формирование какой лингвистической дисциплины пришлось на 40 50 годы 20 века
Ответы к тесту по программе переподготовки по дисциплине «Современный русский литературный язык»
Ищем педагогов в команду «Инфоурок»
Ответы к тесту по программе переподготовки по дисциплине «Современный русский литературный язык»
1. Какие факторы способствуют формированию курса русского языка? Предмет обучения. Цели обучения.
2. Какая из разделов лексикологии занимается вопросами составления и изучения словарей? Лексикография.
3. Какому из предложенных терминов принадлежит данная характеристика: это семантически несвободное сочетание слов, которое воспроизводится в речи как нечто единое с точки зрения смыслового содержания и лексико-грамматического состава. Фразеологизм.
4. Какая из предложенных вариантов морфем образует новые слова или их формы, стоит в слове перед корнем? Приставка.
5. Что из представленного является минимальной единицей речи, оформленной грамматически и интонационно, практически, основная грамматическая категория синтаксиса? Предложение.
6. Сколько служебных частей речи выделял М.В. Ломоносов в «Российской грамматике» (1755г.)? Восемь.
7. Какой части речи принадлежит: категория вида, времени, залога, наклонения? Глаголу.
8. Что является минимальной значимой частью слова? Морфема.
9. Какие разделы из представленных содержит русская орфография? Правила употребления прописных и строчных букв. Правила о слитных, дефисных и раздельных написаниях слов.
10. Какой из представленных разделов лексикологии изучает словарный состав языка, его номинативные средства, типы словарных единиц языка, способы номинации? Ономасиология.
11. Что в переводе с греческого означает этнос? Народ.
12. Формирование какой лингвистической дисциплины пришлось на 40–50-е годы XX века? Фразеология.
13. Укажите верное определение термина «Графика» в русском языке. Совокупность особых знаков, которые позволяют передать устную речь на письме.
14. Какая из предложенных характеристик соответствует разделу русского языка «Словообразование»? Раздел науки о языке, который изучает родственные связи и структурные типы слов.
15. Какой из представленных принципов не является базовым для объяснения расстановки знаков препинания? Тематика высказывания.
Важнейшие черты советского языкознания
Вопросы метода в советском языкознании с самого начала его возникновения приняли сложный характер. С одной стороны, сохранялись традиции московской и казанской школ. Представители этих школ, работавшие и в советское время — А. А. Шахматов, Л. В. Щерба, Д. Н. Ушаков, А. М. Селищев, В. А. Богородицкий, Г. А. Ильинский, М. В. Сергиевский и др., а также их ученики — продолжали полностью или главным образом ориентироваться на сравнительно-исторический метод.
С другой стороны, параллельно шли поиски создания основ марксистского языкознания и установления особого, марксистского метода. Однако эти поиски сопровождались уродливыми левацкими извращениями, подобными тем, которые были столь характерны для «Пролеткульта» в искусстве. Особенно активно действовали в этом направлении представители группы «Язык — фронт» и школа академика Н. Я. Марра. Используя революционную фразу, они вульгаризаторски переносили социологические категории в область языка. В полемике с Н. Я. Марром, возражая против его вульгаризаторских методов, трезвые мысли были высказаны Е. Д. Поливановым но они были подвергнуты резкой критике и охарактеризованы как «рецидив буржуазного языкознания» и «буржуазная контрабанда»
Отдельного упоминания заслуживает также объединение лингвистов и литературоведов ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка). Это объединение, существовавшее с 1914 по 1923 г. и ориентировавшееся преимущественно на ленинградских ученых (хотя оно имело отделение и в Москве ), не оказало сколько-нибудь заметного влияния на формирование советского языкознания. Но некоторые его члены, переселившиеся в Чехословакию и продолжавшие там развивать идеи ОПОЯЗа, способствовали созданию пражского лингвистического кружка и возникновению так называемого пражского структурализма. В литературоведении ОПОЯЗ послужил основой для создания формальной школы.
К концу 30-х годов остаются два направления в советском языкознании, проявляющих по отношению друг к другу относительную терпимость: претендующая на положение марксистского языкознания школа акад. Н. Я. Марра и довольно обширная группа языковедов, не разделяющая его взглядов, но и не имеющая единых четких методических позиций. Представители этой второй группы частично продолжали традиции дореволюционного русского языкознания, частично являлись последователями социологической школы Ф. де Соссюра и частично исповедовали откровенный и воинствующий эклектизм. Особо следует выделить крупнейшего советского языковеда последних десятилетий акад. Л. В. Щербу. Его оригинальное и богатое мыслями научное творчество дает все основания называть его создателем самостоятельной лингвистической школы, хотя вместе с тем его как ученика Бодуэна де Куртене нередко причисляют к казанской школе.
После смерти Н.Я. Марра советское языкознание возглавил его ученик — акад. И. И. Мещанинов. Считалось, что он продолжал развивать идеи своего учителя, получившие в своей совокупности наименование «нового учения» о языке.
Положение усложнялось тем, что никакого дальнейшего развития метода Н. Я. Марра фактически не происходило и по самому его характеру не могло происходить, так как составлявший его основу пресловутый четырехэлементный анализ не имел никаких четких принципов и, помимо самого Н. Я. Марра, почти никем не применялся в исследовательской работе. Марризм исполнял главным образом ограничительные функции, всячески препятствуя тому, как бы советские языковеды не впали в грех компаративизма. Характерно, что акад. И. И. Мещанинов, повторяя наиболее общие формулировки своего учителя, в последующие годы своей исследовательской работы в действительности ушел в сторону от его теоретических положений и во всяком случае от выдвинутого им метода лингвистического исследования. В своих книгах, опубликованных И. И. Мещаниновым в этот период, — «Общее языкознание» (1940), «Члены предложения и части речи» (1945), «Глагол» (1948) — и в ряде статей он: в широком языковом плане ставит вопрос о доминирующей роли синтаксиса при становлении частей речи, о типологии предложения, о происхождении типологических групп языков, о роли понятийных категорий в семантических и грамматических категориях языка и т. Д
В июне — июле 1950 г. на страницах газеты «Правда» состоялась открывшаяся выступлением проф. А. С. Чикобава лингвистическая дискуссия, которая оказала большое влияние на дальнейшее развитие советского языкознания. К числу положительных результатов, к которым привела эта дискуссия, относится то, что она разоблачила вульгаризаторскую сущность общетеоретических установок Н. Я. Марра и вскрыла его многочисленные ошибки собственно лингвистического характера (или же чрезвычайно произвольные истолкования языковых явлений). Доминирующее положение «нового учения» о языке, державшееся главным образом на административном понуждении, было устранено. Вместе с тем следует отметить, что в ближайшие годы, последовавшие за дискуссией, советская наука о языке не избежала влияния культа личности, проявлявшегося, в частности, в догматическом толковании всех положений, содержавшихся в выступлении Сталина в дискуссии по языковедческим вопросам.
Дискуссия, естественно, не могла решить всех вопросов советского языкознания. Не получил полной ясности и вопрос о методе.
После дискуссии 1950 г. в советском языкознании на первых порах в качестве основного метода лингвистического исследования был принят сравнительно-исторический метод, подвергавшийся ранее, в 30—40-е годы, гонениям со стороны марристов. Обращение вновь к этому методу, однако, не было результатом всестороннего обсуждения его научных достоинств (также сопоставительно с другими методами), но обычно подкреплялось простой ссылкой на соответствующее высказывание Сталина в работе «Марксизм и вопросы языкознания»: «Н. Я. Марр крикливо шельмует сравнительно-исторический метод как «идеалистический». А между тем нужно сказать, что сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действительно идеалистический четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, ибо первый толкает к работе, к изучению языков, а второй толкает лишь к тому, чтобы лежать на печке и гадать на кофейной гуще вокруг пресловутых четырех элементов». В соответствии с этой цитатой главным критерием, на основании которого устанавливается метод для советского материалистического языкознания, является его характеристика как лучшего, чем четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, и то, что он «толкает к работе, к изучению языков». Легко увидеть, что под эти критерии может подойти очень широкий круг методов, например ареальный или структуральный. Ведь они, конечно, тоже толкают к работе, к изучению языков. Но можно ли только на основе этого довода решать, что именно они являются теми исследовательскими методами, на которые полностью должно опираться советское языкознание?
Такого рода противоречивость суждений в значительной мере следует приписать тому, что в советском языкознании еще недостаточно четко определены взаимоотношения между методологическими основами науки о языке и ее специальными методами. Эта нечеткость и делала возможным известную произвольность оценок и применение мировоззренческих категорий в тех случаях, когда это было не оправдано. Именно поэтому данный вопрос требует отдельного рассмотрения.
Российское (советское) языкознание XX века
Еще в предреволюционные годы в отечественном языкознании сложились две крупные школы: Московская, основанная Ф.Ф. Фортунатовым и Петербургская во главе с И.А. Бодуэном де Куртенэ. После революции по разным причинам покинули страну многие ученые: И.А. Бодуэн де Куртенэ, В.К. Поржезинский, Н.С. Трубецкой, Р.О. Якобсон и др. Обе школы, однако, сохранились. Более устойчивыми оказались традиции Московской школы, поддерживавшиеся в МГУ и других московских вузах Д.Н. Ушаковым и Михаилом Николаевичем Петерсоном (1885 – 1962). Большинство ученых, о которых дальше будет идти речь, в той или иной степени относились к этой школе: А.М. Пешковский, Г.О. Винокур, Н.Ф. Яковлев. П.С.Кузнецов, Р.И. Аванесов, В.Н. Сидоров, А.А. Реформатский. Петербургская школа оказалась менее однородной. После отъезда И.A. Бодуэна де Куртенэ ее возглавил Л.В. Щерба, по ряду вопросов, как будет пoказано ниже, значительно отошедший от взглядов своего учителя. Более верен бодуэновской традиции был Е.Д. Поливанов, но он с начала 20-х гг. уехал из Петрограда и в силу обстоятельств своей биографии не смог создать научной школы. Из Петербургской школы вышел и Виктор Владимирович Виноградов (1895—1969), по взглядам в целом близкий к Л.В. Щербе; переехав в конце 20-х гг. в Москву, он создал собственную школу языковедов (С. И. Ожегов и др.), конкурировавшую с Московской школой. Ученики Л.В. Щербы преимущественно занимались фонетикой и фонологией, ученики В.В. Виноградова — грамматикой и лексикой русского языка. Еще одним видным представителем Петербургской школы был ученик И.А. Бодуэна де Куртенэ Лев Петрович Якубинский (1892—1945), автор значительной работы о диалогической речи (1923), также значительно отошедший от идей учителя.
В 20-е гг. основную роль в развитии языкознания продолжали играть Московский и Петроградский (Ленинградский) университеты. Резко упало значение периферийных вузов, хотя в провинции работали крупные ученые, например В.А. Богородицкий в Казани. Позже в связи с общей реорганизацией научной деятельности в СССР упала роль вузовской науки; в 30-е гг. в МГУ вообще не преподавали языкознание, кадры специалистов готовили в это время в педагогических вузах, среди которых выделялся в это время Московский городской педагогический институт (МГПИ), где работали Г.О. Винокур и ученые Московской фонологической школы; лишь в годы войны в МГУ был воссоздан филологический факультет. В то же время создаются ранее не существовавшие в нашей стране научно-исследовательские лингвистические институты. Самым крупным и жизнеспособным из них оказался институт, созданный в 1922 г. академиком Н.Я. Марром в Петрограде – Яфетический институт Академии наук, первоначально как институт для разработки его «нового учения о языке». Очень скоро, однако, Яфетический институт перерос рамки марризма, в нем сконцентрировались многие ведущие советские языковеды разных специальностей. В 30–40-е гг. институт функционировал как Институт языка и мышления им. Н.Я. Марра АН СССР, в 1950 г. он был преобразован в Институт языкознания АН СССР с переводом основной его части в Москву. После войны от института отделился Институт русского языка АН СССР.
Особо среди ученых старшего поколения следует отметить Александра Матвеевича Пешковского (1878 – 1933). Он также принадлежал к Московской школе, однако помимо Ф.Ф. Фортунатова он испытал и влияние А.А. Потебни и А.А. Шахматова, особо проявившееся в более поздних его работах. А.М. Пешковский долго работал гимназическим учителем и сравнительно поздно сосредоточился на научных исследованиях. Его первый и самый крупный и известный труд «Русский синтаксис в научном освещении» впервые был издан в 1914 г. В 20-е гг. А.М. Пешковский активно публиковался, преимущественно по вопросам русского языка. В связи со своей многолетней педагогической деятельностью он много занимался вопросами преподавания русского языка, опубликовав ряд учебных пособий («Наш язык» и др.) и работ методического характера.
Главная книга А.М. Пешковского и сейчас остается одним из наиболее детальных и содержательных исследований русского синтаксиса (и во многом грамматики в целом). Книга, как и ряд статей А.М. Пешковского, отражает и общелингвистическую концепцию ученого. Не вполне отказавшись, как и Ф.Ф. Фортунатов, от представления о языкознании как исторической науке, ученый стремился к системному описанию фактов, к выявлению общих закономерностей. Последовательно выступая против логического подхода к языку, А.М. Пешковский старался выработать четкие и основанные на собственно языковых свойствах критерии выделения и классификации единиц языка. С этой точки зрения важна статья «О понятии отдельного слова» (1925), где ставится нетрадиционный вопрос о том, что такое слово и как его можно выделить в тексте. От последовательно формального подхода, господствующего в первых изданиях «Русского синтаксиса. », автор книги затем отошел в сторону психологизма и большего учета семантики, пытаясь синтезировать идеи Ф.Ф. Фортунатова с идеями А.А. Потебни. В частности, части речи в окончательном варианте книги уже предлагалось выделять не по формальным, а по смысловым основаниям. В 20-е гг., когда многие лингвисты стали избавляться от психологизма, А.М. Пешковский продолжал его сохранять; в книге «Наш язык» он писал: «Для науки о языке, когда она занимается значениями слов, важно не то, что есть на самом деле, а что представляется говорящим во время разговора». В связи с психологическим подходом он одним из первых наряду с Л.В. Щербой поставил вопрос об эксперименте в языкознании; в частности, он считал важным постановку лингвистом экспериментов над собой с помощью интроспекции.
К числу языковедов, сформировавшихся до революции, но продолжит и их активно работать и в советское время, относился и академик Лен Владимирович Щерба (1880—1944). Он был учеником И.А. Бодуэна де Куртенэ, и почти вся его деятельность была связана с Петербургским – Петроградским – Ленинградским университетом (лишь незадолго до смерти, в годы войны, он переехал в Москву). Ученый разносторонних интересов, Л.В. Щерба более всего был известен как фонетист и фонолог. Еще в дореволюционные годы он возглавил в университете фонетическую лабораторию, ставшую главным центром экспериментальной фонетики в стране. Лаборатория существует до настоящего времении носит имя Л.В. Щербы. Ему самому принадлежат выдающиеся исследования, основанные на экспериментах: «Русские гласные в количественном и качественном отношении» и «Фонетика французского языка». Л.В. Щерба также стал основателем фонологической концепции, известной как «ленинградская». Эту концепцию затем развивали его ученики М.И. Матусевич и Л.Р. Зиндер.
Л.В. Щерба был выдающимся лексикографом, ему принадлежит «Русско-французский словарь» (совместно с М.И. Матусевич) и содержательная теоретическая работа «Опыт общей теории лексикографии». Он также занимался нечасто изучаемой лингвистами-теоретиками теорией письма, методикой преподавания родного и иностранных языков, изучал один из наименее исследованных славянских языков – лужицкий в Германии. Л.В. Щерба был выдающимся педагогом и подготовил много учеников. Общее количество публикаций Л.В. Щербы сравнительно невелико, но почти каждая из них, независимо от тематики, представляет значительный интерес. Как и его учитель, он умел писать ясно и четко, избегая при этом в отличие от И.А. Бодуэна де Куртенэ стремления вводить большое количество новых необычных терминов. Даже в работах по конкретным языкам он стремился рассматривать общетеоретические проблемы. Основные работы ученого по общему языкознанию собраны в посмертном издании «Языковая система и речевая деятельность», вышедшем в свет в 1974 г.
В области фонологии Л.В. Щерба воспринял от своего учителяИ.А. Бодуэна де Куртенэ концепцию фонемы, однако подверг ее значительному переосмыслению. В соответствии с общими тенденциями мировой лингвистики тех лет он постепенно отказался от какого-либо психологизма и стремился к объективным критериям для выделения фонем. В то же время, будучи выдающимся фонетистом-экспериментатором, он довольно строго придерживался фонетических критериев для их выделения. Фонема для Ленинградской школы — класс близких по физическим свойствам звуков; например, оба гласных в русском вода для этой школы — разновидности фонемы а. Критерий звукового сходства оказывалсярешающим для Л.В. Щербы и его учеников, поэтому их противники из Московской школы упрекали их в «физикализме».
В области теории грамматики важное значение имеет работаЛ.В. Щербы о частях речи, впервые опубликованная в 1928 г. Здесьотмечается, что научных классификаций слов может быть много: по значению, по морфологическим свойствам и т.д., однако классификация по частям речи – нечто иное: «В вопросе о частях речи исследователю вовсе не приходится классифицировать слова по каким-либо ученым и очень умным, но предвзятым принципам, а он должен разыскивать, какая классификация особенно настойчиво навязывается самой языковой системой, или точнее. какие общие категории различаются в данной языковой системе». У этих категорий должны быть «какие—либо внешние выразители», но эти выразители, разные в разных языках, нельзя считать определяющими сущность частей речи: «Едва ли мы потому считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются; скорее мы потому их склоняем, что они существительные». Здесь мы видим полемику с Московской школой, выделяющей части речи по морфологическим признакам, в том числе существительные по признаку склонения.
Таким образом, части речи – не морфологические и не синтаксические классы слов, в то же время Л.В. Щерба против и того, чтобы выделять их целиком по значению. Но тогда что такое «навязывание» языковой системой? Л.В. Щерба прямо не отвечает на этот вопрос, видимо, потому, что в этот период он уже начал отходить от психологизма своего учителя и не желал апеллировать к психологическим критериям, однако, по существу, здесь речь идет именно о том, какая классификация навязывается» не только языковой системой (она может навязывать разные классификации), а психолингвистическим механизмом человека; какие единицы лексики связаны между собой в человеческом сознании, отсюда и допустимость для Л.В. Щербы пересечений частей речи, возможность некоторых слов оставаться вне классификации. Для научных классификаций все это – недостаток, а для моделирования психолингвистического механизма человека такой подход может быть оправданным. Работа Л.В. Щербы интересна и его конкретными решениями; в частности, он предложил выделять для русского языка особую часть речи – категорию состояния, куда входят слова типа надо, нельзя и т.д. Как выяснилось впоследствии, и выделение этой части речи имеет психолингвистические основы.
В наибольшей степени общие вопросы лингвистической теории рассмотрены у Л.В. Щербы в статье «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании», впервые опубликованной в 1931 г. и посвященной памяти умершего незадолго до того ИА. Бодуэна де Куртенэ. Здесь Л.В. Щерба предлагает собственную оригинальную интерпретацию соссюровского противопоставления языка и речи.
Где находится языковая система и существует ли она вообще объективно? На последний вопрос Л.В. Щерба, безусловно, отвечает положительно. Он возражает против мнения о том, что она «является лишь ученой абстракцией» (такое мнение он усматривает у Э. Сепира). С другой стороны, он спорит и с представлениями ряда других ученых, включая Ф. де Соссюра, о том, что язык (языковая система) существует «в качестве психических величин в мозгу»; по-видимому, здесь ведется спор и с прямо не названным И.А. Бодуэном де Куртенэ. Как считает Л.В. Щерба, «все языковые величины, с которыми мы оперируем в словаре и грамматике, будучи концептами, в непосредственном опыте (ни в психологическом, ни в физиологическом) нам вовсе не даны», они лишь извлекаются из языкового материала. К тому же языковые представления индивидуальны, а языковые системы коллективны. И здесь, как и в случае с частями речи, Л.В. Щерба исходил из общего антипсихологизма, свойственного языкознанию этой эпохи.
Языковая система рассматривается Л.В. Щербой как нечто производное от языкового материала: языковая система «есть то, что объективно заложено в данном языковом материале и что проявляется в «индивидуальных речевых системах», возникающих под влиянием этого языкового материала». Единство языкового материала для некоторой социальной группы обеспечивает и единство языковой системы. «Лингвисты совершенно правы, когда выводят языковую систему, т. е. словарь и грамматику данного языка, из соответствующих текстов, т.е. из соответствующего языкового материала». То есть языковая система все-таки, вопреки сказанному Л.В. Щербой выше, оказывается именно «ученой абстракцией», однако конструируемой не произвольно, а в соответствии с информацией, извлекаемой из языкового материала. Не удается Л.В. Щербе полностью отвлечься и от психологии: в МОЗГУговорящих существуют «индиивидуальные речевые системы», соотносимые (с возможными частными вариациями) с языковой системой.
Исходя из выдвинутого им трехкомпонентного подхода, Л.В. Щерба трактовал и изменения в языке. «Языковые изменения обнаруживаются в речевой деятельности» и обусловлены внеязыковыми факторами «условиями существования данной социальной группы».
Исходя из последовательно структурного подхода к языку, Л.В. Щерба ставит вопрос о «взаимообусловленности отдельных элементов языковых структур». Он приводит примеры разного рода: в языках с развитым словоизменениемвроде латинского порядок слов не играет синтаксической роли, сложность и развитость системы согласных оказывается в ряде языков связаннойс простотой системы гласных и т.д. «Все эти факты, бросающиеся в глаза, лежат, так сказать, на поверхности наблюдаемых явлений, на очереди стоит еще углубленное, по возможности исчерпывающее изучениеотносящихся сюда фактов». Последовательно заниматься подобными вопросами системная типология начала лишь в 70—80-е гг.
Григорий Осипович Винокур (1896—1947) принадлежал к более молодому поколению языковедов, сформировавшемуся уже после революции. Он окончил Московский университет, где учился вместе с Р.О. Якобсоном, и по основным идеям принадлежал к Московскойшколе. В дальнейшем он был профессором Московского городского педагогического института, а в последние годы жизни – МГУ. Он занимался достаточно разнообразными проблемами русистики и общего языкознания. Вместе с В.В. Виноградовым он заложил основы истории русского литературного языка как особой лингвистической дисциплины (книга «Русский язык. Исторический очерк» и ряд статей). Ему принадлежит ряд важных работ по стилистике и культуре речи, по вопросам поэтического языка. Он вел активную лексикографическую работу, участвуя в составлении словаря под редакцией Д.Н. Ушакова;под руководством Г.О. Винокура начиналась работа по составлению словаря языка А.С. Пушкина, завершенная в соответствии с его теоретическими разработками уже после его неожиданной смерти. Г.О. Винокур был автором и работ по русской грамматике и словообразованию, и частности, отметим его статью очастях речи, где для русского языкапостроена последовательно морфологическаяклассификацияслов, которая окапывается достаточно отличной от традиционнойсистемы частей речи. Ряд работ Г.О. Винокура посвящен и литературоведению.
Одним из самых ярких ученых в советском языкознании 20–30-х гг. был Евгений Дмитриевич Поливанов (1891–1938). Он рано погиб, став жертвой репрессий, а в силу сложных обстоятельств жизни после 1931 г. мало печатался, многие его работы были в разное время потеряны. Тем не менее и то, что дошло до нас, свидетельствует о том, что этот ученый успел внести вклад во многие области языкознания. Выдающийся полиглот, Е.Д. Поливанов занимался многими языками, интересовали его и вопросы языковой теории.
Е.Д. Поливанов принадлежал к Петербургской школе и был учеником И.А. Бодуэна де Куртенэ. Окончив Петербургский университет как специалист по общему языкознанию, он еще в первые годы своей деятельности увлекся японским языком, в то время мало изученным. Ещедо революции, будучи совсем молодым ученым, Евгений Дмитриевичсовершил несколько поездок в Японию, во время которых он, как признавали потом ведущие японские лингвисты, впервые выяснил характер японского ударения и разъяснил его японским коллегам; тогда он впервые в мировой науке описал ряд японских диалектов и подготовилих сравнительную фонетику и грамматику. Впоследствии им была издана грамматика японского языка (в соавторстве) с первым очерком японской фонологии. Проработав ряд лет (1921—1926 и 1929— 1937) в Средней Азии, Е.Д. Поливанов систематически изучал самые разнообразные языки этого региона: узбекский, казахский, бухарско-еврейский (семитская семья), дунганский (близок к китайскому). Ему же принадлежат грамматика китайского языка, исследования по корейскому, мордовскому, чувашскому языкам, по русистике, славистике, индоевропеистике. Он активно изучал родственные связи ряда неиндоевропейских языков, в частности японского. Свой богатый опыт работы со многими языками Е.Д. Поливанов обобщил в книге «Введение в языкознание для востоковедных вузов».
Концепция Московской фонологической школы в основных своих чертах сложилась в начале 30-х гг., прежде всего в стенах недолго просуществовавшего и закрытого по требованию марристов Научно-исследовательского института языкознания в Москве; однако в печати идеи школы в основном были высказаны позже: в 40-е и даже в 50-е гг. В состав школы вошла группа молодых лингвистов, в большинстве работавших в упомянутом институте. Это были Петр Саввич Кузнецов (1899–1968), Александр Александрович Реформатский (1900–1978), Рубен Иванович Аванесов, впоследствии член-корреспондент АН СССР (1902–1982), Владимир Николаевич Сидоров (1903–1968). Все они получили образование в МГУ уже в послереволюционное время, их учителями были ученые фортунатовской школы, в частности Д.Н. Ушаков. К ним присоединился и старший по возрасту, но активно начавший заниматься лингвистикой в это же время Алексей Михайлович Сухотин (1888—1942).