Как можно раскрыть понятие беликовщина
Гражданские мотивы на уроках литературы “Беликовщина” – явление национального характера
Перечитывал как-то документальную повесть Виктора Астафьева “Зрячий посох”. Посвящена она памяти литературного критика А. Макарова.
В одном из писем к писателю Александр Николаевич писал, что Беликовы – это явление национального характера и что в нем тоже Беликов сидит. О себе сказать так мог лишь честный и смелый человек. Сидят в нас беликовы, сидят. И чувствуется сегодня им в душах наших тепло и уютно. А захотим что-то предпринять, изменить, откровенно о чем-то высказаться, тут как тут это беликовское: “Как бы чего не вышло!”
Верно подмечено, “беликовщина” – явление национального характера.
Рассказ “Человек в футляре” был написан Антоном Чеховым в 1898 году, а образ Беликова еще при жизни стал нарицательным. Герой рассказа пытался “окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний”. Даже свои мысли Беликов старался запрятать в футляр. Он не просто подчиняется существующим, установившимся законам, но и сам же охраняет их: “Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь”. “В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное”.
В 9-м классе на уроке литературы по творчеству Чехова я предложил поговорить о рассказе “Человек в футляре”.
Что же такое “футлярная” жизнь?
Колосова Евгения: Это скрытность и замкнутость человека, любовь к одиночеству. Это жизнь человека, который постоянно доносит на другого и оправдывает себя, говоря всем, что он сделал правильно. Такие люди постепенно делают свое окружение таким же “футлярным”, то есть завернутым в какую-то оболочку, в которой люди живут только лишь по данным им правилам, не отступая от них ни на шаг, по правилам, которые они считают самыми верными.
Иконникова Елена: Футлярность жизни – это ограниченность возможности проявления свободы личности”.
“Личность в футляре” – подавленная личность, а жизнь в футляре – это боязнь того, как бы чего не вышло.
Елена Грибова: Футлярная жизнь замкнутость в себе, страх перед будущим, страх перед жизнью. Такие люди всегда чего-то боятся: выходить на улицу, других людей, боятся говорить. Такому человеку очень трудно жить. Он живет как бы в своем мирке, который он сам создал, находится в нем.
Елена Поволяева: Это замкнутый круг, в котором живет человек – отшельник. Это его собственный мир, построенный им самим, отгороженный от остального мира глухой, серой, непробиваемой стеной его мысли.
Какие явления общественной жизни, на ваш взгляд, порождают Беликовых?
Владимир Музалевский: В то время люди были очень доверчивы и легко было навязать им свою точку зрения. Если человек чем-то отличался от других, его даже боялись.
Андрей Шмелев: Раньше у людей было мало свободы, их жизнь все время зависела от кого-то.
Павел Демидов: Не было свободы. Чувствовалась ограниченность в себе некоторых людей, боязнь и преклонение перед начальством, слепое повиновение правилам.
Екатерина Веревкина: В рассказе Беликов – неформальный лидер общества. Он командует людьми как захочет, прикрываясь благими намерениями. Остальные люди, по мнению Беликова, должны подчиняться общим правилам поведения, а Беликов является для них примером, образцом. Беликов осуждает всех за малейшую провинность.
Что было бы, если страна состояла бы из одних Беликовых?
Максим Ханов: Эта страна была бы полна запретов. Если бы кто-нибудь приехал в нее, то сошел бы с ума или сразу же уехал, потому что находиться рядом с беликовыми просто невозможно. Представим, что то справа, то слева вам говорят: “Это нельзя!”, “Это не положено!”. Становится невыносимо. Вы начинаете подчиняться, и сами становитесь таким же беликовым.
Павел Кузнецов: Мне кажется, что такое государство будет похоже на сталинское. Очень много людей пострадает от правовых принципов Беликова, ведь если ему дать власть, он не будет никого щадить. У него не будет никаких человеческих чувств и принципов. Наверняка он сразу же ввел бы цензуру. Лично просматривал бы кинофильмы и журналы. Газеты давали бы сжатую информацию и ничего критического про власть. Также, мне кажется, Беликов ввел бы “сухой” закон.
Светлана Свиридова: Если в государстве будут жить одни беликовы, то оно будет похоже на тюрьму. Ведь и там и там, у людей не будет главного – свободы. Все станут бояться выражать свои мысли. Хорошие люди будут лишены всего. Одним словом, это тирания. Мне не хотелось бы жить в таком государстве.
Ольга Плахова: Если бы государство состояло из одних беликовых, то жизни вообще не было бы. Сейчас мы тоже живем не очень хорошо, не так, как хотелось бы, но с беликовыми было еще хуже. Во-первых, у людей не было бы свободы, во-вторых, было бы много законов, запрещающих что-либо делать.
Можно ли с “беликовщиной” бороться? И надо ли?
Владислав Проскуряков: С “беликовщиной” нельзя бороться, потому что это нельзя ни исправить, ни изменить. С этим нужно считаться – и не обращать внимания. Да и нет способов борьбы. Этот порок неискореним.
Татьяна Балышева: Бороться можно. Но для этого людям надо любить свободу, иметь свое мнение, может быть, тогда они задумаются и выйдут из своего футляра. В рассказе Чехова Коваленко победил “беликовщину”, так как любил свободу, имел свое мнение. Коваленко не был из таких людей, которые боялись Беликова. Коваленко – это достойный пример человека, борющегося с “беликовщиной”.
Евгений Черепенько: Я думаю, что такие люди, как Беликов, будут всегда. С “беликовщиной” бороться нельзя. Таких людей трудно переубедить, как трудно было заставить Беликова жениться. Начнешь его переубеждать, а он пойдет и донесет, что ты устраиваешь какой-нибудь заговор с целью государственного переворота. Что можно сделать с этими беликовыми? Я думаю, что можно только игнорировать их.
Борис Баев: Я думаю, что с “беликовщиной” можно бороться. Надо разнообразить жизнь и развивать все сферы искусства, развивать технологии, чтобы мир не казался однообразным.
В “Записных книжках” Антона Чехова мы найдем такую запись: “Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья; если же оно проистекает не отсюда, а из теоретических или иных соображений, то оно не то”.
Выскажите свою точку зрения.
Петр Зинков: Я полностью согласен с Чеховым. Если человек не желает служить общему благу, а его заставляют, то это уже не будет условием личного счастья.
Светлана Шатохина: Дорогу жизни надо выбирать по сердцу, а не для материальных благ или по принуждению.
Есть ли сегодня беликовы – вопрос не праздный. При всей открытости, а иногда псевдооткрытости, нашего современного общества, когда средства массовой информации делают вид, что они свободны, беликовы сидят в нас самих. То предостережение “как бы чего не вышло”, увы, живо. Значит, с “беликовщиной” нужно бороться.
Александр ИКОННИКОВ,
учитель русского языка и литературы
Что такое “беликовщина” на примере рассказа “Человек в футляре”
В 80-х годах, когда Чехов писал свои рассказы, казенщина в человеческих отношениях проникла во все слои общества и главным правилом стало механическое, бездушное исполнение предписанных правил и норм. Повседневная пошлость, серость и грязь калечат человеческие души, лишают человека божественной искры, непосредственности и готовности воспринимать жизнь в самых разнообразных формах.
Против этого омертвления и борется Чехов, выводя квинтэссенцию казенной бездумности в гениальном по предельной сжатости и глубине образе человека “в футляре”.
Давление действенно там, где есть готовность ему подчиняться.
Весь самодержавно-бюрократический строй русской жизни таков, что в нем могут процветать только беликовы, только “беликовщина” – единственно возможное состояние русского общества, и потому русская интеллигенция задыхается в сетях “человечка в футляре”, который, подобно пауку, опутал все сферы общественной жизни.
Скучный, мелочный, пошлый быт провинциального города превращается в рассказе в бытие, отличающееся бесприютностью человеческих чувств и ненужностью живой жизни. “Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке”, – говорит обывателям губернского города герой этого рассказа – преподаватель Коваленко.
С появлением свежего источника жизни в гимназии ломается бездушный механизм, кончается век Беликова, подходит к логическому завершению. Теперь, “когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!” Но с уходом Беликова “беликовщина” не исчезает, она живуча, так что и сама жизнь остается “не запрещенной циркулярно, но и не разрешенной вполне”.
Лейтмотивом рассказа является мысль: “Нет, так больше жить невозможно”. “Футлярность” жизни всепроникающа, и чеховское мастерство дает читателю возможность почувствовать ее на разных уровнях произведения.
После гневной и эмоциональной тирады Ивана Ивановича о невозможности такого бездуховного существования мы снова слышим глухие шаги крестьянки Мавры, этого народного варианта “беликовщины”, и равнодушную реплику собеседника Ивана Ивановича Буркина: “Ну, уж это вы из другой оперы… Давайте спать”. И минут через десять Буркин уже спал”.
Но если все-таки в душах людей зреет желание изменить мир, стремление к добру, если люди осознают бесцветность и мерзость такой жизни, то мир рано или поздно избавится от “футлярности”. В этом смысле символичен финал рассказа, когда Иван Иванович восхищается звездным небом, его глубиной и бездонностью, ведь таким просторам нужны великаны, люди е русской широтой и размахом, а не Беликовы, Ковявкины и Подзатыльниковы.
Related posts:
«Что такое «беликовщина» на примере рассказа «Человек в футляре»»
В 80-х годах, когда Чехов писал свои рассказы, казенщина в человеческих отношениях проникла во все слои общества и главным правилом стало механическое, бездушное исполнение предписанных правил и норм. Повседневная пошлость, серость и грязь калечат человеческие души, лишают человека божественной искры, непосредственности и готовности воспринимать жизнь в самых разнообразных формах.
Против этого омертвления и борется Чехов, выводя квинтэссенцию казенной бездумности в гениальном по предельной сжатости и глубине образе человека «в футляре». Рассказ об учителе греческого языка Беликове читатель слышит не из уст автора, а одного из персонажей, и это не случайно, так как подобный композиционный прием позволяет читателю глубже прочувствовать и понять основную идею рассказа. «Футлярный» облик Беликова (очки в футляре, зонт в футляре и т.д.) превращается в «футлярный» образ мысли, чувства и в конечном итоге существования. Далее читатель узнает, что он является не просто казенно-бездушным существом, а давящей силой, угнетающей и уничтожающей любой источник живой жизни. Буркин замечает: «Вот подите же, наши учителя народ весь мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший в калошах и с зонтиком, держал в своих руках всю гимназию целые пятнадцать лет…» И это не случайно. Давление действенно там, где есть готовность ему подчиняться.
Весь самодержавно-бюрократический строй русской жизни таков, что в нем могут процветать только беликовы, только «беликовщина» — единственно возможное состояние русского общества, и потому русская интеллигенция задыхается в сетях «человечка в футляре», который, подобно пауку, опутал все сферы общественной жизни.
Скучный, мелочный, пошлый быт провинциального города превращается в рассказе в бытие, отличающееся бесприютностью человеческих чувств и ненужностью живой жизни. «Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке», — говорит обывателям губернского города герой этого рассказа — преподаватель Коваленко.
С появлением свежего источника жизни в гимназии ломается бездушный механизм, кончается век Беликова, подходит к логическому завершению. Теперь, «когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!» Но с уходом Беликова «беликовщина» не исчезает, она живуча, так что и сама жизнь остается «не запрещенной циркулярно, но и не разрешенной вполне».
Лейтмотивом рассказа является мысль: «Нет, так больше жить невозможно». «Футлярность» жизни всепроникающа, и чеховское мастерство дает читателю возможность почувствовать ее на разных уровнях произведения.
После гневной и эмоциональной тирады Ивана Ивановича о невозможности такого бездуховного существования мы снова слышим глухие шаги крестьянки Мавры, этого народного варианта «беликовщины», и равнодушную реплику собеседника Ивана Ивановича Буркина: «Ну, уж это вы из другой оперы … Давайте спать». И минут через десять Буркин уже спал». Но если все-таки в душах людей зреет желание изменить мир, стремление к добру, если люди осознают бесцветность и мерзость такой жизни, то мир рано или поздно избавится от «футлярности». В этом смысле символичен финал рассказа, когда Иван Иванович восхищается звездным небом, его глубиной и бездонностью, ведь таким просторам нужны великаны, люди е русской широтой и размахом, а не Беликовы, Ковявкины и Подзатыльниковы.
Смысл рассказа Человек в футляре и его названия
Этот рассказ известен всем, так как его проходят в старших классах школы. В нём автор мастерски передал реалистичность обыденной жизни, её течение, хорошо изобразил психологические портреты простых людей. В этой статье мы поможем вам разобраться с тем, какой смысл вложил А.П. Чехов в своё произведение.
Смысл названия рассказа Человек в футляре
При первом прочтении названия сразу бросается в глаза его необычность и некая абсурдность. Но на самом деле всё достаточно понятно. Главный герой рассказа, учитель греческого языка Беликов, имеет странные привычки: даже летом ходит в пальто с поднятым воротником, в тёмных очках, с зонтиком. Он использует всё, что хоть как-то помогает скрыться, спрятаться от внешнего мира, и таким образом он создаёт вокруг себя «футляр». Его внешний вид полностью отражает и характер: неразговорчив, недоверчив, боится каких-то изменений, нововведений, привык жить исключительно по правилам, прописанным в циркуляре. И этот человек имел влияние на целый город, держал всех в страхе, везде поселилась эта «футлярщина». Именно эта мысль отражается в названии рассказа.
Смысл произведения Человек в футляре
Что же старался донести до нас автор? В первую очередь то, что такие люди, как Беликов, всегда тянут вниз, не дают дорогу развитию, прогрессу, да даже простым человеческим радостям. Вспомним тот эпизод, когда главный герой ужаснулся тому, что Варенька каталась на велосипеде. Для него это настолько неприемлемо, что он даже слов не находит от своего возмущения.
Также Беликов не читает никаких книг, в основном лишь газеты. Что же можно сказать об уровне его развития? Ровным счётом ничего.
Даже те древние языки, которые он преподаёт, мёртвые, на них уже никто не разговаривает. Эта деталь лишний раз подчёркивает, что то, что из себя представляет главный герой, является «застывшим», консервативным, бесполезным.
Ещё одной проблемой, показанной автором, является социопатия. По рассказу кажется, что Беликов вообще с радостью предпочёл бы никогда ни с кем не разговаривать. Но это невозможно, ведь человек — существо социальное. И с какой-то стороны он это понимает: приходит в гости к коллегам, сидит часами и молчит. По его мнению, это называется поддержанием дружеских отношений.
Но самое главное то, что Беликов стремится спрятаться от любых препятствий, трудностей, боится смотреть правде в глаза, боится самой жизни. Он всё больше запирается в своём футляре, и, сам того не замечая, тянет за собой других.
Для него важно лишь своё спокойствие, существование без всяких проблем, ведь, не дай бог, начальство узнает, и вдруг что-нибудь выйдет. Постоянный страх, излишняя осторожность, приверженность к сухим правилам — вот что характеризует главного героя рассказа.
Такие люди, как он, проживают совершенно никчёмную жизнь, не делают ничего полезного для других, не ставят и не достигают никаких целей. В них даже невозможно разбудить чувство любви, ведь, по их мнению, это явно что-то новое, ответственное, страшное, и вообще, зачем вмешиваться в такие проблемы. Именно так и рассуждал Беликов, когда общался, а вернее сказать, пытался общаться с жизнерадостной и весёлой Варенькой, полной его противоположностью.
Беликовщина — это болезнь общества, которую Чехов изобразил на конкретном примере, а также показал то пагубное влияние, которое оказывают такие люди вообще на всё, что их окружает. Она, словно червь, грызущий изнутри свежее яблоко.
Молодое, прогрессивное поколение обязано бороться с этим явлением, а не прогибаться под него. Иначе ни к чему хорошему это не приведёт.
Смысл финала Человек в футляре
Для такого героя, как Беликов, тот финал, к которому его подвёл автор, является наилучшим.
Лишь когда Беликова положили в гроб, его вечно напряжённые черты лица наконец-то расслабились и приобрели то сладостное выражение, которое свойственно нормальным живым людям. Это его идеал, тот футляр, из которого он уже точно никогда не выйдет.
Герой нашего времени — человек в футляре
Кукрыниксы. Иллюстрация к «Человеку в футляре»
Или жена деревенского старосты Мавра в зачине того же чеховского рассказа — «в последние десять лет всё сидела за печью и только по ночам выходила на улицу». Заметим: по ночам, когда риск нарушить социальную дистанцию и заразиться от прохожего минимален. Очень предусмотрительная, социально вменяемая женщина. То, что в прежние времена выступало приметой жесточайшей социопатии и мизантропии, сегодня становится чуть ли не образцом разумного эгоизма и достойного служения благу человечества.
Странным образом меняется и даже переворачивается вся иерархия ценностей. Мне кажется, выдыхается жанр детектива, созданный Эдгаром По всего 180 лет назад, не так уж и давно по историческим меркам. Пара «преступник и сыщик» была глубоко значима для эпохи индивидуализма и рационализма, когда силы общества уходили на борьбу со злодеями, втайне подрывающими его устои. Сейчас не до этих частных аномалий, нарушающих сравнительно гладкий ход общественной жизни. Все человечество, вопреки физическому разъединению, слилось в одно дрожащее «соборное» тело, противостоящее нашествию антропофагов, непостижимой форме иной витальности. Эти «иновитяне» страшнее инопланетян, ибо они с нами и внутри нас. Они — порождение нашей же планеты, и не они ли — самые жизнеспособные ее детища, вопреки тому, что мы возомнили о себе? (страшный вопрос). Инфекционный агент более опасен и всепроникающ, чем Джеймс Бонд.
Детектив готов уступить место другому жанру, который можно назвать протектИвом. Если «детектив» — от латинского detegere, разоблачать, снимать покров, то «протектив» — от противоположного по смыслу protegere: закрываться, натягивать покров, заслоняться щитом. Как защититься от всеобъемлющей опасности, какую маску надеть, какую крепость построить? Если детектив — это расследование совершенного преступления, то протектив — это жанр предотвращения катастрофы, защиты от преступления, уже ставшего нормой, — опыт выживания на пределе.
У этого жанра — почтенная история, гораздо более древняя, чем у детектива, и восходящая к Библии. Ноев ковчег, вообще мотив построения ковчега и спасения в нем, — вот прообраз ситуации, которую мы переживаем сейчас, пытаясь собрать в наши дома все, что нужно для многодневного, а возможно, и многомесячного пребывания в спасительном заточении. Как известно, наводнение длилось 40 дней, после чего воды подняли ковчег, всё живое на земле погибло, остался лишь Ной и его спутники, — и только спустя 150 дней вода стала убывать. Похоже, нам приходится рассчитывать на столь же долгую осаду («до конца года», а то и «до лета 2021 г.», как предсказывают эксперты), пока не прилетит голубь с вакциной в остром клюве и не сделает нам укол. Правда, после потопа Ной прожил ещё 350 лет и умер в возрасте 950: это дает нам надежду, что наряду с вакциной будет изобретен и какой-нибудь радикальный способ продления жизни.
Протектив может быть экологическим, психологическим, бытовым, апокалиптическим. Там, где появляется защитная оболочка, покров, отчаянная надежда заслониться и укрепиться, заткнуть все прорехи, — там протектив. «Робинзон Kрузо» Дефо, «Шинель» Гоголя, «Пещера» Замятина, «Защита Лужина» Набокова, «Цвет из иных миров» Лавкрафта, «Человек-ящик» Кобо Абэ — все это в разном смысле протективы. Защита от стихий, от стужи, от метеорита, от космоса, от агрессии, от революции, от утопии, от таинственных врагов и непостижимых опасностей, от внешнего мира как такового. Этот жанр, по сути, не менее захватывающий, чем детективный или приключенческий. Сумеет ли герой выстроить защиту, спрятаться в нору, забиться в щель?
Как ни грустно, будущее цивилизации в результате коронавирусного испытания, — это, скорее всего, умножение слоев и покровов, торжество футлярности. Такой императив, конечно, противоречит романтическим идеалам, революционным и тоталитарным утопиям всеоткрытости, полного обнажения, слияния тел и душ. Но ведь и по сути человек, как создатель и создание культуры, — это существо закрытое, и маска приросла к его лицу, как вторая кожа. Человек не ограничивается покровом, данным ему от природы, но создает многослойную систему «покрывающих друг друга покровов», которую мы и называем цивилизацией. Сюда входят покровы первого уровня — одежда; второго — жилище; третьего — искусственная среда обитания, деревня, город. Этой многослойностью своего цивилизационного кокона человек отличается от других живых существ. Если он разработал такую систему множественных покрытий для себя, значит, ему есть что скрывать. У человека много разных определений: homo sapiens, homo faber, homo politicus, homo ludens — человек «мыслящий», «общественный», «играющий», «создающий орудия труда». К ним можно добавить и homo tegens, «человек облекающий», набрасывающий покровы на все, в том числе и на самого себя.
Человек — самое «сокровенное» из всех существ, и наслоение оболочек свидетельствует о глубине тех тайн, которые он в себе скрывает. Вот почему наибольшее количество одеяний — у служителя «тайного тайных», священника. Для свершения таинства он покрывает себя несколькими слоями одежды, каждый из которых имеет свой символический смысл. В православной церкви священник и дьякон надевают на себя подрясник, рясу, стихарь (подризник), епитрахиль, поручи и фелонь (накидку). Епископ облачается в саккос, палицу, омофор, панагию и митру. Эта традиция восходит к ветхозаветной религии и связана с устройством «тайного тайных», где хранился ковчег со скрижалями завета. «Вот с чем должен входить Аарон во святилище. Священный льняной хитон должен одевать он, нижнее платье льняное да будет на теле его, и льняным поясом пусть опоясывается, и льняный кидар надевает: это священные одежды» (Левит, 16:3—4). В этом широчайшем контексте и Беликов может восприниматься как служитель странного культа, если не Бога, то его лжеподобия, требующего всемерной самоизоляции и упорной аскезы.
Собственно, первым актом после грехопадения человека было его облачение в «одежды кожаные», под которыми часто понимается сама плоть, надетая на душу, как знак ее уплотнения и изгнания из рая. Видимо, не случайно и то, что первый город — «одежда каменная» — был построен Каином, первенцем первородного греха, который в свою очередь совершил первый грех человекоубийства и братоубийства («и построил он город» — Бытие, 4:17). Грех отделяет человека от мироздания, вызывая цепную реакцию укрытий и облачений, начиная с кожи и кончая городом и государством.
Как только у человека возникает стыд наготы и потребность покровов, так они начинают множиться и воспроизводиться на все новых уровнях. Эта почти маниакальная страсть — универсальная беликовщина — стала одним из мотивов современного искусства и направлений в культуре, которые придают упаковке самоценность, более того, рассматривают всю культуру как последовательность упаковок, лишенных внутреннего содержания. Например, постмодернизм есть самосознание культуры как бесконечной серии таких полых упаковок, вложенных друг в друга: пак-культура (pack-culture), склонная признавать только временное и условное отношение между оболочкой и содержимым, а не органическое — между формой и содержанием. Вообще приставка «пак-» может присоединяться ко многим понятиям. Например, пак-стиль — это упаковка темы во множество разных подходов и интерпретаций, не сводимых к одной идее, лишенных концептуального ядра. Художник Христо (Явашев), облекающий целые здания в ткани, фольгу, полиэтилен, легкий металл, хорошо имитирует эту безграничную множимость одежды, присущую культуре как таковой, — точнее, человеку как одетому существу (одетому изначально в свое тело, а затем и во все остальное). Христо прославился тем, что в 1985 году упаковал в бежевую ткань парижский мост Пон Неф, а в 1995-м покрыл серебристой металлической оболочкой берлинский Рейхстаг. Он также упаковал здания в Берне, Чикаго и Сполето. Искусство Христо имеет дело с предельным выражением homo tegens — с теми ультрасовременными оболочками, которые за тысячелетия цивилизации наросли на первую оболочку Адама.
Сейчас пандемия подводит нас к стремительному возрастанию подобной «упаковочности» («искусство — в жизнь»!) Одно из основных занятий в нынешнем обиходе — натягивать маски и перчатки и очищать все поверхности, включая доставленные на дом товары, покрывая их упаковки дополнительным слоем стерильности, протирая дезинфицирующими растворами, салфетками и т.п.
Проблема упаковки — футляра и футлярности — важна для России, где исторически не выработалось достаточно средств для защиты человека от сурового природного и социального климата и широко распахнутого простора. Более того, сложилась мораль осуждения всяческих чехлов и покровов. Им противопоставляются удаль, которая не терпит никаких сдерживающих изнутри оболочек, «компрессий», и раздолье, не терпящее никаких внешних защитных оболочек, «изоляций». Удаль изнутри и разгулье извне совместно взламывают замкнутость всех покровов. Российским архетипом стало разоблачительное чеховское понимание «человека в футляре» как душителя своей и чужой свободы. Основное присловье Беликова — «как бы чего не вышло», не нарушило границы формы, приличия, порядка, чинности, благочиния, и, конечно же, учитель древнегреческого пользуется в обществе репутацией реакционера. Он пытался «создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге. » Но у современного читателя «человек в футляре» может вызвать скорее сочувствие, чем неприязнь, потому что жизнь на российских просторах, действительно «держит в тревоге» и полна таких «внешних влияний», от которых нужна как можно более толстая оболочка. Примечательно, что сам Чехов «под давлением обстоятельств» вполне невинно применил к себе этот образ — уже после публикации рассказа: «Ноябрьские ветры дуют неистово, свистят, рвут крыши. Я сплю в шапочке, в туфлях, под двумя одеялами, с закрытыми ставнями — человек в футляре» (письмо к М. П. Чеховой, 19 ноября 1899 г.).
В конце «Человека в футляре» Чехов подводит читателя к тому, что футлярность, дескать, это мертвечина и что наилучший футляр — это гроб, в котором наконец успокоился Беликов («точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет»). Но история имеет в запасе и обратные свидетельства — вспомним, например, 1920—1930-е годы, ситуацию платоновского «Котлована», где предельно оголенные от всех своих социальных, правовых, цивильных, моральных, да и физических покровов люди ищут последнего укрытия в гробах, которые буквально становятся их жилищем, «деревянной рубашкой» (той, что «ближе к телу»). Коллективизация в деревне, коммунальные квартиры и общежития в городе, обобществление имущества, коллективизм идеологии и морали, коммунизация политики, науки, быта, всего бытия и сознания — все это, казалось, вело к идеалу общества без футляров. Стирались полевые межи, ломались перегородки, стены, срывались покровы с дружбы, любви, частной жизни, камерных интересов. Создавалась среда тотальной прозрачности. Но такое «саморазоблаченное» общество, скинувшее все покровы, заголившееся до пупа и души, не только не спасается от мертвечины, но оказывается мертвым изначально, т.е. чуть ли не с рождения проделывает тот путь к последнему футляру, к которому Беликов, как и все цивилизованные люди, проходит через смену регулярных обличий-оболочек, от пеленок до фуфайки, калош, зонтика, а затем уже, в свой черед, и гроба. Платонов изображает общество, разрушившее все футляры, как общество самых жутких и тесных футляров. «Раскулаченная» деревня, мужичье, вынутое из своих одежд, из всех оболочек частной собственности. «. Мужик лежал в пустом гробу и при любом шуме закрывал глаза, как скончавшийся». Как видим, антифутлярность оборачивалась в России не отменой, а вездесущием гробов — или отменой даже и этого последнего футляра и захоронением в общей могиле.
О том, насколько «антифутлярные» настроения сильны в генотипе русской культуры, может свидетельствовать неисправимый романтик Марина Цветаева. В поэме «Крысолов» Цветаева чеканит такие названия для своего alter ego — музыканта, освободителя города, которому городские власти, словно в насмешку, предлагают в награду футляр для флейты:
Раз музыкант — так гол,
Чист. Для чего красе —
Щит? Гнойники скрывают!
Кто из всего и все
Не в ушеса, а в слух
Вам протрубят к обедне —
В день, когда сбросит дух
Тело: чехол последний.
Что до футляра — в печь!
В этой цветаевской формуле художника и свободного духа: «чехолоненавистник и футлярокол» — как бы дан общий знаменатель всех антифутлярных настроений русской культуры: от «заголимся и обнажимся» мертвецов в «Бобке» Достоевского до ленинского яростного срывания всех и всяческих масок; от мягкой антимещанской грусти Чехова до гностического видения восставших душ, сбрасывающих мертвые тела. Вся русская культура был одержима этим революционно-апокалиптическим, антибуржуазным и антикультурным комплексом расчехления чехлов.
В наши дни «Человек в футляре» читается как грустная и язвительная притча о человеке, которому вдруг открылась собственная беззащитность. Все, чем современный, технически сверхоснащенный человек привык себя окружать, все линии обороны прорваны ковидом-невидимкой. «Венец всего живущего», как называл человека Гамлет, должен преклониться перед носителем другой короны.
Вирусы чаще всего характеризуются как «организмы на границе живого»: у них есть одни признаки жизни и отсутствуют другие. Глубокая ирония состоит в том, что для сопротивления этим «полуживым» нам самим приходится жертвовать своим жизненным пространством. Не есть ли «беликовщина», как ни прискорбно это осознавать, — естественная форма выживания и самосохранения человека в мире микроскопически малых, почти как молекулы, носителей смерти?
Можно предвидеть, что со временем угрюмые маски и тупорылые респираторы сменятся разноцветными и разнофасонными личинами, которые, в дополнение к защитным, приобретут множество других, знаковых функций: коммуникативных, профессиональных, даже эротических. Но вряд ли цивилизация, вобравшая в себя новый протективный слой, совсем он него откажется: скорее, творчески преобразит. И тогда Беликов станет восприниматься не только как сатира на удушающую казенщину конца 19 в., но, быть может, и как провозвестник эпохи самоизоляции 21 в., — первопроходец новых путей к спасению человечества.
Памятник человеку в футляре на родине Чехова, в Таганроге.