А те слова что мне шептала кошка

15.10.202307.07.2022 admin 0 Comments

А те слова что мне шептала кошка

Молчание о кошках и собаках
Порою много лучше разговоров
О людях о болезнях и больницах
Местах присутственных и о машинах
Скорых что забирают нас и не проститься

Кажется надолго и что ещё же может приключиться
И человек не будет больше волком такому же другому
Человеку когда исчезнут пафос весь и враки он станет
Может быть совсем как кошка а может даже и верней собаки

Моление о кошках и собаках возможно выглядит довольно глупо
Но лучше ведь такое завершенье чем прозябанье в запах подворотни
И может быть судьба живого трупа чем делать вид что мы имеем виды
И не боимся вируса ковида но только лишь блаженные юродят ведь кошки

Понимают больше вроде но девять жизней тратят неумело в пустынях городов
Такое дело мой лабиринт всё хочет разрастаться в длину свою как вирусные строки
Но котиком я стану может статься когда вернусь в исходные истоки быть может даже сам
Создатель взглянув в небесный файл на мой исходник чуть подмигнув немного улыбнётся
И скажет вот где прятался негодник пока ты был в обличье человека все ангелы котов
Меня молили чтобы тебе такому негодяю земные дни ещё чуть-чуть продлили ты не молчи
О кошках и собаках проси Меня и просьбу я исполню и может даже в следующей жизни
Твоей котячьей о тебе и вспомню

Моление о кошках и собаках,
О маленьких изгоях бытия,
Живущих на помойках и в оврагах
И вечно неприкаянных, как я.

Моление об их голодных вздохах.
О, сколько слез я пролил на веку,
А звери молча сетуют на Бога,
Они не плачут, а глядят в тоску.

А мне сегодня позвонили из фирмы с именем skyeng
И я не понял по-началу мне показалось что skyend
А оказалось это English а я на нём пишу стихи но
Менеджер не удивился он только кратко так спросил
Что думаю я о подходах в стилях ученья таргет-групп
Но я как истинный котейка не был навязчив не был
Груб и я тогда взглянул на время когда же был мне
Тот звонок 14:44 точней бы Бог бы сам не смог. +)

Мы все любили маленькую кошку,
которая жила в мире чудес:
то, что для нас было миром,
было для нее подушкой и ковриком,
а на подушке и коврике
никто не станет играть со смертью.

Солнечный лучик
интересовал ее не меньше, чем астронома,
но, вопреки всем научным теориям,
она не уступала ему приоритета:
— Сначала луч, потом кошка.
Нет, сначала кошка, потом луч.

Вениамин Блаженный
Валерий Кувшинчиков
откройте для себя этого автора, Поэта, великого Поэта, который прожил в советскую эпоху совсем незамеченным.
Юрий Шевчук был ошарашен этой настоящей поэзией, собрал деньги и издал первую книгу примерно в 1990 году.

Вениамин Михайлович писал о вечном. Его стихи — как вещие сны. Его образы — как видения в пламени костра, и не зря говорят, что на огонь можно смотреть бесконечно. Это долгий, раз за разом возобновляющийся разговор с давно ушедшими отцом и матерью. Это разговор с Богом — настолько искренний, что иногда за него, Бога, становится страшно. Это размышления о нас под Богом, а мы — это и человек, и воробей, и волк, и кошка (а раз так, то кто тут более праведник?). Вот, собственно, и все темы. Правда, они у Блаженного как ветви дерева, от которых отходят побеги второго, третьего порядка. Так, например, есть на этом древе и ветка эротики. Я не знаю, кто еще так мощно и не пошло писал «об этом».
.

Корректно оформленный текст здесь:

С творчеством этого автора определённо следует ознакомиться.
Спасибо Вам, Сергей. Здоровья Вам, счастья и вдохновения!

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Источник

Ответ котика

Надолго кажется и что ещё же может приключиться
И человек не будет больше волком такому же другому
Человеку когда исчезнут пафос весь и враки он станет
Может быть совсем как кошка а может даже и верней собаки

Понимают больше вроде но девять жизней тратят неумело в пустынях городов
Такое дело мой лабиринт всё хочет разрастаться в длину свою как вирусные строки
Но котиком я стану может статься когда вернусь в исходные истоки быть может даже сам
Создатель взглянув в небесный файл на мой исходник чуть подмигнув немного улыбнётся
И скажет вот где прятался негодник пока ты был в обличьи человека все ангелы котов
Меня молили чтобы тебе такому негодяю земные дни ещё чуть-чуть продлили ты не молчи
О кошках и собаках проси Меня и просьбу я исполню и может даже в следующей жизни
Твоей котячьей о тебе и вспомню

А мне сегодня позвонили из фирмы с именем skyeng
И я не понял по-началу мне показалось что skyend
А оказалось это English а я на нём пишу стихи но
Менеджер не удивился он только кратко так спросил
Что думаю я о подходах в стилях ученья таргет-групп
Но я как истинный котейка не был навязчив как и не
Был груб и я тогда взглянул на время когда же был
Мне тот звонок 14:44 точней и Бог бы сам не смог. +)

откройте для себя этого автора, Поэта, великого Поэта, который прожил в советскую эпоху совсем незамеченным.
Юрий Шевчук был ошарашен этой настоящей поэзией, собрал деньги и издал первую книгу примерно в 1990 году.

Источник

А те слова что мне шептала кошка

Я сам, сочиняя их, плакал, как заяц
С отрубленной лапой; я плакал,
Как лев со слепыми глазами.

— А видели вы, как рыдает безгласно
Сухая былинка на пыльной дороге, —
Безгласно рыдает.

Поверьте, что мне не хотелось бы плакать,
Но я подобрал их, глаза свои, в луже
В осеннюю слякоть…

Воскресшие из мертвых не брезгливы.
Свободные от помыслов и бед,
Они чуть-чуть, как в детстве, сиротливы
В своей переменившейся судьбе.

Вот мать; ее постигла та же участь —
Пропел ей смертный каменный рожок…
Испытанная бедами живучесть
В певучий рассыпается песок.

Вот мать; в ее улыбке меньше грусти;
Ведь тот, кто мертв, он сызнова дитя,
И в скучном местечковом захолустье
Мы разбрелись по дням, как по гостям.

Нас узнают, как узнавали б тени,
Как бы узнав и снова не узнав…
Как после маеты землетрясенья,
У нас у всех бездомные глаза.
Но почему отец во всем судейском?
На то и милость, Господи, твоя:
Он, облеченный даром чудодейства,
Кладет ладонь на кривду бытия.

А впрочем, он кладет ладонь на темя —
И я седею, голову клоня
В какое-то немыслимое время,
Где ни отца, ни мира, ни меня.

А те слова, что мне шептала кошка, —
Они дороже были, чем молва,
И я сложил в заветное лукошко
Пушистые и теплые слова.

Но это были вовсе не котята
И не утята; в каждом из словес
Топорщился чертенок виновато,
Зеленоглазый и когтистый бес.

…Они за мною шествовали робко —
Попутчики дороги без конца —
Собаки, бяки, божии коровки,
А сзади череп догонял отца.

На ножке тоненькой, как одуванчик,
Он догонял умершую судьбу,
И я подумал, что отец мой мальчик,
Свернувшийся калачиком в гробу.

Он спит на ворохе сухого сена,
И Бог, войдя в мальчишеский азарт,
Вращает карусель цветной вселенной
В его остановившихся глазах.

Источник

Вениамин Блаженный. ВОДОВЕРТЬ

Это ложь, что Господь не допустит к Престолу собаку, —

Он допустит собаку и даже прогонит апостола:

— Надоел ты мне, лысый, со всею своею ватагой,

Убери свою бороду, место наследует пес твое…

Ох, хитер ты, мужик, присоседился к Богу издревле,

Раскорячил ступни да храпишь на целительном воздухе,

А апостол Полкан исходил все на свете деревни,

След выискивал мой и не мыслил, усталый, об отдыхе.

А апостол Полкан не щадил для святыни усилий,

На пригорке сидел да выщелкивал войско блошиное,

А его в деревнях и камнями и палками били —

Был побит мой апостол неверующими мужчинами…

А апостол Полкан и по зною скитался, и в стужу,

И его кипятком обварила старуха за банею,

И когда он, скуля, матерился и в бога и в душу —

Он на матерный лай все собачьи имел основания…

Подойди-ка, Полкан, вон как шерсть извалялась на псине,

Не побрезгуй моею небесно-крестьянскою хатою,

Рад и вправду я, Бог, не людской, а собачьей святыне,

Даже пахнет по-свойски — родное, блажное, лохматое…

Я не хочу, чтобы меня сожгли.

Не превратится кровь земная в дым.

Не превратится в пепел плоть земли.

Уйду на небо облаком седым.

Уйду на небо, стар и седовлас.

Войду в его базарные ряды.

Хочу, чтобы на небе был большак

И чтобы по простору большака

Брела моя сермяжная душа

Блаженного седого дурака.

И если только хлеба каравай

Окажется в худой моей суме,

И рай такой, какой был на земле. «

Он утверждал, что есть душа у волка и овечки.

Он утверждал, что есть душа у комара и мухи.

И не спеша он надевал потрепанные брюки.

Когда еврею в поле жаль подбитого галчонка,

Ему лавчонка не нужна, зачем ему лавчонка.

Он черный хлеб свой добывал трудом рабочей клячи.

— О, эта черная страда бесценных хлебных крошек.

. Отец стоит в углу двора и робко кормит кошек.

И незаметно он ногой выделывает танец.

И на него взирает гой, веселый оборванец.

Отец имел особый дар быть избранным у Бога.

. Вот так она и родилась, моя святая повесть.

Пускай моя душа с сумой бредет по свету,

Пускай она в пути шалеет от тоски:

— Подайте, мужики крещеные, поэту,

Беру я серебро, беру и медяки.

Беру я куличи, беру и оплеухи,

Беру у зверя шерсть, помет беру у птах.

Подайте, мужики, свихнувшемуся в Духе,

Зане меня в пути одолевает страх.

Но нет, не мужики пойдут за мною следом,

Я трижды поклонюсь своим всесветным бедам,

Мне, смерду, одному такая в мире честь.

Один, один лишь я стоял под грозным небом,

Устав от суеты и горестных погонь,

И то, что в слепоте вы называли хлебом,

В худых моих руках клубилось, как огонь.

Они глядят так долго, долго, долго,
Что перед ними, как бы наяву,
Рябит слеза огромная, как Волга,
Слеза Зверей. И в ней они плывут.

Потрогать так, как трогают колени,
А может и лизнуть ее тайком
В каком-то безнадежном исступленье
Горячим и шершавым языком.

И Бог собачий на помойной яме.
Он так убог. Он лыс и колченог.
Но мир прощен страданьем зверя. Amen!
. Все на помойной яме прощено.

Что же делать, коль мне не досталось от Господа Бога

Ни кола, ни двора, коли стар я и сед, как труха,

И по торной земле, как блаженный, бреду босоного,

И за пазуху прячу кровавую душу стиха

Что же делать, коль мне тяжела и котомка без хлеба,

И не грешная мне примерещилась женская плоть,

А мерещится мне с чертовщиной потешною небо:

Он и скачет, и пляшет, и рожицы кажет — Господь.

Что же делать, коль я загляделся в овраги и в омут,

И как старого пса приласкал притомившийся день,

Ну, а к вам подхожу словно к погребу пороховому:

До чего же разит и враждой и бедой от людей.

…Пусть устал я в пути как убитая верстами лошадь,

Пусть похож я уже на свернувшийся жухлый плевок,

Пусть истерли меня равнодушные ваши подошвы, —

Не жалейте меня: мне когда-то пригрезился Бог.

Не жалейте меня: я и сам никого не жалею,

Этим праведным мыслям меня обучила трава,

И когда я в овраге на голой земле околею,

Что же, — с Господом Богом не страшно и околевать.

Я на голой земле умираю и стар и безгрешен,

И травинку жую не спеша, как пшеничный пирог…

…А как вспомню Его — до чего же Он все же потешен:

Он и скачет, и пляшет, и рожицы кажет мне — Бог.

Об авторе: ВЕНИАМИН БЛАЖЕННЫЙ

Вениамиин Михайлович Блаженный (настоящая фамилия Айзенштадт). Родился в 1921 г. в еврейском местечке под Оршей. После первого курса Витебского учительского института оказался в эвакуации, работал учителем истории. После войны вернулся в Минск, работал чертежником, переплетчиком, художником комбината бытовых услуг, фотографом-лаборантом в инвалидной артели. Состоял в переписке с Пастернаком, Шкловским, Тарковским. Первые стихи датируются 1943 годом, первая публикация состоялась в1982 г., первая книга вышла в 1990. Умер в ночь с 30 на 31 июля 1999 г.скачать dle 12.1

Источник

Там мало стихов. Мне удалось найти боле полный сборник.

А мне хочется добавить, что никто как Вениамин Блаженный не умел простыми словами говорить о любви, порой с иронией о Боге, о душах каждого живого существа на Земле. Поэт от Бога.

Он утверждал, что есть душа у комара и мухи.
И не спеша он надевал потрепанные брюки.

Когда еврею в поле жаль подбитого галчонка,
Ему лавчонка не нужна, зачем ему лавчонка.

— О, эта черная страда бесценных хлебных крошек.
. Отец стоит в углу двора и робко кормит кошек.

И незаметно он ногой выделывает танец.
И на него взирает гой, веселый оборванец.

Душа, проснувшись, не узнает дома,
Родимого земного шалаша,
И побредет, своим путем влекома.
Зачем ей дом, когда она- душа?

И все в пути бредя необратимом
Просторами небесной колеи,
Возьмет душа мое земное имя
И горести безмерные мои.

Возьмет не все их, но с собой в дорогу
Возьмет душа неодолимый путь,
Где шаг за шагом я молился Богу
И шаг за шагом изнывал от пут.

Какой-то свет таинственный прольется
На повороте времени крутом
Но цепь предвечная не разомкнется
Ни на юдольном свете, ни на том.

Пускай моя душа с сумой бредет по свету,
Пускай она в пути шалеет от тоски:
— Подайте, мужики крещеные, поэту,
Беру я серебро, беру и медяки.

Беру я куличи, беру и оплеухи,
Беру у зверя шерсть, помет беру у птах.
Подайте, мужики, свихнувшемуся в Духе,
Зане меня в пути одолевает страх.

Один, один лишь я стоял под грозным небом,
Устав от суеты и горестных погонь,
И то, что в слепоте вы называли хлебом,
В худых моих руках клубилось, как огонь.

Так явственно со мною говорят
Умершие, с такою полной силой,
Что мне нелепым кажется обряд
Прощания с оплаканной могилой.

— Никто не ушел, не оставив следа во вселенной,
Порою он тверже гранита, порою он зыбок,
И все мы в какой-то отчизне живем сокровенной,
И все мы плывем в полутьме косяками, как рыбы.

В калошах на босу ногу,
В засаленном картузе
Отец торопился к Богу
На встречу былых друзей.

А кошка была худою,
Едва волочился пес,
И грязною бородою
Отец утирал свой нос.

Процессия никудышных
Застыла у божьих врат.
И глянул тогда Всевышний,
И вещий потупил взгляд.

Ты столько изведал бедствий,
Тщедушный мой богатырь.
Позволь же и мне согреться
В лучах твоей доброты.

Почему, когда птица лежит на пути моем мертвой,
Мне не жалкая птица, а мертвыми кажетесь вы,
Вы, сковавшие птицу сладчайшею в мире немотой,
Той немотой, что где-то на грани вселенской молвы?

. Где же крылья твои, о комок убиенного страха?
Кто же смертью посмел замахнуться на вольный простор?
На безгнездой земле умирает крылатая птаха.
Это я умираю и руки раскинул крестом.

Это я умираю, ничем высоты не тревожа.
Осеняется смертью размах моих тягостных крыл.
Ты поймешь, о Господь, по моей утихающей дрожи,
Как я землю любил, как я небо по-птичьи любил.

И ты можешь теперь оседлать даже кошку
Или сесть на любого коня,
И найти даже в смерти лихую дорожку
На исходе безумного дня.

— Чресла твои не бесплодны
(Так барабанила Анна на рояле),
— Орган любви работает безотказно,
— Божественная работа,
— Мужчина и женщина принимают в ней равное участие.

Все это пахло гениально.

Да, есть и у меня на свете дом,
Его сработали мне стаи птичьи,
И даже жук работал топором,
И приседал на лапы по-мужичьи.

Прийти домой и так сказать слезе:
— Вот мы одни в заброшенной лачуге,
И всех моих Господь прибрал друзей,
Убил котенка, смял крыло пичуге.

Но я не сетую и не ропщу,
Ведь мертвые меня не забывали,
И проходили парами, как в зале,
Не обходилось даже без причуд.

И я даю вам адрес на земле:
Мой дом везде, где нищему ночевка,
У птицы недобитой на крыле
Он машет Богу детскою ручонкой.

И мать встает из гроба на часок,
Берет с собой иголку и моток,
И забывает горестные даты,
И отрывает савана кусок
На старые домашние заплаты.

Когда я к нему подошел,
Чтоб снов разорвать паутину,
Он что-то содеял с душой,
Вернулся в свою домовину.

И на седину мою, на
Усталые грузные плечи
Обрушила тишина
Отцовы невнятные речи.

Отец, ты меня породил,
Веди же меня за собою
Туда, где Господь впереди
Стоит с топором для убоя.

Сколько беглых прошло мгновений,
Как в портняжной я с мамой стоял,
И она говорила: «Для Вени
Сшейте шубку. »
«Как он у вас мал!»

Все они прислушиваются только к биению собственного сердца,
К его неумолчному звону, колоколам и колокольчикам.

. Я так и не пойму, что значит быть известным.
Известны ль облака? Известна ли гроза?
Так почему и мне по тем стезям небесным,
Слезами изойдя, свой путь пройти нельзя?

Лесного соловья не кличут Евтушенко,
Не издают рулад в мильонном тираже,
Но все же соловей рифмует задушевно,
Чтоб в песне дать остыть взволнованной душе.

Зачем же мне стихи предать людской огласке?
«Ах, вот оно о чем!» «Ах, это неспроста!»
Пусть люди на меня взирают без опаски,
Я, в сущности, Аким, к тому же простота.

Что же делать, коль мне не досталось от Господа-Бога
Ни кола, ни двора, коли стар я и сед, как труха,
И по торной земле как блаженный бреду босоного,
И сморкаю в ладошку кровавую душу стиха?

Что же делать, коль я загляделся в овраги и в омут
И, как старого пса, приласкал притомившийся день,
Ну а к вам подхожу словно к погребу пороховому:
До чего же разит и враждой и бедой от людей.

Как хорошо в прохладе деревенской
Курить свой одинокий табачок.
Но вздернет и тебя Рыбак Вселенский
На острый окровавленный крючок.

— Ослик Христов, терпеливый до трепета,
Что ты прядешь беспокойно ушами?
Где та лужайка и синее небо то,
Что по Писанью тебе обещали.

— Я побреду каменистыми тропами,
В кровь изотру на уступах колени,
Только бы, люди, Христа вы не трогали,
Всадника горестного пожалели.

Выслушай, Господи, просьбу ослиную:
Езди на мне до скончания века
И не побрезгуй покорной скотиною
В образе праведного человека.

Сердце мое безгранично доверчиво,
Вот отчего мне порою так слепо
Хочется корма нездешнего вечности,
Хочется хлеба и хочется неба.

Вот почему она била по лучу
капризной лапкой,
чего, конечно, не станет делать ни астроном,
ни я, ни вы.

Если бы маленькая кошка
знала хоть сотую долю того, что знаем мы
(я и вы),
она превратилась бы в страшного тигра,
стерегущего свой помет.

Не знаю, чем казались ей люди.
Может, деревьями,
может, морем;
хотя она и не видела моря.

Когда я садился есть, шевеля губами,
она видела что-то, чего не видел я:
большие сосцы воздуха.
Поэтому она присоединялась к трапезе.

После еды она умывалась; ритуал обновления.

В пустоте неожиданной смерти
она ощутила все, что ощущаем мы:
неудобство слишком большого тела,
жесткий колючий воздух,
вес и размер предметов.

Ибо темнота возвращала ей неведенье.

Умирая,
она на мгновение постигла связь
между мраком и светом, теплом и холодом,
жизнью и смертью.

Маленькая мертвая кошка.

Смерть снова отступила от нас (от меня и от вас),
но, отступая, унесла маленькое безжизненное тельце.

— И я обвиняю во всем этажи.

Окно в решетке, двери на ключе,
Убогость койки и убогий разум.
Свирепость отчужденная врачей,
Свирепость санитарок яроглазых.

Расталкивая шваброй и ведром
Понурых, словно обреченных казни,
Они на нас обрушивали гром
Своей исконной бабьей неприязни.

«Налопались. Теперь айда во двор. »
Я пёр, как все, зачем-то шагом скорым.
— О, Боже, как ужасен твой простор,
Темничным огороженный забором.

Когда я вслушиваюсь в вечность,
Я понимаю, что я плут
И, как сверчок в углу запечном,
В своем бесчинствую углу.

Но что мне музыка вселенной,
Ее смятение и жуть.
Я в глухоте самозабвенной
Одну лишь ноту вывожу.

Я не хочу, чтобы меня сожгли.
Не превратится кровь земная в дым.
Не превратится в пепел плоть земли.
Уйду на небо облаком седым.

Хочу, чтобы на небе был большак
И чтобы по простору большака
Брела моя сермяжная душа
Блаженного седого дурака.

Все равно меня Бог в этом мире бездомном отыщет,
Даже если забьют мне в могилу осиновый кол.
Не увидите вы, как Спаситель бредет по кладбищу,
Не увидите, как обнимает могильный он холм.

. Били в душу мою так, что даже на вздох не осталось,
У живых на виду я стоял, и постыл, и разут.
Ну а все-таки я утаил для тебя эту малость,
Золотишко мое, неразменную эту слезу.

И еще мне кажется, что кто-то рисует меня,
Но рисунок получился неудачным,
Вот отчего лицо мое заштриховано морщинами.

Я всего лишь душа, а душе быть положено нищей
И оглядываться, не бредет ли за нею костлявая тень,
И положено ей ночевать на забытом кладбище,
Паутинкою тонкою где-то висеть на кресте.

Заплачьте и вы над моими стихами,
Я сам, сочиняя их, плакал
На тощей груди моей мамы.

Я сам, сочиняя их, плакал, как заяц
С отрубленной лапой; я плакал,
Как лев со слепыми глазами.

Поверьте, что мне не хотелось бы плакать,
Но я подобрал их, глаза свои, в луже
В осеннюю слякоть.

— Мне хочется плакать.

Я помню все подробности этой несостоявшейся встречи:
И то, как женщина поправляла у зеркала прическу
(Перед тем, как измять ее на подушке),
И то, как она подтянула чулки
(Перед тем, как снять юбку).

И все же мы оба уцелели
И даже обменялись многозначительными улыбками,
Как два фокусника, обманувшие публику.

«Теперь это наша общая копилка».

Была ты музыкой прибрежных влажных трав,
И вот впервые я заговорил стихами,
Когда, в кустах тебя прекрасною застав,
Боготворил весь мир прерывистым дыханьем.

Всегда между мною и женщиной возникал кто-то третий,
То ли порнографическая открытка с ее преувеличенной точностью,
То ли пасхальные ангелочки. (Тоже открытка.)

Ритуал совокупления напоминал детскую игру,
Ее нежность и ярость,
Непонятно лишь было, почему в игре принимают участие
Не звонкие детские ладошки,
А нечто иное.

Я не видел таких никогда,
Словно мне на ладони упала
Замечтавшаяся звезда,
Неземного осколок металла.

Но она не бездушный металл,
А телесная жгучая тайна.
Я ее полстолетья искал,
А другой ее любит случайно.

Я не совсем уверен,
Что тебе нужны были твои пышные плечи,
Грудь, поднимавшаяся от вздохов,
Густая корона волос.

Его не мучит грешное соседство
Двусмысленных поборников ума.
Он бродит по тропе, где только детство,
Где детства золотая кутерьма.

И если есть у зверя ум, так это
Союз природы с детскою душой.
В нем что-то от небрежности поэта.
В нем что-то от повадки нагишом.

Я стою, приготовившись к смерти,
Слышу гул нестерпимый вдали.
Так береза, схватившись за ветер,
Отрывает себя от земли.

Но смотрит бродяжка-воробышек молодо-зорко,
И малые птицы на светлые нимбы похожи,
И тайным огнем поутру загорается зорька,
А значит, и я не старик, а беспечный прохожий.

Я живу в нищете, как живут скоморохи и боги,
Я посмешищем стал и недоброю притчей для всех,
И кружусь колесом по моей бесконечной дороге,
И лишь стужа скрипит в спотыкающемся колесе.

Через пустоши дней. По каким-то неведомым вехам.
По проезжей прямой. По какой-то забытой косой.
Было время, когда называл я себя человеком.
Это время прошло, и теперь я зовусь колесом.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ДУШЕ

Где б ни был ты, в толпе или в глуши,
Погряз ли в дрязгах грешного расчета,
Тебя пронзит звериный крик души,
Стучащей, словно нищенка, в ворота.

Как обманчиво слово «покойник»,
Оно вызывает больше тревоги, чем сто орущих мужиков,
Мужики поорут-поорут, успокоятся,
А этот так молчит,
Что у вселенной звенит в ушах.

. И лопаются ушные перепонки.

Беспризорные вещи умерших людей,
Те, что пахнут, как пылью, тоской,
Попадают к старьевщику или в музей
И на свалке гниют городской.

Беспризорные вещи как вестники бед,
Их молчание, их серизна.
Что-то грозное есть в их бездомной судьбе,
Что-то вещее, ждущее нас.

После смерти я выбрал лицо
Всезнающего пожилого мужчины.

В действительности я ничего не знал,
Ничего не помнил.
Может быть, до смерти я жил в подворотне
И меня называли Шариком.
Мне нравилось мое веселое имя,
И я отвечал на него звонким лаем.

Мне нравились сырые запахи подворотни,
Кошки и голуби.

Порою в сырой угол ворот
Мочились мужчины,
Тяжело кряхтя,
Как перегруженные мыслями философы.

Женщины меня будоражили.
Я угадывал в них скрытую шерсть
Любовных драк,
Когда шерсть зарывается в шерсть,
А женщина выпускает когти
И когтит простодушный загривок
Какого-нибудь двуногого Шарика.
Шарики (двуногие) слегка повизгивали
Или показывали клыки.
Женщины оказывались в опасности.

Кошки тоже занятные существа с дымчатыми хвостами.

И не все они женщины.

Проигрывает сыгранные песни,
Проигрывает нищие гроши,
И тем кончина грубая телесней,
Чем трепетней мерцание души.

Никто не властен над чужою смертью,
И даже Бог, творящий в мире зло,
Отказывая смертным в милосердье,
Палаческое любит ремесло.

А я не убивал ни птиц, ни зверя,
Не преступал заветы естества.
Предсмертных вздохов смутное доверье
Меня сопровождало, как Христа.

Когда бы мог, я б воскресил из гроба
Всех, кто погиб, кто выбился из сил.
Когда бы мог, я воскресил бы Бога,
Чтоб Бог меня простил и воскресил.

Я прочту на лице своем мертвом
Одичалых словес письмена,
Как на мраморе полустертом,
Что разрушили времена.

Последний волк на территории цивилизованного государства,
На территории общества,
Где есть сортиры, бардаки, общественные
Учреждения.

Последний волк принюхивается к запаху
Поредевшего леса,
Прячет в лапы усталую голову,
Он спит или мертв.

Матушка вострит большой топор,
Говорит: «Грехов твоих не счесть.
Это ты и есть — всемирный вор,
Тать великий — это ты и есть».

— Матушка моя, — ей говорю, —
Не казни разбойного сынка.
Дай мне помолиться на зарю,
Дай мне помолиться на закат.

Это я и есть — небесный бес,
Это я и есть — предвечный срам.
Древнего изгнанника небес,
Звали меня некогда — Адам.

Матушка, шальная моя кровь
Красным безголовым петухом
Буйно зацветает вновь и вновь,
Вспыхивает яростно грехом.

Не губи же голову мою,
Не смущай, родимая, молвы.
. Я стою у смерти на краю, —
И не жалко буйной головы.

Вечный мальчик седеет душой —
И бредет сквозь страданье и сон.
— Я из мира еще не ушел, —
Говорит мне страдальчески он. —

Я еще притаился во мгле,
Где собачьи мерцают глаза,
И мне столько же, мальчику, лет,
Сколько было полвека назад.

Я еще побираюсь, кляня
Тех, кто сытые ест калачи.
Подзаборный котенок меня
Окликает в голодной ночи.

Я еще не забыл про отца,
Не расстался с сокрытой слезой.
По замирной стезе мертвеца
Он ведет меня в ад за собой.

— Впрочем, — он говорит, — выбирай,
И по смерти не равны харчи.
Если хочешь, ступай себе в рай
И господние жри калачи.

Если нет на земле небожителю места,
Он и в рай забредет, и заглянет он в ад,
И с вершины невидимого Эвереста
Будет шарить по небу блуждающий взгляд.

Где оно, мое место, Господь, во вселенной,
Где душа обретет свой загадочный мир.
Ни о чем не грустя, ни о чем не жалея,
Я постигну зенит и постигну надир…

Нехорошо бродить так далеко от Бога,
Чтобы не видеть рук, простертых в высоте,
Когда под сенью их лежит твоя дорога
И даже за предел уходят руки те.

Нехорошо уйти отшельником на гору,
Нехорошо забыть, как странствовал Христос.
Как листья на ветру, доверь себя простору,
Доверь семи ветрам росу недавних слёз.

Я мог бы и тогда сказать вам простодушно:
«Не трогайте меня», когда еще был мал
И улетал в зенит стезей своей воздушной,
Куда меня поток воздушный поднимал.

Я мог бы и тогда сказать вам всем строптиво:
«Не трогайте меня, сумейте обуздать
Всегдашнюю свою дотошную ретивость
И дайте мне свой срок до срока отстрадать. «

Так это меня называли вы птицей,
Так это меня называли вы зверем,
И сам я казался себе небылицей,
И каждому слову недоброму верил.

Я верил и в то, что когда-нибудь в сани
Меня запрягут поднебесные духи,
И сердце томиться во мне перестанет,
И станет невзрачнее крылышка мухи.

Не тот ли это свет, что пронизает душу,
Всем горестным ее соблазнам вопреки,
И все ее грехи торчат в душе наружу,
Как у зверей торчат разбойные клыки.

Какой-то тайный ход нашел он во вселенной,
Какой-то тайный ход, какой-то тайный лаз,
И вот рисует сны в пещере сокровенной,
Поскольку он теперь посмертный богомаз.

И вот рисует сны, где на горе высокой
Стоит высокий храм, а в храме стая птиц
Кружит вокруг чела Иконы Одинокой,
А купол так широк, что нет ему границ.

Во сне, не наяву взлетели в небо птицы,
И каждая из птиц свою избыла плоть,
Как-будто их листал, как светлые страницы,
Какой-то вешний вихрь, а может сам Господь…

А я давно живу в том бесноватом граде,
Где даже у детей в руках тяжелый камень,
Где нищие слепцы не бродят Христа ради,
А ангелов-скопцов дубасят кулаками.

В том городе живут лихие горожане,
Чьи деды и отцы работали на бойнях,
Они поют псалмы и крестятся ножами
И целят в лебедей из пушек дальнобойных.

И женщины живут в том городе беспечно,
Они творят убой, они всегда при деле,
Они в свои дома приводят первых встречных
И душат на своих предательских постелях…

Но что меня влекло в небесные края,
Зачем нарушил я закон земной игры?
Я вырвался рывком из круга бытия,
Иного бытия предчувствуя миры.

Я знал, что где-то там, где широка лазурь,
Горят мои слова, горит моя слеза,
И все, что на земле свершается внизу,
Уже не мой удел и не моя стезя.

Событья погибают без оглядки,
Тревожные фонарики задув.
Я не хочу играть со Смертью в прятки,
Когда весь мир у Смерти на виду.

Я не хочу казаться златоустом,
Когда в миру глаголет пустота.
Когда витию окружает пустошь,
Он постигает искренность шута.

И я бреду Меджнуном-караваном,
Несметным сбродом самого себя,
И воплем рассыпаюсь над барханом,
Надежду на спасенье истребя.

И лишь во сне я обретаю волю…
Мне чудится, что я бреду в тиши
И как бы возвышаюсь над землею
Раскованными вздохами души.

Моление о нищих и убогих,
О язвах и соблазнах напоказ.
— Я был шутом у Господа у Бога,
Я был шутом, пустившим душу в пляс.

На пиршестве каких-то диких празднеств,
Одетая то в пурпур, то в рядно,
Душа моя плясала в красной язве,
Как в чаше закипевшее вино.

И капля крови сей венчала жребий,
И щеки подрумянивал палач.
Она незримо растворялась в небе,
Как растворяет душу детский плач.

…Моление о старческой и тощей,
О нищей обескровленной руке.
На ней вселенной одичавший почерк,
Как птица полумертвая в силке.

Моление о сей бездомной длани,
Подъятою над былью, как пароль,
Омытой болью многих подаяний
И обагренной сказкою, как боль.

На каком языке мне беседовать с Богом.
Может быть, он знаком только зверям и детям,
Да еще тем худым погорельцам убогим,
Что с постылой сумою бредут на рассвете.
Может быть, только птицам знакомо то слово,
Что Христу-птицелюбу на душу ложится,
И тогда загорается сердце Христово —
И в беззвездной ночи полыхает зарница.
И я помню, что мама порой говорила
Те слова, что ребенку совсем непонятны,
А потом в поднебесьи стыдливо парила,
А я маму просил: — Возвращайся обратно.

Я еще побираюсь, кляня
Тех, кто сытые ест калачи.
Подзаборный котенок меня
Окликает в голодной ночи.

Источник

Портал agro-sss.ru

А те слова что мне шептала кошка

А те слова что мне шептала кошка

Ответ котика

А те слова что мне шептала кошка

Вениамин Блаженный. ВОДОВЕРТЬ

Добавить комментарий Отменить ответ

А те слова что мне шептала кошка

Ответ котика

А те слова что мне шептала кошка

Вениамин Блаженный. ВОДОВЕРТЬ

Вам также понравится

Как называется когда живот втягиваешь

холисал гель стоматологический с какого возраста

Torch инфекции при беременности это что

Добавить комментарий Отменить ответ