Как кадыров относится к русским
Что Рамзан Кадыров говорит о русских
25-12-2011, 19:34 | Политика / Новости политики | разместил: Редакция ОКО ПЛАНЕТЫ | комментариев: (6) | просмотров: (10 187)
Рамзан Кадыров говорит о русских. Всегда относился к нему с определённой толикой недоверия и считал потенциальным врагом славян, веря официальной пропаганде и бандам хомячков ненавистников.
НО слушаем что он говрит: «Мы (чеченцы) и русские одно целое, единое». А до этого говорил о величии России и о том, что Чечня должна быть верным союзником и оплотом. И говорит это не на встречи в Кремле, а перед чеченцами мухаджирами в Иордании. И самое любопытное говорит чистую правду. Генетически уже доказано, что чеченцы братья славянам.
Смотрим результаты анализов mtDNA чеченцев и аварцев, подтверждающие то, что русские, поляки (и даже славяне вообще) генетически ближе чеченцам, чем ингуши, адыгейцы, кабардинцы, черкесы, абхазы, грузины или лезгины (I. Nasidze, E. Y. S Ling и др. Mithochondrial DNA and Y-chromosome Variation in the Caucasus. 2004). При этом относительно близкое родство демонстрируют показатели осетин, курдов, даргинцев, испанцев, абазин. Русские по степени родства уступают лишь рутульцам, иранцам Тегерана, иранцам Исфахана, а лезгины Дагестана оказываются менее родственной чеченцам популяцией, чем территориально далёкие британцы. Вслед за русскими (с незначительной разницей в дистанции) идут опять-таки не северокавказоязычные популяции, а поляки и осетины-ардонцы.
Да и что-то давно уже не было терактов на территории России, а русские солдаты не бомбили чеченские деревни. Ведь основное правило врагов России: «Разделяй и властвуй». Мы это прекрасно наблюдали как вначале разделили один народ (русские, белорусы и украинцы), а потом поссорили между собой.
Для чего России вообще нужен Кавказ, за нас ответили западные журналисты:
И самое главное, у нас сейчас есть множество внешних врагов, против которых мы сможем сплотиться. Но почему же этого не происходит? Может быть потому что этому активно кто-то мешает?
Чуть позже, как будет свободное время, напишу статью почему лозунг «Хватит кормить Кавказ» не верен. Хотя бы потому что деньги вложенные туда бюджетом окупаются через нефтянку. Вообще любопытный момент, первая чеченская война вспыхнула именно в тот момент, когда России собиралась проводить нефтепровод через Чечню в Европу. Любопытно не правда ли? После этого провод пошёл через Украину.
Как россияне относятся к Рамзану Кадырову (и готовы ли за это извиниться). Опрос Znak.com
В России после критики главы Чечни Рамзана Кадырова нередко звучат извинения. Последний пример — 15-летний школьник из Подмосковья назвал главу Чечни «шайтаном» — вся его семья попросила за это прощения. Тиктокер из Перми записал видео в поддержку этого школьника, а потом удалил и тоже извинился. Мы решили опросить людей на улицах Екатеринбурга о том, как они относятся к Кадырову.
Подавляющее большинство респондентов — 21 из 23 человек — относятся к Рамзану Кадырову «нейтрально», «нормально», «хорошо» или «положительно». Многие из них называли Кадырова «нормальным мужиком». Они говорили, что ценят в Кадырове то, что он «держит слово», «поддерживает Путина» и «следит за своим народом».
«Хороший мужик. Молодец. Сильный духом — это очень важно. Знаете, [как говорят] бей своих, чтобы чужие боялись. Молодчага», — эмоционально высказалась о Кадырове одна женщина.
«Негативным» свое отношение к главе Чечни назвал только один молодой человек. Причины для этого у него две: убийство политика Бориса Немцова (за него осуждены несколько чеченцев) и угрозы 15-летнему школьнику, назвавшему Кадырова «шайтаном». «Надеюсь, мне за это ничего не будет», — тут же оговорился молодой человек.
Екатеринбуржцы старше 40 лет, как правило, нормально относятся к тому, что после высказываний о Кадырове людям приходится извиняться. «Если они сами решили это сделать, то почему нет», — отметил мужчина. «Язык свой нужно поганый держать за зубами, потому что можно же и выхватить», — уверена женщина.
Более молодые респонденты, как правило, отказывались отвечать на этот вопрос — как и комментировать свое отношение к Рамзану Кадырову в целом. «Можно я промолчу?», «Я в другой раз как-нибудь отвечу», — говорили они.
Тот же молодой человек, который назвал свое отношение к Кадырову «негативным», заметил, что, по его мнению, «все боятся жить в России и уже к этому привыкли». Еще один юноша сказал, что не боится Кадырова. «Я Путина боюсь», — добавил он.
Остров Чечня. Что будет с республикой после ухода Владимира Путина
Затем Магомадов сообщил, что Анзорова не хоронили с почестями. Однако на видео, предположительно снятом на похоронах, видно: тело сопровождает много людей. Они беспрерывно скандируют славословия покойному. Сельский глава тут же сам себя опроверг: «Для всего исламского мира он герой. Во Франции и Европе “голубые” герои, а здесь нет». Звучат предложения назвать именем Анзорова улицу в селе.
История была бы неполной без участия Дмитрия Пескова. Он ответил на вопрос о похоронах так, как и полагается любому российскому чиновнику, кроме Рамзана Кадырова, когда речь заходит о Чечне: мол, ничего не знаю, не ведаю, не слышал. Впрочем, «речь идет о террористическом акте, который не подлежит ничему, кроме как глубокому осуждению и неприятию», добавил alter ego Владимира Путина, вступив таким образом в заочную полемику со своими соотечественниками из Урус-Мартановского района, которые, судя по видеокадрам, считают деяние покойного не просто похвальным, но и богоугодным. Бог, с их точки зрения, справедливо покарал Самюэля Пати смертью за «клевету на пророка».
Жители села Шалажи вольны хоронить своих покойников как им угодно. Однако и откровенная ложь сельского старейшины, и уклончивость президентского пресс-секретаря, и крики «Аллах акбар», слышные на видео, напомнили о том, о чем в России не принято говорить на публике: Чечня, формально один из регионов федерации, на самом деле живет по своим правилам. Она, скорее, напоминает государство, находящееся с Россией в конфедеративных отношениях.
Только там, помимо портретов Путина, везде висят портреты предыдущего главы региона, отца нынешнего. Сам глава, одетый в некую особую форму, проводит на телекамеры длительные совещания, на которых ругает силовиков и раздает им директивы. Или собирает многотысячные митинги — то в свою поддержку, то в защиту мусульман Бирмы. В его честь названы улицы и парки Чечни. Когда началась эпидемия COVID-19, он первый, не спросив разрешения Москвы, закрыл республику для въезда жителей других регионов.
Представим себе судьбу губернатора Челябинской области или даже главы соседнего с Чечней Дагестана, учини он нечто подобное. Ведь для всей остальной России такие действия, такие совещания, такие митинги, такие высказывания — это прерогатива исключительно одного человека, президента страны. И разумеется, никто в России не может и помыслить выступить с угрозами главе иностранного государства. А Кадыров может без всяких последствий публично поносить Эмманюэля Макрона и оправдывать убийцу Самюэля Пати. Предание земле террориста едва ли состоялось бы в таком публичном формате без негласной санкции Грозного, считает много лет занимающаяся темой Чечни журналист Елена Милашина.
Похороны Анзорова отражают важный элемент полуофициального образа Чечни. Ислам в республике не просто антизападнический. Это в России норма. Кремль поощряет такие тенденции у всех «традиционных» конфессий. 30 лет обучения российских имамов и богословов в арабских странах тоже сделали свое дело — теории заговора и антисемитизм в среде российских мусульман укоренены ненамного слабее, чем в Дамаске или Каире. Однако публичные проявления ислама в Чечне часто имеют резко антисветский, радикальный характер. Если бы не снег и зимняя одежда людей на кадрах видео из села Шалажи, можно было бы подумать, что это съемка похорон ближневосточного «шахида». Представить себе такое в Башкирии или Адыгее сложновато.
Примеры особого статуса Чечни можно приводить еще долго. При этом бюджет республики два последних десятилетия минимум на 85 процентов формируется за счет прямого федерального финансирования.
Какие бы люди ни встали во главе российских государственных институтов после ухода со сцены путинского режима, им придется решить проблему особого статуса Чечни.
Строго говоря, путей может быть всего два: попытаться встроить республику в федеральный мейнстрим, ликвидировав персоналистское правление и лишив республиканское руководство привилегий, или оставить все как есть, но дать остальным регионам такую же независимость от центра. Российский исторический опыт подсказывает, что новая власть скорее выберет первый вариант. Это может привести к конфликту с местными элитами, возможно, очень жесткому. Ведь даже нормальные выборы провести в Чечне будет нелегко из-за их сопротивления. Второй вариант, на первый взгляд, кажется опасным для единства страны. Однако после бесконечной и бессмысленной путинской централизации новому Кремлю было бы логично дать регионам максимальную свободу. Но какой должна быть ее степень?
Главный вопрос: как отнесется к изменениям чеченское общество? С одной стороны, из того самого «85-процентного» бюджета ему перепадает немного, а давление кадыровской системы испытывают многие. С другой — память о войне в чеченских семьях жива, а представления об окружающем мире во многом сформированы пропагандой, замкнутостью и традициями. Глядя на кадры из села Шалажи, понимаешь: это один из символов того вызова, с которым столкнется и новое — надеюсь, демократическое и легитимное — российское руководство, и российское общество. Включая не абстрактную «Чечню», а вполне конкретный чеченский народ.
Чеченский вызов станет для нового российского руководства не менее серьезным, чем замирение с Украиной.
Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь
— Конфликт между русскими и чеченцами обостряется. Все чаще происходят стычки на улицах.
— Пропасть не так уж велика. Не сбрасывайте со счетов социальный фактор. У русских не складываются отношения именно с теми чеченцами, которые только сейчас приезжают в Москву или Питер из Чечни. Это дети богатых родителей. Но простых, обычных чеченцев русский народ даже не знает.
— Чем обеспеченному молодому человеку можно развлечься в Чечне?
— В мечеть можно пойти.
— То есть чеченская элита понимает только силу?
— Мажоры любой национальности не понимают другого разговора с ними, кроме как с позиции силы.
— Если назревает конфликт, как вести себя тем, кто не обладает силой? Девушкам, например.
— Мажоры непредсказуемы в своем поведении, не руководствуются нормами человеческого общежития. Поэтому по возможности девушке лучше избегать всякого контакта.
— Какова ситуация с ваххабизмом?
— Он в глубоком подполье, вытеснен из политической жизни. Его больше в Дагестане, чем в Чечне.
— Вернемся к конфликтам с чеченской молодежью в России. Сегодня Кадыров резко изменил политику, заявил, что больше хулиганов не поддержит. Раньше Чечня никогда не шла против своих. Что изменилось?
— Проснулось русское национальное самосознание. Раньше действительно подобного не было. Чечня всегда защищала своих. Если происходили какие-то конфликты с чеченцами, уполномоченный по правам человека в Чечне Нурди Нухажиев выезжал с бригадами политподдержки и разводил тему, что, дескать, «наши ребята» ни в чем не виноваты, их оболгали, и «эти русские во всем виноваты».
Все за сегодня
Политика
Экономика
Наука
Война и ВПК
Общество
ИноБлоги
Подкасты
Мультимедиа
Общество
«Сюрприз для Рамзана»: как живут русские в Чечне
Русских в Чечне, по последним данным, около 1,5%: за последние полвека в процентном соотношении это абсолютный минимум — тридцать лет назад русское население составляло четверть от всех жителей республики. Корова Апрелька на заднем дворе и высотки «Грозный-Сити», кресты из арматуры на православном кладбище и старая казачья станица — Русская служба Би-би-си отправилась в Чечню и узнала, как живут русские, которые там остались, и что мотивирует людей из других регионов приезжать сюда жить.
Из своей длинной, 80-летней жизни уроженка Грозного Клавдия Леонидовна* особенно хорошо помнит, как однажды кормила белого медведя. Дело было на Новой Земле: «Я там работала в ателье, шила брюки с кантами морских летчиков. Один раз ребята говорят: „Видишь, вооон». Копна стоит, не отличишь от снега. Белая-белая. И смотрю: медвежонок к нам бежит. Так ребята что сделали: меня вытолкали, дверь закрыли и ведро с рыбой оставили. Смеются: „Корми» — „Да вы что, а если мать набросится на меня!» Он подошел, я давай его кормить, а у самой мурашки по телу. Потом уж ничего нет в ведре, кричу: „Открывайте или давайте рыбу еще!» И он, когда поел последнюю, пошел к матери. И она уже на таком расстоянии поклонилась, спасибо мне сказала».
Аккуратная старушка в платке и черной телогрейке встречает нас на лавочке у подъезда своего дома в одном из микрорайонов Грозного. И сразу же извиняется, что на чай сейчас позвать никак не может: только что спустилась пешком с восьмого этажа и обратно идти не готова. Лифт не работает четвертый месяц. «Деталь какую-то украли, а заменить не могут: она дорогая, стоит восемнадцать тысяч».
Клавдия Леонидовна — одна из 19 тысяч русских, живущих в Чечне (по данным Министерства по нацполитике, внешним связям, печати и информации). Это меньше 1,5% от общего числа жителей, ниже цифра только в Ингушетии. Статистика еще эффектнее в динамике: в 1970-е русских в Чечне была треть, перед перестройкой — почти 25%. Даже по переписи 2010 года в абсолютных цифрах их насчитали на пять тысяч человек больше, чем сейчас. Об исчезновении русских из Чечни говорит не только статистика, но и сами чеченцы: местный житель, узнав, зачем мы приехали, охотно вспоминает, что в детстве во дворе были и русские, и евреи, и армяне, но на вопрос, много ли у него сейчас русских знакомых, не может назвать ни одного.
Клавдия Леонидовна родилась в Грозном в 1937-м. После школы работала в городском ателье мод, шила пальто. Помнит, как возвращались из депортации чеченцы: «Злые были на советскую власть». Дважды выходила замуж за одного и того же мужчину. Ездила в гости к подружке в Архангельскую область, где и произошла памятная встреча с медведем, а в 1962-м отправилась во Владивосток работать поваром на рыболовецких судах. В загранплавание ходила в Японию и доплыла аж до Индонезии — эти годы она вспоминает охотнее всего.
В 1977 году приехала домой в отпуск и так и осталась: устроилась на завод «Красный молот» табельщицей, в 1988 въехала в кооперативный дом неподалеку от ипподрома. Начало первой чеченской, как рассказывает Клавдия Леонидовна, совпало с днем ее выхода на пенсию: «Как раз я иду с работы, уже заявление написала, и смотрю: восемь рядов танков, солдаты по нашей улице едут с аэропорта. Думаю: что такое, я не поняла? Никто не объявлял ничего».
В 1996 году ударом по голове убили ее старушку-маму. Мужу на растяжке в том же 1996-м частично оторвало ногу — он прожил до 2002-го, но ходить уже не мог, и Клавдия Леонидовна во время второй кампании бегала в соседний район ему за сигаретами: «Стреляют, а мы белый материал завяжем или флаг сделаем и идем. Пропускали».
Окрестности ипподрома сейчас почти центр, квартал «элитный что ли, как-то так его называют», — поясняет старушка. Когда она заселялась, из соседей «5% было чеченцев, 5% армяне, а остальные все русские». Сейчас во всем дворе она русская одна: «Поуехали».
«Самое жуткое — когда ты видишь, что твои соседи собираются. Выходишь на улицу, и там стоит машина, в которую грузят вещи, через два дома тоже грузят — массово люди уезжают», — вспоминает детство 32-летняя Елена Фиткулина. Лена родилась и выросла в Грозном и провела здесь обе войны: родственников в России не было, мужчин в семье тоже, а пожилая бабушка наотрез отказалась покидать город. Самым сильным воспоминанием стали не сгоревшие дома, не танки и даже не трупы, а безмолвие вокруг: «Ты выходишь, и как будто в Хиросиме или Чернобыле — ворота все открыты, ни души нет, собак нет, кошек нет — их съели».
Фиткулина — штатный фотокорреспондент ТАСС, ее снимки публиковались в Guardian и New York Times, и один кадр даже хранится в коллекции Элтона Джона. Прежде чем присоединиться к ТАССу, Лена несколько лет сотрудничала с мировыми агентствами и снимала всё: от визита Жерара Депардье в Чечню до пожара в высотке «Грозный-сити».
Из того, что Лена рассказывает о своей жизни, складывается впечатление, что с чеченским миром она почти не пересекается. У нее русский муж и русские друзья, оставшиеся с детства. Они встречаются дома и заказывают доставку из ресторанов, а не ходят в кафе, где «чересчур цивильно». Она никогда не ходила в гости на Курбан-Байрам и обычно уезжает из города в главный мусульманский праздник — не потому что не нравится, а потому что грех не воспользоваться длинными выходными. В конце концов, Лена — единственная местная жительница в джинсах, которую мы встретили в Чечне (в республике женщины брюки не носят). Надеть их она решилась благодаря двум обстоятельствам: мы встречаемся в самой туристической точке города, и добиралась она туда на машине. Обычно в брюках по городу она не ходит — слишком много нежелательного внимания: «Парни будут знакомиться, думать, что, может быть, что-то обломится. Подойти к чеченке с вольностями чеченцы себе не позволят, потому что знают, что им по шее настучат ее родственники, а подойти к русской — это вариант».
Даже с будущим мужем Лена знакомилась в 2000-х не так, как это принято в Чечне — когда свидания проходят публично, и молодые люди держатся на почтительном расстоянии друг от друга — а по-русски: он приходил в гости, и они играли в «Денди».
Но частная жизнь заканчивается там, где начинается работа. Приход Фиткулиной в журналистику случился вскоре после подъема религиозности в Чечне на рубеже 2010-х годов. В то время Лена еще ходила в джинсах и даже не думала надевать платок: «Я очень протестовала против этого: почему я должна? Я русская, не мусульманка». Сказать журналистке особенно никто ничего не мог, так что поступили иначе — ее просто перестали включать в списки и аккредитовывать на мероприятия с присутствием главы. Так что, чтобы иметь возможность работать, «я просто приняла их правила», — будничным тоном объясняет девушка.
Теперь она одевается на работу «больше по-чеченски, чем некоторые чеченки»: длинная юбка, длинные рукава, платок. Самой ей это причиняет дискомфорт: «Ладно бы я пришла в офис на компьютере печатать красивая на каблучках и в платье, а когда ты фотожурналист, бегаешь туда-сюда, работаешь среди мужчин, которых нужно буквально расталкивать локтями. Путаться в длинной юбке и поправлять платок — это нервирует».
При этом в Москве — Лена трогательно оговаривается «в России» — она все равно чувствует себя непривычно: «У меня настолько уже заточено все под местные тонкости, что мне неудобно там. У нас принято, что в двери первым проходит мужчина. Вот я сейчас была в ТАССе с коллегами-журналистами, и у меня срабатывает вот этот винтик: те меня пропускают, а я останавливаюсь, их пропускаю. Они понять не могут, что происходит. У нас девушка не должна касаться парня. В маршрутке передаешь деньги, если мелочь он тебе сдачу отдает — ладонь подставляешь, он ссыпает. Бумажные деньги держишь так, чтобы он не дотронулся до оголенной кожи».
Мусульманин из совхоза Родина
«Обычно мусульмане смотрят на лицо и на руки девушки — все остальное ведь закрыто, — добродушно объясняет Абдулла Сухункулов, — Если у девушки очень нежная кожа на руках, значит, и на всем теле у нее кожа очень нежная».
У Абдуллы голубые глаза и русая борода. Ему 27, и до 20 лет Абдулла был Антоном — имя он сменил вместе с паспортом. Его мать — русская, отец — обрусевший крымский татарин, бросивший семью в 90-е и сбежавший в Москву.
К исламу он пришел в девятилетнем возрасте: когда началась вторая военная кампания, мальчика с бабушкой из родного микрорайона, совхоза Родина, отправили прятаться от войны в деревню. Новые друзья совершали намазы и в тяжелое время молились богу, и мальчик не захотел оставаться в стороне, тем более что бабушка, сама православная, к обращению внука в ислам отнеслась спокойно: «Лишь бы не пил и не курил».
В следующие восемнадцать лет Абдулла ассимилировался настолько, что не только поменял имя и успел поработать пресс-секретарем муфтия Чечни, но и женился на чеченке — случай в республике почти уникальный: чеченцы практически никогда не отдают дочерей за людей другой национальности. Чтобы это произошло, должно совпасть несколько условий, объясняет Абдулла: мужчина должен быть рожден в Чечне, быть мусульманином, знать язык и обычаи. «И последнее, очень важное — ты должен быть почитаем в своём селе». Так что пришлось за Антона-Абдуллу просить старейшинам совхоза Родина.
Невесту нашли старшие родственники: подруга мамы рассказала, что у нее есть 17-летняя соседка, очень хорошая девочка, и предложила Абдулле приехать посмотреть. Первая встреча продлилась пять минут: «В основном говорил я, сразу озвучил свои серьезные намерения. Моим обязательным условием было, что если она выйдет за меня, в день свадьбы она закрывается [то есть начинает носить хиджаб — Би-би-си]. Я даже сказал, что вижу себя многоженом, и что в будущем, наверное, возьму вторую жену. Если ты выйдешь за меня, ты готова на это? Сразу её предупредил».
Через неделю последовала вторая встреча, а еще через две сыграли свадьбу. О такой по современным меркам стремительности Абдулла не жалеет: «Браки сильными бывают, когда ты женишься именно вот так. А любовь и все такое — она потом приходит. Лишь бы девчонка была из хорошей семьи, была хозяйкой, у нее были добротные братья и отец».
За два года, что он отработал пресс-секретарём муфтия Чеченской республики, Абдулла неоднократно сталкивался с обращением русских в ислам — только за один год и только в муфтияте это сделали 69 молодых девушек, а общее число обращенных перевалило тогда за сотню. Но на деле новообращенных может быть в разы больше: для того чтобы перейти в ислам, необязательно ехать в мечеть или муфтият, достаточно прочитать шахаду в присутствии свидетеля-мусульманина.
Сейчас Абдулла работает копирайтером и гидом — возит туристов по Грозному и Чечне. Играл в футбол, пока не повредил коленку. Болеет за «Реал-Мадрид». Живет вся семья — и молодая жена, и двое сыновей — строго по исламу: молитвы, благочестие, одобряемые религией занятия. И, возможно, даже более строго, чем сами чеченцы.
«У нас же очень развиты ранние браки в Чечне, и последнее время участились разводы, — объясняет Абдулла, — Потому что молодые — они горячие, после первой ссоры отправляют жену домой, потом начинаются распри». Вина за разводы, по мнению Абдуллы, чаще лежит на мужчине: «Обычно по исламу, когда жена что-то нарушает, ей говорят словесно. Если второй раз она нарушила какой-то закон, с ней не разделяют ложе. В третий раз её можно легонько побить плеткой, не руками, не кулаками, а плеткой по мягкому месту. И в четвертый раз ее отправят домой для профилактической беседы. Вот так в исламе заведено. Многие наши парни горячие к этому не прибегают, сразу домой отправляют. Я более хладнокровен в этих вопросах». Впрочем, излагает все это молодой человек теоретически — сам он, по его словам, жену не бил и бить не собирается: «Моего одного недовольного взгляда хватает».
Новые знакомые удивляются, когда мужчина признается, что он не чеченец и когда-то его звали Антоном. Два года назад мать Абдуллы, замдиректора по безопасности в одном из грозненских лицеев, тоже приняла ислам. «Всё-таки сын мусульманин, внуки будут расти в исламе, — объясняет Абдулла. — Она хорошая женщина, добропорядочная, ей ничего не оставалось, кроме как совершать пять раз молитвы в день».
«Хорошо, не побили в первый день»
Православный храм в центре станицы Наурской стоит впритык к территории местного РОВД. Глухая церковная стена даже повыше участковой. Настоятель отец Амвросий жалуется на глазомер: «У меня всегда были проблемы: я не могу, когда говорят там комната 5×7, оценить и представить. Когда обсуждали забор, я прикинул — ну я ростом два метра, еще чуть выше — это метра три, значит, надо четыре метра. Говорю рабочим, а они: «Батюшка, это ж Великая китайская стена будет». В итоге договорились примерно на двух с половиной метрах. «Я, конечно, поворчал для порядка, мол, кирпича вам жалко, что ли, но в итоге вышел нормальный забор».
Кирпича в самом деле не жалели: спонсора для строительства храма нашел Рамзан Кадыров — им стал Игорь Алтушкин из «Русской медной компании». Семь видов гранита, мрамор, кирпич и даже иконостас ехали в чеченскую станицу Наурская из Екатеринбурга. К делу подошли с размахом: полы сделали с подогревом, и люстру по каталогу выбрали самую крупную. «Привезли люстру, которая для храмов высотой 55 метров, а тут всего около 30. Я захожу в церковь, а она как елка на полу стоит». Пришлось рабочим исхитряться и под размеры храма крепление подгонять. На открытие церкви в 2016 году приезжал глава Чечни.
Церковь Рождества Христова — один из двух православных храмов в республике (первый в Грозном). Наурский район исторически считается казачьим — в состав Чечни он попал только в 1957 году. Согласно переписи 1959 года, русских здесь было больше 80%. В 2010 году их насчитали около четырех тысяч, то есть 8%, что в пять раза больше, чем в среднем по республике. В самой станице русских всего пятьсот человек, прихожан из них до сотни. Пожилых нет — по рассказам священника, их во время военных кампаний увозили в первую очередь: «У пенсионера есть пенсия, то есть приехали на новое место жительства, еще ничего нет, а пенсионер уже деньги получает». Паства почти вся трудоустроена: работают учителями, врачами, бухгалтерами, а «молодежь вся в полиции».
В 1990-х была пара лет, когда настоятеля в Науре и вовсе не было. Это вообще было для православных священников в Чечне непростое время — батюшек похищали и убивали. Амвросий вспоминает об отце Анатолии Чистоусове, похищенном и расстрелянном, и других случаях. На вопрос, не бывает ли сейчас каких-то трений с чеченским населением, батюшка невозмутимо отвечает: «Ну, я же пешком сюда пришел».
Но традиция при этом не прерывалась: певчие, зная устав, совершали службу без священника — просто исполняли свою часть реплик. Сейчас в церкви Амвросий служит один — живого звонаря, который мог бы управляться с колоколами, у него нет. Зато есть «автономный звонарь» — механизм, который приводит колокола в действие без помощи человека. «У меня в телефоне записан контакт „Колокольня». Я во время службы на неё звоню, перевожу в тональный режим и выбираю мелодию, их больше пятидесяти. А потом, когда надо закончить, нажимаю решётку».
Наурский район — территория Терско-Сунженского казачества, что накладывает отпечаток на паству, которая от ставропольской, по словам отца Амвросия, отличается разительно: гордая и без лже-смирения. «Помню, первую службу служили в старом храме. А я ж только переезжал, вещи свои из машины брал, преклонился, и мантия у меня запачкалась о край машины немножко. После службы ко мне подходит одна казачка, говорит: „Батюшка, Вы наше лицо, — показывает мне на мою мантию, — если не можете сами постирать, отдайте нам, и мы постираем». Я думаю: ничего себе, хорошо хоть не побили меня в первый день».
Живет священник в бывшем одноэтажном административном здании — от длинного коридора, где раньше сидели очереди, по обе стороны отходят комнаты-кабинеты. Правда, начинка совсем не административная: кругом портреты церковных иерархов, на стуле растянулась серая вислоухая кошечка по имени Мышка, а в саду цветет розовый сад: заваривая чай, отец Амвросий срезает бутон чайной розы и нарезает лепестки в чайник.
Контекст
В Чечне насильно воссоединяют разведенных
Победу России принесут чеченские отряды
Знаменитости восхищаются Чечней за деньги
На вопрос, нравится ли ему общественные обязанности, священник уклончиво отвечает: «Периодами. Иногда да, иногда нет» — и переходит к рассуждению о том, что человеку верующему категориями «хочется — не хочется» вовсе не подобает мыслить.
«Вся надежда только на скотину»
Ольга Владимировна* и Александр Викторович* в наурскую церковь не ездят. «Но нас и не звал туда никто. Нас как будто забыли здесь, они даже тут не рекламируют».
Супруги живут на окраине одной из станиц Наурского района у самого Терека в деревенском доме из двух комнат: спальни, стены которой увешаны коврами, и кухни, прямо на полу которой стоит небольшая буржуйка. Другого отопления в доме нет. На полу сложены огромные мешки с рисом и мукой — соседи-чеченцы приносят подарки, когда у них кто-то умирает. Туалет на улице, ходить туда надо с фонариком.
Ольга Владимировна родилась в Ленинграде, но уже в молодости приехала в Чечню на практику — работала дежурной на железнодорожной станции. Здесь же она познакомилась с будущим мужем. У пары двое сыновей, оба они уехали из Чечни — один в Краснодар, другой в Ставропольский край. Дети родились во время войны, которую супруги встретили здесь же: «В подвале с детьми сидели». Поверх двора шла перестрелка: войска стояли за станицей и стреляли через Терек в сторону Грозного.
Дом Александра и Ольги — один из немногих в станице, где есть маленькая цепная собака, которых мусульмане не любят. «Раньше шкодили чеченцы, лазили, воровали, когда беспредел был. И кроликов у русских таскали. И собак травили. Без собаки никак, она нам как дверной звонок», — объясняет женщина.
В этот момент пес на улице заливается лаем: сосед-чеченец зашел узнать, как лучше разводить кроликов. Александра Викторовича нет несколько минут, после он возвращается в легком раздражении: «Я ему объясняю: ты самку к нам принеси. Где это видано, чтобы с самцом к самке идти?»
Александр всю жизнь проработал комбайнером в соседнем колхозе, однако почти десять лет назад потерял работу и теперь занимается только хозяйством. «Колхоз всю войну проработал, а при Медведеве взяли и разогнали. Приехали из Грозного, сказали, что колхоза вашего больше нет. Трудовые книжки выдали, комбайны на металлолом увезли, деньги в карманы попрятали», — сокрушается Александр.
Ольга Владимировна работала в детском саду, но после войны его закрыли. Женщина десять лет стояла на трудовой бирже, пока не получила работу на местной почте с зарплатой 2,5 тысячи рублей в месяц. Так что теперь она думает написать новому главе «Почты России»: «Попрошу, чтобы почтальонам зарплату прибавили. Слышали, предыдущий себе 95 миллионов выписал? А то никто же не спросит, а люди здесь, блин, за чашку супа работают».
С соседями-чеченцами супруги общаются, вместе отмечают праздники, а Александр Викторович даже иногда выпивает: «Все пьют, на самом деле. И в карты играем — зовут, чтобы никто не видел». По воспоминаниям супругов, жители станицы не были религиозными до войны: «Мечеть в селе построили уже при младшем Кадырове». Ольга Владимировна платок надевать не стала: «Да и кто меня заставит?»
Ольга и ее муж заметно скучают по временам СССР, на выборах голосуют за КПРФ и уверяют, что эти чувства разделяют и соседи. «Раньше работа была, раньше был клуб, который уже тридцать лет закрыт. Скучная жизнь. В мои годы молодежь была! Встречались — и драка стенка на стенку. И цепи были, и арматура. Мы за территории дрались. Ну, сейчас это смешно. А теперь — куда [хочешь] ходи, никто и не спросит, куда. Мы и двери не закрываем».
Неожиданно Александр грустнеет и говорит: «Если вам интересно, какая у нас проблема — у нас проблема одна. Не дай бог кто умрет. Хоронить некому. Нас двое здесь из мужиков, третий умер. Теперь проблема, если кто умрет — из соседних станиц звать придется».
«Сюрприз для Рамзана»
Но и есть русские, которые в Чечню приезжают. Последние годы глава республики неоднократно в своем инстаграме заявлял, что там всегда рады русским специалистам. Владимир Хлебников, главный дирижер симфонического оркестра Чечни, переехал в Грозный шесть лет назад.
Дирижер уважаемый человек в республике, но проблемы у него такие же, как у старушки Клавдии Леонидовны. В здании Государственного русского драмтеатра имени Лермонтова тоже несколько месяцев не работает лифт. «Там с деталью что-то», — объясняет Хлебников. 66-летний дирижер легко поднимается на пятый этаж и смеется над тем, что нам приходится перевести дух на лестничной площадке. На стенах его кабинета два портрета — Рамзана Кадырова и его отца Ахмата-Хаджи.
Выпускник Ленинградской консерватории по классу гобоя в 90-е занялся дирижированием и уже в 2002 году возглавил Национальный симфонический оркестр Алании. Шесть лет назад дирижера пригласили в Чечню — восстанавливать традиции. «Целое поколение выросло, не имея никакого отношения к классической музыке. Мы, конечно, столкнулись с некоторыми сложностями, для преодоления которых меня и пригласили», — рассказывает Хлебников.
Сложности были вот какие: в 2011 году «здесь не было ни одного человека, который бы играл на инструменте, который находится в составе симфонического оркестра. Вообще ни одного». Сейчас в оркестре есть русские, украинцы, армяне, однако ни одного чеченского музыканта, и по оценке самого дирижера, появятся они не скоро: на воспитание нового поколения потребуется не меньше десяти лет. Его приходится буквально выращивать: специально для этого дирижер создал детский симфонический оркестр.
Утрачены были не только кадры, но и сама привычка слушать классическую музыку. Хлебников признается, что в начале работы в Чечне его главной задачей было убедить людей, что им вообще нужно ходить на концерты симфонического оркестра. Поэтому начали с аранжировок чеченской народной музыки и популярной классики, «то, что, грубо говоря, есть у каждого в телефоне»: «Маленькая ночная серенада» Моцарта, «Шутка» Баха, отрывки из балетов Чайковского и другие классические шлягеры. Сейчас в репертуаре — Григ, Равель и Вивальди. На оснащение оркестра руководство Чечни не скупилось: «Купили два автобуса, купили костюмы, миллионы потратили на инструменты, какими не может похвастаться, наверное, ни один оркестр в России кроме Валеры Гергиева. Купили концертный рояль, пюпитры, ноты, все аксессуары, канифоли, трости — все».
Рамзан Кадыров концерты оркестра посещает регулярно, с гордостью рассказывает Хлебников: «Сидит, аплодирует. Иногда, говорят, у него даже слезки появляются на глазах — мне так говорили, сам я не знаю». Специально для главы Чечни Хлебников сочинил пьесу: «Я однажды заметил, что он когда-то давал интервью под мелодию из кинофильма „Ромео и Джульетта» Нино Рота знаменитую. Потом он безумно любит „Грозу» Вивальди. И чеченская музыка. И я соединил эти три мелодии, мы сделали одно большое произведение — он был в совершенном восторге». Названия для пьесы дирижер пока не выбрал, но рабочий вариант звучит как «Сюрприз для Рамзана».
Кадыров тоже любит сюрпризы. Не так давно он подарил Хлебникову квартиру, причем эффектно — вышел прямо на сцену и вручил ключи.
Теперь Хлебников живет в центре Грозного и пользуется большим уважением местных жителей: «Идешь по улице, останавливается автомобиль, маэстро, давайте подвезу вас!» На рынке бесплатно предлагают продукты. На вопрос, были ли трудности в культурном и бытовом плане, дирижер ответить затрудняется: «Мне сложно говорить, потому что я как бы штучный товар, ко мне особое отношение. Может быть, некоторые моменты, которые касаются других — меня не касаются».
Общается дирижер и с другими чиновниками, например, с замминистра МВД Апты Алаудиновым — мужчины ходят по ресторанам и много говорят о религии и классической музыке. «В Ростове я с трудом представляю, что начальник полиции попросит что-нибудь рассказать о Моцарте. А он просит». (Имя Алаудинова чаще в СМИ всплывает не в связи с Моцартом, а в несколько иных контекстах.)
«Живое доказательство, что в Чечне жить можно»
Замминистра Чеченской республики по национальной политике Екатерина Курашева тоже русская. Несмотря на профильную должность, она утверждает, что ей «странно, когда люди спрашивают друг друга о национальности».
Курашева приехала в Чечню, по ее собственной шуточной формулировке, «из инстаграма». В марте 2013 года, когда глава республики только завел аккаунт, она оставила ему комментарий с вопросом, мол, как там у вас все на самом деле, в ответ Кадыров пригласил Курашеву в гости. В первый же вечер он устроил сюрприз — сам на машине повез кататься и показывать город. Всего девушка провела в республике четыре дня — она красноречиво оговаривает, что «не была ограничена в своих передвижениях, меня никто не сопровождал».
В конце поездки глава Чечни неожиданно для Курашевой пригласил ее присоединиться к команде и переехать в Грозный работать в правительстве. К этому моменту Курашева находилась «между работодателями» — она успела поработать на руководящих должностях в швейцарской управляющей компании Herculis Partners и в банке «Уралсиб». Близкие решение поддержали, так что единственное, что держало девушку без мужа и детей в Москве — две маленькие собачки, которых она перепоручила родителям: «Я могла бы их взять с собой, но это противоречит местным традициям — здесь собак в квартире не держат».
Курашева — светло-русая, но теперь узнать это можно только по старым фотографиям: весной этого года девушка приняла ислам, поэтому волосы скрывает под платком (его она начала носить еще до обращения, два года назад). Впрочем, даже в платке 38-летняя чиновница выглядит по-столичному: у нее идеальный маникюр и очки с логотипом DG. Разговор идет в суши-баре с видом на мечеть и главную площадь.
В министерстве Курашева уже почти пять лет. Прежде чем заняться нацполитикой, она курировала разбор обращений к Кадырову (например, в том же «Инстаграме») и курировала средства массовой информации: «Давайте без иллюзий — любое СМИ — это рупор, средство пропаганды в той или иной степени. У нас государственные СМИ, и они занимаются поддержкой политики, проводимой главой региона, занимают активную позицию в медийных конфликтах, связанных с попытками оклеветать Чечню и чеченцев».
В молодом поколении нужно воспитывать правильное отношение к истории, к прошлому, к президенту, прививать любовь к стране. Про руководство республикой она объясняет: «Говорят о жестком управлении? А вы знаете мягких успешных руководителей?» Портреты и цитаты из обоих Кадыровых, по словам Курашевой, появляются на стенах домов благодаря активной поддержке самих чеченцев, без принуждения и насилия.
«Хотите, я сейчас подсяду за любой соседний столик и спрошу, что ты думаешь об Ахмате-Хаджи?— вдруг предлагает замминистра печати Чеченской республики. — Люди будут полтора часа рассказывать, какой это великий человек!»
Курашева живет в служебной квартире в высотке «Грозный-сити» и ездит на машине с номерами КРА — по инициалам главы республики. По словам замминистра, никакой привилегии это не дает. Сам Кадыров, впрочем, говорил (на чеченском) иное: «Если у человека есть номер КРА, значит ему за что-то дали эти номера, за какие-то поступки, подвиги Чтобы смог поехать, приехать быстро, когда его позовут, чтобы не останавливали». О лидере республики Курашева говорит с легким придыханием: «У него невероятная энергетика, наполненная верой во Всевышнего и любовью к своей родине. Общение с ним заряжает настолько, что порой невозможно уснуть, если встреча состоялась вечером».
Единственное, чего не хватает в Чечне, по ее словам, так это снега: когда впервые попала в местные горы, от радости прыгала с капота в сугроб. Кроме снега в республике все необходимое есть. Разговор Курашева закругляет фразой: «Я могу быть живым доказательством, что в Чечне жить можно».
«Годы летят, фамилии не спрашивают»
Сгорбленная старушка ходит, не снимая верхней одежды, по комнате в пункте временного пребывания. Замка в двери нет — на его месте дыра. Комната очень маленькая и очень бедная. На кровати вместо покрывала старое одеяло. Каждое утро Аглая Дмитриевна* застилает кровать, складывает подушки горкой, прислоняет к ним фотографии родных и плачет.
Аглае Дмитриевне 88 лет. «Годы летят, фамилии не спрашивают», — бормочет старушка. Как давно она живет в общежитии, ответить не может. Рассказывает, что родилась и всю жизнь провела в Грозном, работала на заводе. У нее вроде бы есть сын и дочь, но где они, неизвестно. Сын когда-то уехал во Владивосток, а дочка как будто в Москве: «Генерал забрал на всю жизнь, начальником милиции будет у него, не скоро приедет». Но на черно-белой фотографии дочери на обороте надпись «21 год, 1971» — это значит, что сейчас женщине должно быть уже 67 лет.
Старушка перебирает снимки. Родители. Брат в военной форме. Сестра-«хохотушка». Дочь. Дочь с внучкой. Сын. Подруга «самая дорогая моя». Домашние дни рождения, свадьбы, прогулки. В какой-то момент рассказ становится совсем сбивчивым и путаным: «Это дочка, это зять, это зятя жена». Групповой снимок, на руках у мужчины смешной рыжий кот. «Не надоела я вам?» Женщины на фоне полностью разрушенного здания, на обороте надпись «2001».
Для того чтобы перебрать всю пачку, хватает двадцати минут. «А так у меня больше нет ничего и никого».
Похожим образом выглядит и квартира Клавдии Леонидовны: бетонные стены без следа обоев, разваливающийся полированный шкаф и аккуратная бедность. И словно для контраста — тот самый «элитный», завораживающий вид на город: с восьмого этажа столица Чечни видна как на ладони, включая высотки «Грозный-Сити» на горизонте.
Клавдия Леонидовна уверена, что это сделал сосед-чеченец, чья семья сразу же после этого захватила и въехала в мамин дом — женщина жила в Грозном в частном секторе. Документы на дом пропали тогда же, так что доказать теперь ничего невозможно. «Я куда только не писала с просьбой расследовать, и Кадырову, и Путину — последний раз в 2014 году». Уже после второй войны Клавдия Леонидовна добивалась, чтобы открыли уголовное дело, приходил следователь, сказал, что нужно эксгумировать тело, но все уперлось в невозможность отыскать могилу: «Дорогу хорошо помню: по аллее прямо и на пятой дорожке направо, а отыскать все равно не могу». Клавдия Леонидовна верит, что это потому, что мамина душа до сих пор ходит вокруг своего бывшего дома и не дает чеченцам там ничего строить.
На огромном и стоящем на отшибе Центральном православном кладбище Грозного могилу и безо всякой мистики отыскать крайне сложно — оно в крайнем запустении. Первый ряд — разбитые, ржавые, упавшие надгробия и примитивные, сваренные из арматуры кресты. Дальше начинается чаща: симбиозом деревьев, крестов и оградок кладбище напоминает Ангкор-Ват, древний храмовый комплекс в Камбодже. Все собеседники нас от попыток прогуляться по аллеям вглубь кладбища отговаривали: во-первых, змеи, во-вторых, «мало ли что». Последнее, вероятно, относится к потенциальным вандалам, на которых местные жители несколько лет назад жаловались в правозащитный центр «Мемориал». В Грозном есть службы, которые с помощью GPS ищут могилы на православном кладбище на коммерческой основе: цены начинаются от трех тысяч рублей, для тех, кто не желает приезжать, могут выслать отчет об обустройстве надгробия дистанционно.
У въезда на одну из аллей в машине дежурит молодой мужчина из организации «Наш дом — город Грозный», тоже помогающей искать могилы. Создатель организации, чиновник Сайпуддин Гучигов рассказывал в интервью о русских: «Очень мало людей возвращается. Можно сказать, что это единицы, к сожалению».
В какой-то момент после смерти мамы, рассказывает Клавдия Леонидовна, ей приснился сон. Как будто встает она ночью и выходит в коридор, под ногами крутится ее собачка, а на стене красным проступают буквы: «Доченька, уезжай отсюда. Ничего хорошего тут не будет».
*Имена людей, отмеченные звездочкой, изменены.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.