А я вам говорю, что нет напрасно прожитых мной лет, ненужно пройденных путей, впустую слышанных вестей. Нет невоспринятых миров, нет мнимо розданных даров, любви напрасной тоже нет, любви обманутой, больной, ее нетленно чистый свет всегда во мне, всегда со мной.
И никогда не поздно снова начать всю жизнь, начать весь путь, и так, чтоб в прошлом бы — ни слова, ни стона бы не зачеркнуть.
Статьи раздела литература
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.
Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.
Электронная почта проекта: stream@team.culture.ru
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».
Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.
Род. в Петербурге. Ум. в Ленинграде. Закончив филфак ЛГУ, работала в комсомольских газетах. Была женой Бориса Корнилова. Когда в связи с его арестом ее, беременную, вызывали на допросы, то выбили сапогами ребенка из ее живота. Несмотря на свою личную трагедию, Берггольц нашла в себе мужество стать радиоглашатаем осажденного фашистами Ленинграда, призывая к мужеству измученных, голодающих сограждан. Родина для Берггольц была не абстракция, а Дарья Власьевна, соседка по квартире. Бессмертные слова: «Никто не забыт, ничто не забыто», сказанные Ольгой Берггольц, относятся, впрочем, не только к Великой Отечественной, но и к другой, подлой войне против собственного народа, выбивавшей не только детей из животов, но и веру в прижизненную справедливость. Для многих справедливость оказалась действительно только посмертной. После XX съезда наконец-то вышли многие стихи Берггольц о ее личной трагедии и о трагедии всего народа, но кое-что напечатали только посмертно.
А я вам говорю, что нет напрасно прожитых мной лет, ненужно пройденных путей, впустую слышанных вестей. Нет невоспринятых миров, нет мнимо розданных даров, любви напрасной тоже нет, любви обманутой, больной, ее нетленно-чистый свет всегда во мне, всегда со мной. И никогда не поздно снова начать всю жизнь, начать весь путь, и так, чтоб в прошлом бы – ни слова, ни стона бы не зачеркнуть.
*** Эти сны меня уморят в злой тоске. Снилось мне, что я у моря, на песке. И мельтешит альбатросов белизна, И песков сырую россыпь мнет волна. Я одна на побережье, на песке. Чей-то парус небо режет вдалеке. И густое солнце стелет зной вокруг. . Я очнулась на постели вся в жару. Но вокруг еще — кораллы, моря хрип. Мне сказали — захворала! Это — грипп. «Да, конечно, это климат подкачал. Ты просил меня, любимый, не скучать. Я старалась не заплакать при тебе. Но зачем такая слякоть, свист в трубе?! Я боюсь — меня уморят города. Мы с тобой увидим море скоро. да?»
И в черный час зажженные войною, затем чтобы не гаснуть, не стихать, неженские созвездья надо мною, неженский ямб в черствеющих стихах.
Но даже тем, кто все хотел бы сгладить в зеркальной, робкой памяти людей, не дам забыть, как падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей.
И все неукротимей год от года, к неистовству зенита своего растет свобода сердца моего, единственная на земле свобода.
Из истории блокадного времени А. В. Александров в статье «Как вошла в мою жизнь композитора Отечественная война» писал: «Священная война» вошла в быт армии и всего народа как гимн мести её проклятия гитлеризму. Когда группа Краснознаменного ансамбля выступала на вокзалах и в других местах перед бойцами, идущими непосредственно на фронт, то эту песню всегда слушали стоя, с каким-то особым порывом, святым настроением и не только бойцы, но и мы — исполнители – не редко плакали». Советское радио все годы войны начинало свои передачи в 6 часов утра первыми тактами этой песни, ставшими музыкальными позывными воюющей страны. Военная действительность начальной поры потребовала от литературы, в особенности в первые месяцы, в основном агитационно-плакатных слов — ударных, открытых, публицистически-целенаправленных. Поистине стихи, по завету Вл. Маяковского, были приравнены «к штыку». То действительно были стихи-солдаты, рядовые труженики войны, не чуравшиеся никакой черновой работы, самоотверженно бросавшиеся в самое пекло боев и тысячами погибшие, навсегда оставшись неизвестными для далеких потомков своих военных читателей. Ольгу Берггольц называли и называют «музой блокадного города”. Это очень высокая и почетная аттестация. И вполне заслуженная. Блокадные стихи О. Берггольц появились в тоненьком сборнике «Ленинградская поэма” еще в блокаду. Именно с тех пор запечатлелись в памяти пронзительные в своей простоте строки: Был день как день. Ко мне пришла подруга, не плача, рассказала, что вчера единственного схоронила друга, и мы молчали с нею до утра. Какие ж я могла найти слова? Я тоже ленинградская вдова. Мы съели хлеб, что был отложен на день, в один платок закутались вдвоем, и тихо-тихо стало в Ленинграде. Один, стуча, трудился метроном. От этих строк и сейчас мороз по коже. Все узнаваемо, все так и было — кроме одной, пожалуй, детали: метронома. Значение этой подробности блокадного быта, пожалуй, преувеличено в позднейших воспоминаниях. Никакого метронома в квартирах рядовых ленинградцев не было слышно. Большинство домашних радиоточек было реквизировано или по крайней мере отключено. Где-то они, конечно, сохранялись — в том числе, вероятно, и у постоянного сотрудника блокадного радио поэта Ольги Берггольц: это была не привилегия, а производственная необходимость. Кстати, при всем при том сами-то радиопередачи летели в эфир не напрасно: услышанное где-нибудь на работе, на дежурстве потом передавалось из уст в уста, пересказывалось, помогало жить. А стихи запоминались наизусть:
Вставал рассвет балтийский ясный, когда воззвали рупора: «Над нами грозная опасность. Бери оружье, Ленинград!” А у ворот была в дозоре седая мать двоих бойцов, и дрогнуло ее лицо, и пробежал огонь во взоре. Она сказала: «Слышу, маршал. Ты обращаешься ко мне. Уже на фронте сын мой старший, и средний тоже на войне. А младший сын со мною рядом, ему семнадцать лет всего, но на защиту Ленинграда я отдаю теперь его. ”
Блокадные стихи Берггольц можно цитировать бесконечно. Но в них — еще не вся Берггольц. В другие, «оттепельные” годы люди читали друг другу, передавали из уст в уста совсем иные стихи:
Нет, не из книжек наших скудных, подобья нищенской сумы, узнаете о том, как трудно, как невозможно жили мы. Как мы любили — горько, грубо. Как обманулись мы, любя, как на допросах, стиснув зубы, мы отрекались от себя.
Это ведь тоже она. А стихи эти О. Берггольц написаны в самый канун войны. Прошел всего месяц — и вырвались из-под пера совсем другие строки, теперь они напечатаны рядом, на обороте того же книжного листа:
Мы предчувствовали полыханье Этого трагического дня. Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье. Родина, возьми их у меня. Я люблю Тебя любовью новой, горькой, всепрощающей, живой, Родина моя в венце терновом, с темной радугой над головой. И дальше, в те же дни: Товарищ юный, храбрый и веселый, тебя зовет Великая Война, — так будь же верен стягу Комсомола и двум его прекрасным орденам. И главная — незыблемая — верность непобедимой Партии своей. На первый зов ее, на самый первый вперед за ней, всегда вперед за ней!
Такое было время. Оно испытывало не только блокадным холодом и голодом. Оно в буквальном смысле испытывало душу на разрыв. И каждый пишущий переживал это испытание по-своему. Кто-то приспосабливался, кто-то замолкал, кто-то продолжал работать, гоня от себя «неудобные” мысли, боясь не только реальных житейских неприятностей, но и — инстинктивно — разрушительного внутреннего раздвоения. Ольга Федоровна Берггольц была великой личностью: верила, как идеалистка, и сомневалась, как реалистка. На вопрос о «загадке О.Берггольц” можно сказать самым общим и гипотетическим образом: в основе ее все-таки — масштаб личности, сила характера, неистовый максимализм во всем.
…Не для корысти и забавы, не для тщеславия хочу людской любви и верной славы, подобной звездному лучу……
1927, Невская застава
* * * ….Ты возникаешь естественней вздоха, крови моей клокотанье и тишь, и я Тобой становлюсь, Эпоха, и Ты через сердце мое говоришь… . 1937
Первым мужем молодой и восторженной Ольги Берггольц стал широко известный тогда комсомольский поэт Борис Корнилов. В конце 30-х годов он был арестован и расстрелян. Вот ее тревожные предчувствия тех дней:
*** Знаю, знаю — в доме каменном Судят, рядят, говорят О душе моей о пламенной, Заточить ее хотят. За страдание за правое, За неписаных друзей Мне окно присудят ржавое, Часового у дверей. 1938
Баллада о младшем брате
Его ввели в германский штаб, и офицер кричал: «Где старший брат? Твой старший брат? Ты знаешь — отвечай!»
А он любил ловить щеглят, свистать и петь любил, и знал, что пленники молчат, — так брат его учил.
Сгорел дотла родимый дом, в лесах с отрядом брат. «Живи, — сказал, — а мы придём, мы всё вернём назад. Живи, щеглёнок, не скучай, пробьёт победный срок. По этой тропочке таскай с картошкой котелок».
В свинцовых пальцах палача безжалостны ножи. Его терзают и кричат: «Где старший брат? Скажи!»
Молчать — нет сил. Но говорить — нельзя. И что сказать? И гнев бессмертный озарил мальчишечьи глаза. «Да, я скажу, где старший брат. Он тут, и там, и здесь. Везде, где вас, врагов, громят, мой старший брат — везде. Да, у него огромный рост, рука его сильна. Он достаёт рукой до звёзд и до морского дна. Он водит в небе самолёт, на крыльях — по звезде, из корабельных пушек бьёт и вражий танк гранатой рвёт. Мой брат везде, везде. Его глаза горят во мгле всевидящим огнём. Когда идёт он по земле, земля дрожит кругом. Мой старший брат меня любил. Он всё возьмёт назад. » . И штык фашист в него вонзил. И умер младший брат. И старший брат о том узнал. О, горя тишина. «Прощай, щеглёнок, — он сказал, — ты постоял за нас!»
Но стисни зубы, брат Андрей, молчи, как он молчал. И вражьей крови не жалей, огня и стали не жалей, — отмщенье палачам! За брата младшего в упор рази врага сейчас, за младших братьев и сестёр, не выдававших нас! Между 3 и 15 октября 1941
В основу стихотворения лёг подлинный случай, о котором сообщалось в прессе. О. Берггольц пишет об этом в письме к сестре: «Баллада. » написана на фронте. Андрей Леонтьев, лужский партизан, приходил к нам, выступал и рассказывал о братишке то, что я написала; его звали Коля, ему было 13 лет. » Разговор с соседкой Пятое декабря 1941 года. Идёт четвёртый месяц блокады. До пятого декабря воздушные тревоги длились по десять—двенадцать часов. Ленинградцы получали от 125 до 250 граммов хлеба.
Дарья Власьевна, соседка по квартире, сядем, побеседуем вдвоём. Знаешь, будем говорить о мире, о желанном мире, о своём.
Вот мы прожили почти полгода, полтораста суток длится бой. Тяжелы страдания народа — наши, Дарья Власьевна, с тобой.
О, ночное воющее небо, дрожь земли, обвал невдалеке, бедный ленинградский ломтик хлеба — он почти не весит на руке.
Для того чтоб жить в кольце блокады, ежедневно смертный слышать свист — сколько силы нам, соседка, надо, сколько ненависти и любви.
Столько, что минутами в смятенье ты сама себя не узнаёшь: «Вынесу ли? Хватит ли терпенья?» Вынесешь. Дотерпишь. Доживёшь.
Дарья Власьевна, ещё немного, день придёт — над нашей головой пролетит последняя тревога и последний прозвучит отбой.
И какой далёкой, давней-давней нам с тобой покажется война в миг, когда толкнём рукою ставни, сдёрнем шторы чёрные с окна.
Пусть жилище светится и дышит, полнится покоем и весной. Плачьте тише, смейтесь тише, тише, будем наслаждаться тишиной.
Будем свежий хлеб ломать руками, тёмно-золотистый и ржаной. Медленными, крупными глотками будем пить румяное вино.
А тебе — да ведь тебе ж поставят памятник на площади большой. Нержавеющей, бессмертной сталью облик твой запечатлят простой.
Вот такой же: исхудавшей, смелой, в наскоро повязанном платке, вот такой, когда под артобстрелом ты идёшь с кошёлкою в руке.
Дарья Власьевна, твоею силой будет вся земля обновлена. Этой силе имя есть — Россия. Стой же и мужайся, как она! 5 декабря 1941
Ленинградская осень Блокада длится. Осенью сорок второго года ленинградцы готовятся ко второй блокадной зиме: собирают урожай со своих огородов, сносят на топливо деревянные постройки в городе. Время огромных и тяжёлых работ.
. О, чем утешить хмурых, незнакомых, но кровно близких и родных людей? Им только б доски дотащить до дома и ненадолго руки снять с гвоздей. И я не утешаю, нет, не думай — я утешеньем вас не оскорблю: я тем же каменным, сырым путём угрюмым тащусь, как вы, и, зубы сжав, — терплю. Нет, утешенья только душу ранят, — давай молчать. Но странно: дни придут, и чьи-то руки пепел соберут из наших нищих, бедственных времянок. И с трепетом, почти смешным для нас, снесут в музей, пронизанный огнями, и под стекло положат, как алмаз, невзрачный пепел, смешанный с гвоздями! Седой хранитель будет объяснять потомкам, приходящим изумляться: «Вот это — след Великого Огня, которым согревались ленинградцы. В осадных, чёрных, медленных ночах, под плач сирен и орудийный грохот, в их самодельных временных печах дотла сгорела целая эпоха. Они спокойно всем пренебрегли, что не годилось для сопротивленья, всё отдали победе, что могли, без мысли о признанье в поколеньях. Напротив, им казалось по-другому: казалось им порой — всего важней охапку досок дотащить до дома и ненадолго руки снять с гвоздей.
. Так, день за днём, без жалобы, без стона, невольный вздох — и тот в груди сдавив, они творили новые законы людского счастья и людской любви. И вот теперь, когда земля светла, очищена от ржавчины и смрада, — мы чтим тебя, священная зола из бедственных времянок Ленинграда. » . И каждый, посетивший этот прах, смелее станет, чище и добрее, и, может, снова душу мир согреет у нашего блокадного костра. Октябрь 1942
Измена Не наяву, но во сне, во сне я увидала тебя: ты жив. Ты вынес всё и пришёл ко мне, пересёк последние рубежи.
Ты был землёю уже, золой, славой и казнью моею был. Но, смерти назло и жизни назло, ты встал из тысяч своих могил.
Ты дом нашёл мой, а я живу не в нашем доме теперь, в другом, и новый муж у меня — наяву. О, как ты не догадался о нём?!
Хозяином переступил порог, гордым и радостным встал, любя. А я бормочу: «Да воскреснет бог», а я закрещиваю тебя крестом неверующих, крестом отчаянья, где не видать ни зги, которым закрещен был каждый дом в ту зиму, в ту зиму, как ты погиб.
О друг, прости мне невольный стон: давно не знаю, где явь, где сон. 1946
«А я вам говорю, что нет напрасно прожитых мной лет…»
Больше 100 лет назад в России жила белобрысая девчонка. Родилась она в мае 1910 года. Был у неё папа-врач, мама и младшая сестренка.
Когда началась гражданская война, родители – Ольгу и Машу – эвакуировали в Углич. Пройдя через две войны, Первую мировую и Гражданскую, доктор Берггольц приехал за семьей и вывез ее в Петроград «за родную Невскую заставу» в 1921 году.
В 1926 году студенткой Ленинградского университета встретила свою вторую любовь – Николая Молчанова. У них родилась дочь Ирина.
Весной 1930 года досрочно, окончив университет, они решили попытать счастья сначала на Кавказе, а потом в Казахстане. Дочь оставили с матерью.
В Алма-Ате Берггольц взяли разъездным корреспондентом в газету «Советская степь». Но уже через год её мужа забрали в армию. И она решила вернуться в Ленинград. Позже о своём коротком казахстанском периоде Берггольц поведала в книге газетных очерков «Глубинка» и сборнике рассказов «Ночь» в «Новом мире». Однако эти вещи никого не зацепили. Её призванием стали стихи.
Свою первую поэтическую книжку со скучным названием «Стихотворения» Берггольц выпустила в 1934 году. На неё сразу же добрым письмом отозвался Максим Горький. Он подчёркивал: «Всё очень просто, без фокусов, без игры словом, и веришь, что Вам поистине дороги «республика, работа, любовь». Это очень цельно и этого вполне достаточно на жизнь хорошего человека».
Спустя два года у поэтессы вышел уже второй сборник: «Книга песен». Но этот взлёт вскоре едва не оборвался.
Ещё в 1937 году Берггольц исключили из партии. Затем арестовали и расстреляли её первого мужа Бориса Корнилова. А чуть раньше врачи обнаружили тяжёлое нервное заболевание – эпилепсию у её второго супруга – Николая Молчанова.
После исключения из партии Берггольц осталась без куска хлеба. Что было потом, спустя годы рассказал в своём очерке Владимир Лакшин. Она «пошла в профсоюз и стала просить устроить её куда-нибудь. Устроили в школу, учительницей русского языка и литературы.
Учить начала по-своему: просто читала пушкинские стихи, ребята удивлённо замолкали. Новенькую учительницу не раз вызывали к директору: почему не политизируете уроки языка? Надо привлекать больше материалов из газет. «Нет, я не буду учить школьников шаблонному газетному языку», – сопротивлялась Берггольц. И учила их Пушкину, Тургеневу. Диктовала тексты, не выделяя голосом части фраз, и запятые ребята учились ставить по смыслу». (В.Лакшин. Голоса и лица. М., 2004).
13 декабря 1938 года Ольгу Берггольц обвинили чуть ли не во всех смертных грехах и бросили в тюрьму. В застенках она провела 171 день и 171 ночь.
Арестована как «участница троцкистско-зиновьевской организации». Доставлена в «Шпалерку», тюрьму Большого дома (Ленинградское управление НКВД, Литейный, 4. Тюрьма находится на ул. Шпалерной, 25 (с 1918 г. по 1991 г. — ул. Воинова). В Постановлении об аресте сказано, что О. Б. входила в террористическую группу, готовившую террористические акты против руководителей ВКП(б) и Советского правительства (т. Жданова и т. Ворошилова).
Лживые показания выбили у бывшего друга Дьяконова. Под пытками он оговорил Ольгу. Она отвергла свою причастность к контрреволюционной деятельности.
Допрос длился 3 часа. Протокол допроса, с трудом и не сразу полученный из архивов Д.Граниным, можно прочитать за несколько минут. Что с ней, ждущей ребёнка, делали в остальное время? Об этом можно только догадываться. Во время допроса и избиений началось кровотечение. Ребёнок погиб.
«Двух детей схоронила Я на воле сама, Третью дочь погубила До рожденья тюрьма.»
2 июля. Постановлением Управления НКВД ЛО следственное дело по обвинению О. Б. за недоказанностью состава преступления производством прекращено.
Вскоре после освобождения вспоминала : «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в неё, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!» Ещё раньше поэтесса потеряла двух дочерей: восьмилетнюю Ирину и малышку Майю, которая не дожила даже до годика. Они обе умерли от болезней.
Выйдя из тюрьмы, Берггольц написала:
Нет, не из книжек наших скудных – Подобья нищенской сумы – Узнаете о том, как трудно, Как невозможно жили мы…
Уже в 1941 году она записала в дневнике: «Я вышла из тюрьмы со смутной, зыбкой, но страстной надеждой, что «всё объяснят», что это чудовищное преступление перед народом, которое было совершено в 35 – 38 гг., будет хоть как-то объяснено, хоть какие-то гарантии люди получат, что этого больше не будет… теперь чувствую, что ждать больше нечего – от государства».
В войну Берггольц превратилась в символ непокорённого Ленинграда. В конце июня её направили на работу в Радиокомитет, в отдел, где работал Георгий Макогоненко, ее будущий муж.
В августе- первое выступление у микрофона. «Я говорю с тобой под свист снарядов…»
24 сентября Ольга навещает Ахматову.
«…Живет у дворника, убитого артснарядом на улице Желябова, в подвале, в темном, темном уголку прихожей… матрасишко, на краю, закутанная в платки, с ввалившимися глазами — Анна Ахматова, Муза плача, гордость русской поэзии…» Ольга Берггольц способствовала эвакуации Ахматовой. Ей предлагали сопровождать Ахматову, но она принимает решение остаться в городе.
20 ноября последнее понижение продовольственных норм: рабочим — 250 граммов хлеба. Служащим, иждивенцам и детям до двенадцати лет — 125 граммов.
Её радиопередачи ждали все блокадники. Но мало кто знал, какие страдания испытала тогда лично она.
Сначала чекисты взялись за её отца. 2 сентября 1941 года Берггольц записала в своём дневнике: «Сегодня моего папу вызвали в Управление НКВД в 12 ч[асов] дня и предложили в шесть часов вечера выехать из Ленинграда. Папа – военный хирург, верой и правдой отслужил Советской власти 24 года, был в Красной Армии всю гражданскую, спас тысячи людей, русский до мозга костей человек, по-настоящему любящий Россию, несмотря на свою безобидную стариковскую воркотню. На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему народ, нужному для обороны человеку, наплевали в морду и выгоняют из города, где он родился, неизвестно куда. Собственно говоря, отправляют на смерть». Отец в документах был записан этническим немцем.
Но тогда отца удалось отстоять. Потом на семью Берггольц свалилось новое горе: 29 января 1942 года от голодного истощения скончался её второй муж – Николай Молчанов. Трагичны строки в дневнике, рассказывающие об этих днях.
А через месяц вновь стали теребить отца поэтессы.
В те тяжёлые дни Берггольц сочинила одну из лучших своих поэм – «Февральский дневник». По завершении работы она занесла в свой дневник следующие строки:
«Пожалуй, это лучшее, что я написала во время войны, и очень моё, не все строфы достигли нужной прозрачности и веса, но могу сказать прямо, – большинство строф прекрасны, больны, живы, как сама жизнь: большинство строф почти не стихи, как стихи об Ирине и тюрьме, и это что надо». Но цензура запретила передавать «Февральский дневник» по радио.
Почему название – «Февральский»? Казалось, труднее люди не смогут жить. Но были ещё март, апрель… В феврале погибали мужчины и дети, в марте умирали женщины.
Поэтесса себя почувствовала не просто обиженной бесконечными придирками в радиокомитете.
Она записала в дневнике, что её «резанул вопрос: да во имя чего же мы бьёмся, мучимся, обмирая, ходим под артобстрелом, готовимся к гибели? Во имя чего – чтоб владычили шумиловы и волковы? (начальство в радиокомитете) Ведь они же утвердятся в случае победы, им зачтут именно то, что они делают, – а их деятельность состоит сейчас в усиленном умерщвлении живого слова, в уродовании его в лучшем случае».
Власть тогда решила, что лучшим выходом из сложившейся ситуации должен был стать вывоз Берггольц на лечение в Москву.
Но в столице поэтессе стало ясно, что страна пребывает в неведении.
В дневнике поэтессы появилась следующая запись:
«О Ленинграде всё скрывалось, о нём не знали правды так же, как о ежовской тюрьме. Я рассказываю им о нём, как когда-то говорила о тюрьме, – неудержимо, с тупым, посторонним удивлением. Нет, они не позволят мне ни прочесть по радио – «Февральский дневник», ни издать книжки стихов так, как я хочу… Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас. Мы изолированы, мы выступаем в ролях «героев» фильма «Светлый путь». »
Вернувшись в блокадный Ленинград раньше положенного срока, Берггольц написала «Ленинградскую поэму». Её с ходу опубликовала «Ленинградская правда», а потом перепечатала «Комсомольская правда».
«Очень хорошо, очень сильно, – признался тогда Всеволод Вишневский. – Это уже за рамками обычной поэзии. Здесь есть исповедное, сокровенное. То, без чего так сохла наша литература… Литература только тогда, когда всё правда, всё кричит, всё откровение».
Но цензура вновь вмешивалась в тексты новых книг, изрядно искорёжив сборник Берггольц «Ленинградская поэма». Изданный в 1942 году и вышедший спустя полтора года отдельной книгой «Ленинградская поэма» имела новое название «Ленинградская тетрадь».
Стихи Ольги Берггольц имели в блокадном городе цену хлебного пайка. Стихи меняли на хлеб в голодном Ленинграде. Небывалый случай в литературе.
Ещё в войну Берггольц предложила председателю Всесоюзного радиокомитета Д.А. Поликарпову издать книгу радиовыступлений «Говорит Ленинград». Но тот идею не поддержал. Как писала поэтесса, «холёный чиновник, явно тяготясь моим присутствием, говорил вонючие прописные истины». Книга вышла лишь в 1946 году. Но почти сразу она из-за «ленинградского» дела попала под запрет.
Радиовыступления Ольги Берггольц поддерживали голодный страдающий город.
Говорили, будто тогда над Берггольц вновь сгустились тучи. В «Ленинградской правде» появилась статья, которая осуждала блокадные стихи поэтессы за пессимизм, а поэма «Твой путь» была объявлена пошлостью. По одной из версий, чекисты даже заготовили бланк для второго ареста, но тут вмешался Александр Фадеев, написавший на представлении, что категорически возражает.
Пережитое в войну, естественно, ни для кого бесследно не прошло. После блокады Берггольц жила уже всего с одной почкой.
Поэтесса надеялась, что со временем всё утрясётся. Ещё в конце войны она в третий раз вышла замуж. Её новым избранником стал литературовед Георгий Макогоненко.
Даниил Гранин рассказывал, как однажды они приехали на дачу и сидели на скамейке рядом с домом. На дороге показались две чёрные машины. Муж вбежал в дом, взял дневники и прибил их гвоздём под скамейку. А машины действительно ехали к ним. Был обыск. На дневниках осталась метка от гвоздя. Но дневник был спасён.
Я думаю, главной книгой Берггольц стали «Дневные звёзды». Первые главы из этой книги ещё в 1954 году опубликовал в «Новом мире» Александр Твардовский. Почти все критики сразу признали: это вещь большого звучания. Она даже была выдвинута на Ленинскую премию. Но потом власть сочла, что этой книге не хватает идейности, и премию дали другим литераторам.
Уже на излёте «оттепели» Берггольц выпустила сборник «Узел», в котором впервые были напечатаны многие её тюремные стихи. Но вскоре стало ясно, что форточка захлопнулась. Писательница поняла, что вряд ли ей позволят довести до ума вторую часть «Дневных звёзд». И действительно, с публикацией продолжения «Звёзд» потом возникло множество разных проблем.
Видимо, от отчаяния Берггольц ещё в 1960-е годы начала сильно пить. Со временем её пристрастие к алкоголю переросло в страшную болезнь. Она ещё верила в свою творческую судьбу. Лакшин после одной из встреч с ней в сентябре 1971 года записал, как в пьяном угаре Берггольц утверждала: «Я буду ещё писать стихи – я могу лучше Цветаевой, лучше Ахматовой – настоящие женские стихи, где судьба. Я их много не дописала». Но силы оказались уже не те.
Умерла Берггольц 13 ноября 1975 года в Ленинграде. Она очень хотела, чтобы её похоронили на Пискарёвском кладбище. После войны на гранитной стеле Пискаревского мемориального кладбища, где покоятся 470 000 ленинградцев, умерших во время Ленинградской блокады и в боях при защите города, были высечены именно её слова:
Здесь лежат ленинградцы. Здесь горожане — мужчины, женщины, дети. Рядом с ними солдаты-красноармейцы. Всею жизнью своею Они защищали тебя, Ленинград, Колыбель революции. Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем, Так их много под вечной охраной гранита. Но знай, внимающий этим камням: Никто не забыт и ничто не забыто.
После смерти Ольги Берггольц её архив был конфискован властями и помещен в спецхран.
Фрагменты дневников и некоторые стихотворения появились в 1980 году в израильском журнале «Время и мы». Большинство не публиковавшегося в России наследия Берггольц вошло в 3-й том собрания её сочинений (1990).
См. так же-http://www.online812.ru/2012/07/06/011/
1962 — Вступление — голос за кадром, читает свои стихи 1974 — Голос сердца (документальный фильм)
1966 — Дневные звёзды (реж. Игорь Таланкин) Авторы сценария О. Б. и И. Таланкин, композитор А. Шнитке, в главной роли А. Демидова.
1967 — Первороссияне (реж. Евгений Шифферс)
Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917. — М.: РИК «Культура», 1996. — 492 с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8 Самиздат Ленинграда 1950-е — 1980-е. Литературная энциклопедия. М.: Новое литературное обозрение, 2003, с.97-98.
«Так хочется мир обнять»: О. Ф. Берггольц. Исследования и публикации: К 100-летию со дня рождения / Отв. редактор Н. Прозорова. СПб.: Пушкинский Дом, 2011. 336 с., 300 экз., ISBN 978-5-91476-004-2 Ольга Оконевская, «И возвращусь опять…» СПб: «Logos», 2005, 268 с., ISBN 5-87288-312-9. Книги воспоминаний об Ольге Берггольц.
В Викитеке есть тексты по теме
Берггольц, Ольга Фёдоровна:
Берггольц О.Ф. Ольга. Запретный дневник.-СПб.: Азбука,2011 544 с.
Стихи О. Ф. Берггольц в Собрании Сочинений русских и советских классиков
Стихи, биография и статьи o Берггольц на сайте Стихии
Берггольц Ольга Федоровна. Стихи и поэмы … посвящается 60-летию Великой Победы
Ольга Берггольц в Антологии «Женская поэзия»
Статья «Осетия — особая строка в творческой биографии Ольги Берггольц» на сайте газеты «Северная Осетия».
Полный вариант статьи: «Ольга БЕРГГОЛЬЦ: «Горы двигаются вокруг меня!».
Блокада: эффект присутствия Документальный фильм на телеканале 100ТВ.
100 лет со дня рождения Ольги Берггольц 100 лет со дня рождения Ольги Берггольц. 100ТВ Ольга Берггольц — «Нам от тебя теперь не оторваться…» (1963)
Дмитрий Стахов. «Луна-гэпэушник». (The New Times, № 23 от 05 июля 2010 г.)
СТИХИ ОЛЬГИ БЕРГГОЛЬЦ О БЛОКАДНОМ ЛЕНИНГРАДЕ.
«Поэтическая речь Ольги Берггольц, – писал критик, – немногословная, чёткая, нагая, более похожая на графику, чем на живопись, и порой живущая как бы на минимуме изобразительных средств, на скудном блокадном рационе, на суровом военном режиме». Но такой аскетизм, как считал Синявский, был оправдан именно содержанием стихотворений, повествовавших о ленинградской блокаде» («Новый мир», 1960, № 5)
