Как корейцы попали в узбекистан
История депортации корейцев в Центральную Азию Разное
70 лет назад, 21 августа 1937 года, было принято постановление Совнаркома СССР о депортации советских корейцев, проживавших на Дальнем Востоке, в районы Средней Азии. Историю странствий корейцев по России и СССР восстановил корреспондент «Власти» Кирилл Новиков.
На фото: Рис сумел укорениться на среднеазиатской почве только вместе в возделывающими его корейцами.
«Люди эти отличаются необыкновенным трудолюбием»
Первые корейские переселенцы появились на русском Дальнем Востоке после того, как в 1858 году Россия получила земли южнее Амура. Китай в то время безуспешно пытался отбиться от англо-французских захватчиков, так что Айгунский договор, передававший России китайские владения в Заамурье, был подписан китайцами без особого сопротивления. Китай не слишком упорствовал еще и потому, что земли, затребованные Россией, были почти незаселенными, по крайней мере китайского населения там практически не было.
Когда же российские войска вступили на обретенную территорию, выяснилось, что снабжать их здесь чрезвычайно трудно: сельским хозяйством в крае почти никто не занимался. Местных китайцев было мало, племена тазов и орочей едва обеспечивали продовольствием себя, а русские колонисты еще не успели приехать. Вскоре выход, казалось, был найден, потому что на юге новые земли граничили с Кореей, в которой жило много работящих земледельцев, страдавших от малоземелья, произвола властей и регулярных неурожаев. Корейские крестьяне были готовы поселиться где угодно и возделывать любые земли, и российские власти решили, что от них может быть немалая польза.
Корейцам было запрещено покидать пределы своей страны, однако они все равно находили способы просочиться на российскую территорию, строили дома и начинали возделывать пустующие земли. Уже в 1863 году группа корейцев из 20 семей, явочным порядком обосновавшаяся в долине реки Тизинхэ, попросила у русских военных властей разрешения на легальное проживание, а также защиты от маньчжурских разбойников, которые изрядно их донимали. Обе просьбы были удовлетворены, и вскоре из-за границы потянулись новые корейские переселенцы. Всего через год инспектировавший корейское поселение штабс-капитан Гельмерсен писал: «Когда я видел Тизинхэ в мае 1864 года, все переселенцы были уже в домах, построенных, правда, наскоро, низеньких и тесных, но в которых корейцы могли хорошо зимовать по своей привычке жизни в холодных мазанках; земли было вспахано очень много по тем средствам, которыми можно было располагать, а средства эти были очень ограничены, потому что у многих даже не было скота, а земледельческие орудия у них были самых первобытных форм и до того неудобные, что, например, соху нужно через каждый шаг встряхивать, чтобы сбросить с нее пласт. Несмотря на это, сделано было уже очень много и селение представляло очень оживленный вид, и при всей бедности новых жителей у них не было видно обыкновенных спутников бедности — грязи и лени».
В отчете генерал-губернатора Восточной Сибири за 1864 год говорилось: «Эти корейцы в первый же год посеяли и собрали столько хлеба, что могли обойтись без всяких с нашей стороны пособий… Есть слух, что по примеру их намерены переселиться к нам еще до ста семейств корейцев, каковое переселение в видах скорейшего в Приморской области развития хлебопашества и обеспечения ее через то собственным хлебом весьма желательно, так как известно, что люди эти отличаются необыкновенным трудолюбием и склонностью к земледелию».
Таким образом, российские власти были рады видеть у себя корейских иммигрантов, однако с самого начала возникли опасения, что скопление корейцев вблизи русско-корейской границы может привести к нежелательным последствиям. Двойственное отношение к корейцам отразилось уже в первом распоряжении местного военного губернатора, которое гласило: «1. При первом заявлении корейцами желания переселяться, немедленно, без всяких затруднений, не только дозволять им, но даже оказывать содействие. 2. Стараться уговаривать их селиться далее от границы по пути к посту Владивостоку, впрочем, в этом действовать только убеждением, а в случае их нежелания предоставить им места на выбор». С тех пор российские власти разрывались между желанием использовать труд работящих корейцев и боязнью, что корейская колонизация пойдет слишком уж успешно, и Приморье однажды станет не русским, а корейским.
«Надобность в них уменьшается»
Переселение шло быстрыми темпами. Уже в 1867 году в Приморье было три корейских деревни, в которых жили почти 2 тыс. человек. Корейские власти всячески пытались воспрепятствовать переселению. Когда знаменитый путешественник Николай Пржевальский посетил один из пограничных корейских городов, тамошний губернатор просил его, чтобы русские власти вернули всех переселенцев обратно, после чего «он тотчас же прикажет всем отрубить головы». Нервная реакция корейских властей российских чиновников мало заботила, зато их беспокоило, что корейцев год от года становится все больше. В 1869 году на севере Кореи произошло сильное наводнение, и осенью через границу переправилось более 1800 голодных корейцев, которых нужно было где-то размещать и чем-то кормить. Зимой 1869 года в Россию явилось уже 4500 голодающих. Выдворять мигрантов обратно, где им «отрубят головы», русские власти не стали, но и сосредоточивать их возле границы не решились. Часть прибывших переселили на реку Суйфун, часть — во Владивосток, остальных пытались как-то распределить по другим районам Приморья. Наконец, 20 декабря 1869 года было принято решение о принятии «энергичных мер к приостановке переселения корейцам». Тех же, кто уже оказался на российской территории, начали переселять.
Часть иммигрантов была прикреплена к отдельным воинским подразделениям для угольных и лесозаготовочных работ. Часть была расселена по долинам рек Суйфуна и Шуфана, где было основано шесть корейских деревень. Некоторые корейцы, правда, обманули российских чиновников и, взяв казенный провиант и семена, перебежали в Китай, но таких было сравнительно немного.
В последующие годы корейцы продолжали просачиваться через границу, в особенности после крупных неурожаев и стихийных бедствий на их родном полуострове, и российские власти все больше опасались, что корейцы займут лучшие земли края, а русским переселенцам ничего не достанется. В 1893 году третий Хабаровский съезд губернаторов и представителей местного предпринимательства постановил по корейскому вопросу: «Поселившиеся в Южно-Уссурийском крае корейцы, хотя и приносили ему в начале пользу как производители хлеба, то теперь, с увеличением здесь русского населения, надобность в них уменьшается из года в год, к тому же способ обработки ими почвы хищнический, так как они выпахивают почву до того, что на ней перестает родиться даже трава». Особенно забеспокоились власти после 1906 года, когда Русско-японская война окончилась поражением России. Япония оккупировала Корею, и в Россию потянулись новые корейские беженцы, спасавшиеся от самурайских притеснений. Приамурский генерал-губернатор Павел Унтербергер начал бить тревогу.
В 1908 году Унтербергер писал министру внутренних дел: «После войны 1904-1905 гг., когда ненавистные корейцам японцы сделались хозяевами в Корее, переселение к нам корейцев еще более усилилось… Огромная опасность этого явления очевидна. Главная, государственной важности, задача нашей политики на Дальнем Востоке — это скорейшее, возможно плотное заселение Приамурского края русским людом, поэтому все заботы Правительства прилагаются широкой постановке переселенческого дела. В этом отношении каждый клочок пригодной для русской культуры земли дорог, и захват значительных площадей корейцами, выселение которых в будущем может встретить всевозможные препятствия, равносилен ослаблению нашего положения на берегах Тихого океана. Рассчитывать, что корейцы, даже перешедшие в наше подданство и принявшие православие, будут ассимилироваться с русским населением, нет никакого основания, так как опыт показал, что проживающие в Южно-Уссурийском крае уже 40 с лишним лет корейцы за немногими исключениями сохранили свою национальность в полной мере и остаются во всех отношениях чуждым нам народом. Нельзя также надеяться на лояльность этого элемента в случае войны с Японией или Китаем; напротив того, они тогда представят из себя чрезвычайно благоприятную почву для широкой организации врагами шпионства. Следует здесь заметить, что вселение к нам корейцев является весьма выгодным для японцев, которые поэтому и поощряют это движение. В Корее, например, образовалось утвержденное японским правительством общество, имеющее целью содействовать переселению корейцев в Южно-Уссурийский край… Наконец, проектируемый ныне способ ведения хозяйства путем отдачи земель в аренду корейцам развращает наше сельское население, которое, отвыкнув от самостоятельного деревенского труда, предается безделью и пьянству… Борьба с этим чрезвычайно осложняется, так как нельзя рассчитывать на содействие русского населения, которое, видя в корейцах удобную и дешевую рабочую силу или выгодных арендаторов, весьма охотно принимает их на свои земли».
Унтербергер пытался ограничить приток корейских иммигрантов, установив этнические квоты для работников. Например, на золотых приисках разрешалось иметь не больше 25% корейцев, а русских должно было быть как минимум 50%. Золотопромышленники, избалованные дешевым трудом, были, естественно, недовольны. Крестьяне и казаки, на которых батрачили старательные корейцы, тоже были против новых начинаний. Попытки генерал-губернатора выдворять из страны беспаспортных корейских нелегалов наталкивались на тихий саботаж русского населения, так что к 1910 году, когда Унтербергер лишился своего поста, выселение корейцев так и не сдвинулось с мертвой точки. Напротив, с 1906 по 1910 год, пока Унтербергер находился у власти, число российских корейцев увеличилось с 34 до 50 тыс. Между тем Россия стояла на пороге великих потрясений, на фоне которых корейский вопрос оказался далеко не самым важным.
Революция 1917 года всколыхнула все население империи, и корейцы не остались в стороне. В отличие от многих других народов, корейцы не стремились к основанию собственной автономии. Зато многие корейцы мечтали о независимости Кореи от ненавистных японцев. Поэтому, когда корейцы выходили на демонстрации протеста, они требовали не «земли и воли», а изгнания японских оккупантов. В марте 1919 года в Сеуле началось восстание против японцев, которое было подавлено с фирменной японской жестокостью — например, несшим корейские национальные флаги отрубали руки. На российских корейцев все это произвело сильное впечатление, и вскоре в Заамурье начали формироваться корейские отряды, которые собирались идти бить японцев. Впрочем, далеко идти было не надо, потому что японцы сами явились в Приморье в качестве интервентов. Теперь самурайские мечи рубили корейцев на российской территории. Рейды японцев по корейским селам стали систематическими. Корейцы же уходили в партизаны и боролись с оккупантами как могли.
Японцы остались в крае даже после того, как белое движение было разгромлено, а все другие интервенты покинули пределы бывшей Российской империи. Между территорией, занятой японцами, и большевиками была создана формально независимая Дальне-Восточная Республика (ДВР), находившаяся под фактическим контролем Москвы, но вынужденная считаться с требованиями японцев. Теперь перед большевиками стояла задача окончательного очищения страны от интервентов, и корейцы, как казалось некоторым советским вождям, могли бы оказаться полезными в этом деле.
В 1921-м корейские партизанские отряды слились в единый Сахалинский партизанский отряд. Находился он, правда, вовсе не на Сахалине, а в непосредственной близости от зоны японской оккупации. Формально отряд подчинялся властям ДВР, фактически — никому. Старый большевик, член Дальбюро ЦК РКП (б) Борис Шумяцкий попытался взять корейские формирования под свой контроль и отправить их воевать против японцев под флагом Коминтерна. Главой Сахалинского отряда Шумяцкий назначил своего ставленника Каландарашвили, которому предстояло превратиться из грузинского героя в корейского. Однако игра Шумяцкого вызвала неудовольствие руководства ДВР, которому были не нужны проблемы с японцами. Глава Совмина ДВР Краснощеков доносил наркому иностранных дел РСФСР Чичерину:
В поведении корейских партизан не было ничего необычного. Точно так же в то время вели себя и части Красной армии, включая легендарную Первую конную. Но Чичерин решил, что Шумяцкому не по чину проводить собственную внешнюю политику, и «поход на Корею» был запрещен. Однако корейцы и не думали подчиняться приказу и вышли из повиновения Каландарашвили. Кончилось дело так называемым «амурским инцидентом», когда большевистские войска окружили и уничтожили Сахалинский отряд, убив около 400 корейцев и взяв в плен еще около 900. На этом игры с корейской революцией закончились. Таким образом, новая власть за один год прошла примерно тем же путем, что и старая: от эйфории по поводу корейских начинаний до глубокого недоверия и враждебности.
«Ставится вопрос о внутрикраевом расселении»
В 1920-е годы положение корейцев в России мало изменилось по сравнению с дореволюционным периодом. Большинство по-прежнему арендовало земли у русских крестьян, а остальные страдали от безземелья. Новая власть пыталась решить вопрос по-революционному, то есть отнять землю у тех, у кого она есть, и отдать тем, у кого ее нет. В 1923 году власти решили передать корейцам землю, которую те арендовали у русских крестьян. Крестьянство ответило сгоном корейцев с земли и погромами. Многие корейцы, боявшиеся не дожить до наделения землей, бежали в Китай. К тому же русские, боясь отчуждений, перестали сдавать землю корейцам, что поставило многих из них на грань голода. Тем не менее большевики, умевшие как никто другой доводить экспроприацию до конца, отобрали земли и роздали корейцам, что не прибавило им популярности.
Предпринимавшиеся в те годы отдельные попытки расселить корейцев по территории России тоже приводили к недоразумениям с местным населением. Например, корейскую коммуну, основанную в Ростове-на-Дону, все окрестное население встретило враждебно: лояльные корейцы помогали властям осуществлять продразверстку и проводить раскулачивания. Наслышанные об особенностях корейской национальной кухни местные жители подкидывали в колодцы дохлых собак, а самих корейцев жестоко избивали.
Между тем наделить все дальневосточное «корнаселение» землей никак не получалось, и на повестку дня вновь встал вопрос о расселении корейцев подальше от границы. В 1927 году чиновник дальневосточного крайземуправления писал, что «предварительное обследование позволяет назвать районами желательного корейского расселения Курдаргинский район Хабаровского округа и Бирско-Бджанский район Амурского округа. Таким образом, ставится вопрос о внутрикраевом расселении корейцев со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Решение о «внутрикраевом расселении» действительно было принято, но провести его в жизнь в полном объеме не удалось — большинство корейцев не хотело переезжать. Около 1,5 тыс. человек все-таки расселили, но этого было недостаточно, чтобы решить вопрос с малоземельем. Тогда власти открыли новые направления для корейского переселения.
В это время Казахстан и Узбекистан планировали завести у себя рисоводство, однако в степях и пустынях было тяжело найти людей, сведущих в этом деле. Поэтому руководители обеих республик попросили прислать к ним корейских добровольцев. В 1929 году удалось собрать 220 корейцев, согласившихся ехать в Казахстан. Узбекистан, правда, отказался принять рисоводов, потому что выделенные на их обустройство средства понадобились для других целей. Однако идея переселения корейцев в эти республики была впоследствии реанимирована.
«Шпиону мерещились новые тысячи иен»
Советская власть сталкивалась в корейском вопросе с теми же проблемами, что и царские чиновники. С каждым неурожаем в Корее на советскую территорию перебирались беспаспортные нелегалы, среди которых попадались и японские шпионы. Правда, и советские спецслужбы занимались вербовкой корейцев и заброской их в сопредельную Маньчжурию и Корею. Японская контрразведка ловила этих шпионов и устраивала показательные процессы. Тем же занимались и аналогичные советские службы.
Приток новых иммигрантов старались ограничить, а выдачу паспортов всячески затягивали. Вместе с тем в первую половину 1930-х годов корейцы быстро советизировались, усваивая новый для себя стиль жизни.
Решение о переселении корейцев подальше от границы с Кореей и Маньчжурией, которую тоже контролировали японцы, было окончательно принято 21 августа 1937 года. По сталинским меркам условия переселения были относительно гуманными: выселяемым разрешалось брать с собой имущество, им обещали компенсацию, а желающих даже выпускали за границу.
По донесениям с мест, особых проблем с выселением не возникло. Один из офицеров НКВД докладывал: «Основная масса корейцев данное мероприятие встретила одобрительно. Наряду с этим имелись отдельные случаи выражения недовольства, в частности, корейцы жители г. Охи Цой Хун и Огай Хен говорили: «Не все корейцы шпионы, диверсанты, есть преданные советской власти люди, и поэтому и в переселении нужен был индивидуальный подход к людям»». Всего было депортировано 172 тыс. корейцев. Семьи грузили в вагоны для перевозки скота и отправляли в Среднюю Азию, где они надеялись на обещанную помощь и компенсации, но получили нечто совсем другое.
«Строительство для корейцев по существу сорвано»
«Административно переселенных» привозили зимой в необжитые районы, где приходилось размещаться в спешно вырытых землянках, а компенсаций все не было. Впрочем, дело, скорее всего, было в обычном разгильдяйстве и воровстве низовых структур. В сентябре заместитель наркома внутренних дел Чернышов докладывал Молотову: «Вследствие того что СНК Казахской ССР расселением корейцев не руководил, предоставив дело самотеку, расселение корейцев на территории ликвидированных совхозов, утвержденное СНК Союза ССР 20 февраля сего года, не выполнено… На строительство и хозяйственное устройство переселенцев корейцев Совнаркому Казахской ССР в 1938 г. отпущено 81 000 000 руб. Из них Казахская контора Сельхозбанка открыла 37 000 000 руб. Точного учета фактически израсходованных сумм ни Совнарком Казахской ССР, ни Сельхозбанк не имеют. Надлежащий контроль за правильным расходованием средств также не установлен. Совнаркому Казахской ССР отпущено в 1938 г. для корейских переселенцев значительное количество фондируемых стройматериалов, которые до сего времени не использованы и значительная часть которых находится на пристанционных складах и базах потребительской кооперации… Строительство для переселенцев-корейцев выполняется крайне неудовлетворительно, по существу сорвано. Руководство строительством со стороны Совнаркома Казахской ССР и других республиканских организаций отсутствует».
Ситуация в Узбекистане была не лучше. Из Узбекской ССР доносили в 1938 году: «В деле устройства корейских переселенцев наиболее неудовлетворительно проходит строительство жилых домов и школ. Всего намечается построить 4685 двухквартирных домов для корейцев-колхозников и 31 школу… На 20 сентября имеется всего 348 домов с готовностью от 25 до 50%».
В Средней Азии корейские поселки размещались в большом отдалении один от другого, чтобы не возникало крупных районов компактного проживания корейцев. Юридически положение корейцев было несколько легче, чем у народов, депортированных в последующие годы. Они имели право передвигаться по Средней Азии, могли учиться, становиться председателями колхозов и не были обязаны еженедельно отмечаться в комендатурах. С началом войны корейцев стали призывать в трудармию, которая занималась строительством наиболее трудных объектов.
Впрочем, судьба некоторых корейцев сложилась совсем по-другому. Командир разгромленного японцами партизанского отряда Ким Ир Сен, перешедший советскую границу с отрядом из 13 человек, попал не в трудовую армию, а в Красную и впоследствии сделал самую блестящую карьеру из всех корейцев, когда-либо попадавших на российскую землю.
После войны на советском Дальнем Востоке вновь появились корейцы. Но это были, конечно, не спецпереселенцы, которых никто не собирался отпускать из Средней Азии, а жители отвоеванного у японцев Южного Сахалина. Если японцев начали репатриировать на родину уже в 1946 году, то с сахалинскими корейцами возникла проблема. Небольшая их часть имела гражданство Японии, и не собиралась от него отказываться, но большинство существовало в СССР на положении лиц без гражданства. Вопрос отложили до того момента, когда правительство занятой советскими войсками Северной Кореи договорится о воссоединении с Южной. Однако вместо объединения началась война, и разговоры о репатриации вовсе прекратились — большинство сахалинских корейцев происходило с юга и хотело вернуться домой. А снабжать противника живой силой СССР не собирался.
А возвращение среднеазиатских корейцев на Дальний Восток так и не состоялась. В 1993 году Верховный Совет России особым постановлением признал незаконной депортацию корейцев, но поскольку большинство потомков выселенных корейцев жили за пределами Российской Федерации, вопрос о новом переселении больше не поднимался.
При содействии издательства ВАГРИУС «ВЛАСТЬ» представляет серию исторических материалов
Источник — Коммерсантъ
83 года назад началась тотальная депортация корейцев с Дальнего Востока в Среднюю Азию
В 1937 году маховик репрессий, затронувших миллионы советских семей и целые народы, достиг апогея. Одними из тотально репрессированных стали российские корейцы. Как возможные пособники Японии, враждебно настроенной по отношению к СССР, все корейцы были насильно переселены с Дальнего Востока в Среднюю Азию. Первоначальным местом поселения корейцев в Приморье стал Посьетский участок Приморской области, где в 1864 году было основано первое корейское селение Тизинхе. В 1884 году насчитывалось 18 корейских селений, в 1910-м — 104. Корейцы проживали в городах Владивосток и Никольск-Уссурийский.
В конце 1920-х годов на территории Посьетской и Барабашевской волостей Приморского края был образован Посьетский корейский национальный район, в котором проживала почти одна седьмая часть корейского населения края. К 1929 году в Дальневосточном крае было создано 160 корейских сельсоветов. В 1931–32 учебном году в Дальневосточном крае работало 380 корейских школ, учащихся насчитывалось 33,6 тысячи человек. В 1924 году в Никольске-Уссурийском открылся первый Корейский педагогический техникум, в 1930-м — техникум в Посьетском районе на 280 учащихся. В 1931 году во Владивостоке был создан Корейский педагогический институт, в котором обучались 780 студентов. В 1932 году в Дальневосточном крае на корейском языке издавалось шесть журналов и семь газет.
По оценке издания «Народы Приморского края…», перед депортацией численность корейцев на Дальнем Востоке составляла от 120 до 182 тысяч.
Известно, что тотальная депортация была проведена в 1937 году. Но еще в 1928 году в Совете Народных Комиссаров прорабатывалась идея о целесообразности переселения корейцев Владивостокского округа в Хабаровский округ. О чем говорят правительственные документы, размещенные на сайте Фонда Александра Н. Яковлева.
В соответствии с Постановлением СНК СССР от 20 марта 1928 года комиссии под председательством т. Милютина было поручено рассмотреть вопрос о переселении корейцев из Владивостокского округа и наиболее угрожаемых в стратегическом отношении пунктов Приморья в Хабаровский округ. А их земли отдавать для переселенцев из аграрно-перенаселенных районов СССР. Первые мероприятия по переселению предлагалось провести уже весной и летом 1928 года.
Отдельным пунктом признавалось необходимым воспретить земельным органам Дальневосточного края совершать сделки на сдачу корейцам земель Приморья южнее 48 параллели (широта п. Переяславка Хабаровского края).
Первая волна депортации
Дальневосточному крайкому ВКП(б), крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края предлагалось выселить всё корейское население пограничных районов Дальневосточного края и переселить в Южно-Казахстанскую область, в районы Аральского моря и Балхаша и Узбекскую ССР.
Мероприятия, проводимые в целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край, необходимо было начать немедленно и закончить к 1 января 1938 года.
Казахская и Узбекская ССР, куда выдворялись корейцы, находились в тысячах километрах от Японии и даже от Маньчжурии. Но в руководстве СССР, видимо, серьезно опасались, что японцы будут и там тянуть свои шпионские щупальца через корейское население.
24 августа нарком НКВД СССР Н. И. Ежов сообщал в шифрограмме наркому НКВД Казахстана Л. Б. Залину и наркому НКВД Узбекистана Н. А. Загвоздину о необходимости пересмотреть и усилить агентуру, учитывая возможные попытки японцев найти связи с корейцами в новых районах их расселения через страны Ближнего Востока.
Переселяемым разрешалось брать с собой имущество, включая сельхозинвентарь и орудия лова. А то, что увезти было невозможно — неубранные посевы, недвижимое имущество, домашнюю птицу и скотину, — государство возмещало им по балансовой или фактической стоимости. Либо та же скотина возмещалась натурой на местах переселения. На производство расчетов с переселяемыми корейцами из резервного фонда Совнаркома Союза ССР Далькрайисполкому было переведено авансом 12 миллионов рублей. Указывалось не чинить препятствий к выезду при желании за границу, допуская упрощенный порядок перехода границы. В освобождаемых помещениях корейцев предлагалось разместить пограничников.
Со всеми переселяемыми корейцами — служащими и рабочими учреждений и предприятий — производился на месте расчет с выплатой двухнедельного выходного пособия. Государство брало на себя обязательства по оплате расходов по перевозке этой категории граждан и их семей. Данным переселяемым выплачивались суточные по 5 рублей на члена семьи.
11 сентября СНК СССР постановил ассигновать на переселение корейцев из Дальневосточного края за счет резервного фонда СНК СССР 62,8 млн рублей. Из них 10 миллионов были выданы авансом Дальневосточному крайисполкому сверх уже переведенных 12 млн рублей и по 7,5 млн рублей — СНК Казахской и Узбекской ССР.
Депортирован и репрессирован
Одними из подвергшихся насильственному переселению стали супруги Ха Ольга и Ким Ен-Себ. Ольга родилась в 1916 году в корейской семье, переселившейся в Приморье еще до Русско-японской войны 1904–1905 годов, ее отец служил в русской армии. Ким Ен-Себ, родившийся в Северной Корее, 16-летним пареньком в 1920 году перебрался с тремя друзьями в Россию в поисках лучшей доли. Работал чернорабочим в Посьете, в 1934 году окончил Владивостокский педагогический рабочий факультет Дальневосточного педагогического института. Преподавал в деревне Таудими, на территории нынешнего Партизанского района. Занимался переводами, работал над созданием русско-корейского словаря. Здесь он познакомился и в 1937 году сыграл свадьбу с Ольгой, а спустя несколько месяцев их в числе других корейцев вывезли во Владивосток и товарным поездом отправили в Узбекистан. В Среднюю Азию депортированные ехали месяц.
— Мой отец был даже рад оказаться в Узбекистане, — рассказывает родившийся уже в Средней Азии, а ныне житель Уссурийска, сын Ким Ен-Себа — Ким Хон-Гер, — он знал, что там теплее и более благоприятные условия для ведения сельского хозяйства.
Но воспользоваться прелестями местной природы Ким Ен-Себу не позволили. В начале 1938 года на него донесли в НКВД, что 18 лет назад он перебрался в Россию из Кореи. И посадили на 10 лет с формулировкой «нелегально перешел границу СССР из японской Кореи с контрреволюционными целями шпионского характера».
В том же 1938 году у супругов Ким родилась дочь Роза, которую Ольге пришлось воспитывать одной. До весны 1938 года все корейцы жили в семьях у местных жителей, а потом в 18 километрах от Ташкента, где им выделили территорию для места жительства, начали рыть землянки. Еще через два года Ольга, благодаря помогавшим ей родственникам, смогла построить небольшой домик из саманных кирпичей. Ким Ен-Себ вернулся домой в 1948 году, в 1949 и 1951 году у супругов родились дочка Ким Бок-Сун и сын Ким Хон-Гер. В 1953 году глава семейства умер, в 2011 году посмертно реабилитирован. Его младший сын Ким Хон-Гер работал в Узбекистане главным землеустроительным ирригатором в колхозе им. Димитрова, а в 1994 году переехал на родину предков — в Приморье.
Угроза хозяйственному освоению
29 октября 1937 года нарком внутренних дел Н. Ежов докладывал И. Сталину и В. Молотову о завершении выселения корейцев из Дальневосточного края и о мерах по размещению и обустройству переселенцев:«25 октября 1937 г. выселение корейцев из ДВК закончено. Всего выселено корейцев 124 эшелона в составе — 36 442 семьи, 171 781 человек. Осталось на ДВК (Камчатка, Охотск, спецпереселенцы) всего до 700 человек, которые будут вывезены сборным эшелоном к 1 ноября с. г.
Состояние работ в КССР и УзССР по размещению и хозяйственному освоению переселенцев явно неудовлетворительное и угро[…] (так в документе) последние партии переселенцев поставить в весьма тяжелое положение» (взято из «Белой книги о депортации корейского населения России в 30–40-х годах»).
О тяжелом положении переселенцев-корейцев в Узбекистане 14 декабря в телефонограмме на имя заместителя наркома НКВД СССР В. В. Чернышева заявлял нарком НКВД УзССР Д. З. Апресян. Он прямо обвинял руководство Народного комиссариата земледелия в лице Алиева в проявлении организационной оперативной неспособности, сопровождающейся преступной беспечностью в отношении решений правительства по хозяйственному устройству корейцев, что неудовлетворительным образом влияет на настроение переселенцев. «Прошу вмешательства ЦК, СНК Союза, — сообщал он, — особых указаний Узбекистану, в противном случае угроза хозяйственному освоению корейцев для1938 г. будет неизбежная».
В 1939 году, по данным Всесоюзной переписи населения, на Дальнем Востоке не было ни одного корейца. В Приморье они стали возвращаться в 1954 году. В 2010 году численность приморских корейцев составляла 18,8 тысячи человек.