кое-что очень ценное. Очень важное. Ты же понимаешь, в то время нашему молодому, только поднимающему голову государству нужна была помощь в борьбе с врагами, которые обосновались за границей. Многие шли на это просто ради самой идеи. Но в большинстве случаев нужны были средства. Понимаешь?

Я бестолково хлопал глазами, всем своим видом демонстрируя, будто ни черта как раз не понимаю. Хотя на самом деле, после слова “средства“ в моей башке прямо щелкнуло что-то. Твою мать… Ну, конечно. Банк… Тот самый, куда дед заходил с отцом. Как говорил один умный человек из моей прошлой жизни, в любом преступлении ищите бабки.

– Алексей, твой отец надежно схоронил переданное ему. Так надежно, что спустя много лет следы найти не получается. И вот какое дело… – Бекетов подался резко вперед. Он смотрел на меня абсолютно трезвым, злым взглядом, хотя графин на столе был наполовину пуст. – Мне спрятанное очень нужно. Так нужно, что я готов на все ради возможности добыть это. А теперь говори, Алексей. Говори, пока есть возможность. Я уверен, тебе есть, что сказать.