Как называлась византия в древности

Византия

Византи́я – (Восточ­ная часть Рим­ской импе­рии, Визан­тий­ская импе­рия), госу­дар­ство, суще­ство­вав­шее в период с IV в. по 1453 г., обра­зо­ван­ное при рас­паде Рим­ской импе­рии на две части: восточ­ную и запад­ную.

Какая форма прав­ле­ния была в Визан­тии?

От Рим­ской импе­рии Визан­тия уна­сле­до­вала монар­хи­че­скую форму прав­ле­ния с импе­ра­то­ром во главе. С VII в. глава госу­дар­ства име­но­вался авто­кра­тор (греч. Αὐτοκράτωρ – само­дер­жец) или васи­левс (греч. Βασιλεὺς – царь).

Когда обра­зо­ва­лась Визан­тия?

У ученых нет еди­ного мнения отно­си­тельно даты обра­зо­ва­ния Визан­тии как отдель­ного госу­дар­ства: то есть той даты, кото­рую, соб­ственно, сле­дует при­нять за началь­ную точку отсчёта суще­ство­ва­ния Визан­тии (а не просто восточ­ной части Рим­ской импе­рии). Многие счи­тают, что она сфор­ми­ро­ва­лась в 395 г. в связи с окон­ча­тель­ным раз­де­ле­нием Рим­ской импе­рии на запад­ную и восточ­ную части после смерти импе­ра­тора Фео­до­сия I. Другая рас­про­стра­нен­ная дата – 330 г. – услов­ная точка отсчета, при­ня­тая под вли­я­нием мнения, что в этом году Кон­стан­ти­но­поль – Новый Рим – был объ­яв­лен сто­ли­цей Восточ­ной Рим­ской импе­рии; сере­дина IV в. (пре­вра­ще­ние Кон­стан­ти­но­поля в пол­но­прав­ную сто­лицу, время Кон­стан­ция II); сере­дина VI в. (прав­ле­ние импе­ра­тора Юсти­ни­ана I); сере­дина VII в. (эпоха после войн Ирак­лия I с пер­сами и ара­бами).

Как офи­ци­ально назы­ва­лась Визан­тия?

Само­на­зва­ний у Восточ­ной Рим­ской импе­рии начи­ная с III–IV вв., в том числе после паде­ния Кон­стан­ти­но­поля в 1453 г., было несколько: госу­дар­ство ромеев, или римлян, (βασιλεία τῶν Ρωμαίων), Романи́я (Ρωμανία), Ромаи́да (Ρωμαΐς). Слово «визан­тийцы» исполь­зо­ва­лось, в основ­ном, для обо­зна­че­ния жите­лей Кон­стан­ти­но­поля – по назва­нию древ­него города Визан­тий (Βυζάντιον), кото­рый был своего рода «пред­те­чей» Кон­стан­ти­но­поля, а сами жители импе­рии назы­вали себя роме­ями – рим­ля­нами (Ρωμαίοι), ими правил рим­ский импе­ра­тор – васи­левс (Βασιλεύς τῶν Ρωμαίων), а их сто­ли­цей был Новый Рим (Νέα Ρώμη) – именно так обычно назы­вался осно­ван­ный Кон­стан­ти­ном город. Запад­ные источ­ники на про­тя­же­нии боль­шей части визан­тий­ской исто­рии име­но­вали ее «Импе­рией греков», в Древ­ней Руси Визан­тию обычно назы­вали «Гре­че­ским цар­ством», а ее сто­лицу – Царь­гра­дом.

Почему Визан­тия сего­дня назы­ва­ется Визан­тией?

Данное назва­ние впер­вые встре­ча­ется в запад­но­ев­ро­пей­ской тра­ди­ции: первое исполь­зо­ва­ние этого тер­мина было зафик­си­ро­вано в сочи­не­ниях Приска. Упо­треб­ляли его также Малх Фила­дель­фиец, Аммиан Мар­цел­лин, Иордан. После паде­ния Рима в 476 г. необ­хо­ди­мость как-то отдельно обо­зна­чать Восточ­ную и Запад­ную Рим­ские импе­рии отпала – оста­лась един­ствен­ная Рим­ская импе­рия, и термин, утра­тив функ­ци­о­наль­ность, фак­ти­че­ски вышел из упо­треб­ле­ния. В науч­ный обиход слово вер­ну­лось уже после паде­ния Визан­тии, бла­го­даря труду немец­кого гума­ни­ста и исто­рика Иеро­нима Вольфа (в XVI в.) «Корпус визан­тий­ской исто­рии», пред­став­ля­ю­щему собой неболь­шую анто­ло­гию сочи­не­ний исто­ри­ков Восточ­ной импе­рии с латин­ским пере­во­дом. Именно с тех пор это поня­тие вошло в оборот в Запад­ной Европе, а затем и во всем мире.

На каком языке гово­рили жители Визан­тии?

Ромеи гово­рили и писали, в основ­ном, на сред­не­гре­че­ском языке (ρωμαϊκή γλώσσα – букв. рим­ский язык), назы­ва­е­мом также визан­тий­ским гре­че­ским и визан­тий­ским языком. Хро­но­ло­ги­че­ски сред­не­гре­че­ский этап охва­ты­вает прак­ти­че­ски все сред­не­ве­ко­вье от окон­ча­тель­ного раз­де­ле­ния Рим­ской импе­рии до паде­ния Кон­стан­ти­но­поля в 1453 г. и рас­по­ла­га­ется между древ­не­гре­че­ским языком антич­но­сти и совре­мен­ным ново­гре­че­ским языком Греции и Кипра. На латыни же раз­го­ва­ри­вали в запад­ных про­вин­циях Визан­тии и на Бал­ка­нах, кроме того, до VI в. она оста­ва­лась офи­ци­аль­ным языком юрис­пру­ден­ции: послед­ним зако­но­да­тель­ным сводом на латыни стал Кодекс Юсти­ни­ана (529 г.), после кото­рого законы изда­вали уже на гре­че­ском.

Правда ли, что в усло­виях монар­хии в Визан­тии мог про­биться к власти чело­век из «про­стых смерт­ных»?

Для пра­вя­щего класса Визан­тии была харак­терна мобиль­ность. Дей­стви­тельно, во все вре­мена чело­век из низов мог про­биться к власти. В неко­то­рых слу­чаях ему было даже легче: напри­мер, была воз­мож­ность сде­лать карьеру в армии и заслу­жить воин­скую славу. Напри­мер, Васи­лий I был кре­стья­ни­ном, а затем объ­езд­чи­ком лоша­дей на службе у знат­ного вель­можи. Роман I Лака­пин был также выход­цем из кре­стьян, Михаил IV, до того как стать импе­ра­то­ром, был меня­лой.

Когда Визан­тия достигла наи­боль­шего вели­чия?

Наи­боль­шую тер­ри­то­рию Визан­тия кон­тро­ли­ро­вала при импе­ра­торе Юсти­ни­ане I (527–565 гг.), вернув себе на несколько деся­ти­ле­тий зна­чи­тель­ную часть при­бреж­ных тер­ри­то­рий бывших запад­ных про­вин­ций Рима и поло­же­ние самой могу­ще­ствен­ной сре­ди­зем­но­мор­ской дер­жавы. В даль­ней­шем под натис­ком мно­го­чис­лен­ных врагов импе­рия посте­пенно утра­чи­вала земли. После сла­вян­ских, бул­гар­ских, лан­го­бард­ских, вест­гот­ских и араб­ских заво­е­ва­ний импе­рия зани­мала лишь тер­ри­то­рию Греции и Малой Азии. Неко­то­рое уси­ле­ние в IX–XI вв. сме­ни­лось зна­чи­тель­ными поте­рями в конце XI в., во время наше­ствия сель­д­жу­ков и пора­же­ния при Ман­цик­ерте, уси­ле­нием при первых Ком­ни­нах, после рас­пада страны под уда­рами кре­сто­нос­цев, взяв­ших Кон­стан­ти­но­поль в 1204 г., оче­ред­ным уси­ле­нием при Иоанне Ватаце, вос­ста­нов­ле­нием импе­рии Миха­и­лом Палео­ло­гом, и, нако­нец, гибе­лью в 1453 г. под натис­ком осма­нов.

Можно ли назвать жизнь в тыся­че­лет­ней Визан­тий­ской импе­рии отно­си­тельно спо­кой­ной?

Среди веру­ю­щих, дей­стви­тельно, нередко бытует мнение о том, что жизнь в Визан­тии была спо­кой­ной и без­опас­ной: визан­тий­ские монархи являли собой образцы бла­го­че­стия и муд­ро­сти, в уютных кельях с видом на море моли­лись сту­дий­ские монахи, святые отцы писали в тихой обста­новке свои фун­да­мен­таль­ные труды, и, конечно же, в таких усло­виях под­дан­ные вели­кой пра­во­слав­ной импе­рии чув­ство­вали себя как за камен­ной стеной. Увы, к исто­ри­че­ской реаль­но­сти все эти пред­став­ле­ния не имеют ника­кого отно­ше­ния.

Так, напри­мер, импе­рию опу­сто­шала пан­де­мия – так назы­ва­е­мая Юсти­ни­а­нова чума (541–700 годы). Она нача­лась в Египте (его визан­тий­ский период длился до 646 г.) и охва­тила тер­ри­то­рию всего циви­ли­зо­ван­ного мира того вре­мени. Погибло около 100 мил­ли­о­нов чело­век, Визан­тия поте­ряла при­мерно поло­вину своего насе­ле­ния.

В разное время госу­дар­ство разо­ряли вест­готы, гунны, персы, русы, бол­гары, авары, арабы, сель­д­жуки, кре­сто­носцы, османы. В резуль­тате непре­кра­ща­ю­щихся войн эко­но­мика импе­рии веками нахо­ди­лась в состо­я­нии тяже­лого кри­зиса, управ­ле­ние было пора­жено кор­руп­цией, заду­шен­ное нало­гами насе­ле­ние нищало, импе­рию сотря­сали вос­ста­ния, бунты. Кроме того, импе­ра­торы были вынуж­дены посто­янно бороться с заго­во­рами внут­рен­них про­тив­ни­ков.

Цер­ковь под­вер­га­лась атакам ложных док­трин, стал­ки­ва­лась с мно­го­об­раз­ными ере­ти­че­скими тече­ни­ями: ари­ан­ством, несто­ри­ан­ством, моно­фи­зит­ством, моно­фе­лит­ством, ико­но­бор­че­ством и др. В 1054 г. про­изо­шел офи­ци­аль­ный разрыв между хри­сти­ан­скими церк­вями, что усу­гу­било до пре­дела натя­ну­тые отно­ше­ния с Запа­дом.

Жизнь в Визан­тий­ской импе­рии никак не была похожа на сказку, однако этот пози­тив­ный миф дожил до наших дней, и неко­то­рые совре­мен­ные кон­спи­ро­логи и поли­то­логи, свя­зан­ные с евразий­ством, порой заяв­ляют о том, что любой чело­век, кри­ти­ку­ю­щий Визан­тию, пособ­ник Запада, что Визан­тия для нас есть вопло­ще­ние абсо­лют­ного добра и одно из оружий в борьбе с враж­деб­ным англо­сак­сон­ским миром.

На Западе нередко встре­ча­ется пред­став­ле­ние о том, что Визан­тия была неве­же­ствен­ной стра­ной. Как это объ­яс­нить?

Нега­тив­ные пред­став­ле­ния пришли вместе с тра­ди­цией новой евро­пей­ской куль­туры, для кото­рой Визан­тия была при­ме­ром тота­ли­тар­ного госу­дар­ства, где правят интриги, где на всех уров­нях гос­под­ствует веро­лом­ная поли­тика. Так, Воль­тер назы­вал Визан­тию «ужас­ной и отвра­ти­тель­ной» стра­ной. Не луч­шего мнения о ней были и другие фран­цуз­ские про­све­ти­тели XVIII в., в дей­стви­тель­но­сти име­ю­щие мало пред­став­ле­ния об этой стране, кото­рая рас­смат­ри­ва­лась ими только с одного ракурса.

Что такое «Гре­че­ский проект»? Какое отно­ше­ние он имел к Визан­тии?

В Рос­сий­ской импе­рии при Ека­те­рине Вели­кой суще­ство­вал проект воз­рож­де­ния Визан­тии – «Гре­че­ский проект». Рос­сий­ская импе­рия тогда вела войны с Осман­ской импе­рией, и план преду­смат­ри­вал, в случае без­ого­во­роч­ной победы над тур­ками и взятия Кон­стан­ти­но­поля, созда­ние новой «Визан­тий­ской импе­рии». Импе­ра­то­ром этой воз­рож­ден­ной Визан­тии должен был стать Кон­стан­тин Пав­ло­вич, вели­кий князь, сын наслед­ника Павла Пет­ро­вича (буду­щего Павла I) и внук Ека­те­рины. Воль­тер при­зы­вал Ека­те­рину дойти в войне с тур­ками до Стам­була, вновь пре­вра­тить его в Кон­стан­ти­но­поль, раз­ру­шить Турцию, спасти бал­кан­ских хри­стиан. И даже дал прак­ти­че­ский совет: для боль­шего сход­ства с подви­гами древ­но­сти исполь­зо­вать в степ­ных боях против турок колес­ницы. Однако взятия Кон­стан­ти­но­поля не про­изо­шло, и о плане впо­след­ствии забыли.

Каково зна­че­ние Визан­тий­ской импе­рии?

Пра­во­сла­вие, а также вера и куль­тура, родив­ши­еся на основе этой веры, пришли к нам из Визан­тии. Фор­ми­ро­ва­ние Руси-России, как госу­дар­ства, из вар­вар­ских сла­вян­ских племен свя­зано с тем, что Древ­няя Русь в 988 году при­няла хри­сти­ан­ство от Визан­тии (от пред­ста­ви­те­лей Кон­стан­ти­но­поль­ской Церкви) и впи­тала в себя в очень корот­кие сроки самую слож­ную, изощ­рен­ную, глу­бо­кую куль­туру того вре­мени. Куль­туру, вос­при­няв­шую все наи­бо­лее зна­чи­тель­ное, что было создано в антич­но­сти. По мнению фран­цуз­ского исто­рика, визан­то­лога Шарля Диля, «Визан­тия создала бле­стя­щую куль­туру, может быть, самую бле­стя­щую, какую только знали сред­ние века, бес­спорно един­ствен­ную, кото­рая до XI в. суще­ство­вала в хри­сти­ан­ской Европе. Кон­стан­ти­но­поль оста­вался в тече­ние многих сто­ле­тий един­ствен­ным вели­ким горо­дом хри­сти­ан­ской Европы, не знав­шим себе равных по вели­ко­ле­пию. Своей лите­ра­ту­рой и искус­ством Визан­тия ока­зы­вала зна­чи­тель­ное вли­я­ние на окру­жав­шие её народы. Остав­ши­еся от неё памят­ники и вели­че­ствен­ные про­из­ве­де­ния искус­ства пока­зы­вают нам весь блеск визан­тий­ской куль­туры. Поэтому Визан­тия зани­мала в исто­рии сред­них веков зна­чи­тель­ное и, надо ска­зать, заслу­жен­ное место».

Источник

Самые важные факты о Византии

7 вещей, которые необходимо понимать об истории Византии современному человеку: почему страны Византия не существовало, что византийцы думали о себе, на каком языке писали, за что их невзлюбили на Западе и на чем их история все-таки закончилась

1. Страны под названием Византия никогда не существовало

Если бы византийцы VI, X или XIV века услышали от нас, что они — византийцы, а их страна называется Византия, подавляющее большинство из них нас бы просто не поняли. А те, кто все же понял, решили бы, что мы хотим к ним подольститься, называя их жителями столицы, да еще и на устаревшем языке, который используют только ученые, старающиеся сделать свою речь как можно более изысканной.

Часть консульского диптиха Юстиниана. Константинополь, 521 год Диптихи вручались консулам в честь их вступления в должность. © The Metropolitan Museum of Art

Страны, которую ее жители назы­вали бы Византия, никогда не было; слово «византийцы» никогда не было самоназванием жителей какого бы то ни было государства. Слово «визан­тийцы» иногда использовалось для обозначения жителей Константино­поля — по названию древнего города Византий (Βυζάντιον), который в 330 го­ду был заново основан императором Константином под именем Константинополь. Назывались они так только в текстах, написанных на условном литературном языке, стилизованном под древнегреческий, на котором уже давно никто не гово­рил. Других византийцев никто не знал, да и эти существовали лишь в текстах, доступных узкому кругу образованной элиты, писавшей на этом архаизированном греческом языке и понимавшей его.

Самоназванием Восточной Римской империи начиная с III–IV веков (и после захвата Константинополя турками в 1453 году) было несколько устойчивых и всем понятных оборотов и слов: государство ромеев, или римлян, (βασιλεία τῶν Ρωμαίων [basileia ton romaion]), Романи́я (Ρωμανία), Ромаи́да (Ρωμαΐς [Romais]).

Сами жители называли себя ромеями — римлянами (Ρωμαίοι [romaioi]), ими правил римский император — василевс (Βασιλεύς τῶν Ρωμαίων [basileus ton romaion]), а их столицей был Новый Рим (Νέα Ρώμη [Nea Rome]) — именно так обычно назывался основанный Константином город.

Откуда же взялось слово «Византия» и вместе с ним представление о Визан­тийской империи как о государстве, возникшем после падения Римской империи на территории ее восточных провинций? Дело в том, что в XV веке вместе с государственностью Восточно-Римская империя (так Византию часто называют в современных исторических сочинениях, и это гораздо ближе к самосознанию самих византийцев), по сути, лишилась и голоса, слышимого за ее пределами: восточноримская традиция самоописания оказалась изолированной в пределах грекоязычных земель, принадлежавших Османской империи; важным теперь было только то, что о Византии думали и писали западноевропейские ученые.

Иероним Вольф. Гравюра Доминикуса Кустоса. 1580 год © Herzog Anton Ulrich-Museum Braunschweig

В западноевропейской традиции госу­дарство Византия было фактически создано Иеро­нимом Вольфом, немецким гуманистом и историком, в 1577 году издавшим «Корпус византийской истории» — небольшую антологию сочинений историков Восточной империи с латинским переводом. Именно с «Корпуса» понятие «византийский» вошло в западноевропейский научный оборот.

Сочинение Вольфа легло в основу другого собрания византийских историков, тоже называвшегося «Корпусом византийской истории», но гораздо более масштабного — он был издан в 37 томах при содействии короля Франции Людовика XIV. Наконец, венецианское переиздание второго «Корпуса» использовал английский историк XVIII века Эдуард Гиббон, когда писал свою «Историю падения и упадка Римской империи» — пожалуй, ни одна книга не оказала такого огромного и одновременно разрушительного влияния на создание и популяризацию современного образа Византии.

Ромеи с их исторической и культурной традицией были, таким образом, лишены не только своего голоса, но и права на самоназвание и самосознание.

2. Византийцы не знали, что они не римляне

Для византийцев, которые сами называли себя ромеями-римлянами, история великой империи никогда не кончалась. Сама эта мысль показалась бы им абсурдной. Ромул и Рем, Нума, Август Октавиан, Константин I, Юстиниан, Фока, Михаил Великий Комнин — все они одинаковым образом с незапамятных времен стояли во главе римского народа.

До падения Константинополя (и даже после него) византийцы считали себя жителями Римской империи. Социальные институты, законы, государственность — все это сохранялось в Византии со времен первых римских императоров. Принятие христианства почти не повлияло на юридическое, экономическое и административное устройство Римской империи. Если истоки христианской церкви византийцы видели в Ветхом Завете, то начало собственной политической истории относили, как и древние римляне, к троянцу Энею — герою основополагающей для римской идентичности поэмы Вергилия.

Общественный порядок Римской империи и чувство принадлежности к великой римской patria сочетались в византийском мире с греческой наукой и письменной культурой: византийцы считали классическую древнегреческую литературу своей. Например, в XI веке монах и ученый Михаил Пселл всерьез рассуждает в одном трактате о том, кто пишет стихи лучше — афинский трагик Еврипид или византийский поэт VII века Георгий Писида, автор панегирика об аваро-славянской осаде Константинополя в 626 году и богословской поэмы «Шестоднев» о божественном сотворении мира. В этой поэме, переведенной впоследствии на славянский язык, Георгий парафразирует античных авторов Платона, Плутарха, Овидия и Плиния Старшего.

В то же время на уровне идеологии византийская культура часто противопоставляла себя классической античности. Христианские апологеты заметили, что вся греческая древность — поэзия, театр, спорт, скульптура — пронизана религиозными культами языческих божеств. Эллинские ценности (материальная и физическая красота, стремление к удовольствию, челове­ческие слава и почести, военные и атлетические победы, эротизм, рацио­нальное философское мышление) осуждались как недостойные христиан. Василий Великий в знаменитой беседе «К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями» видит главную опасность для христианской молодежи в привлекательном образе жизни, который предлагается читателю в эллинских сочинениях. Он советует отбирать в них для себя только истории, полезные в нравственном отношении. Парадокс в том, что Василий, как и многие другие Отцы Церкви, сам получил прекрасное эллинское образование и писал свои сочинения классическим литературным стилем, пользуясь приемами античного риторического искусства и языком, который к его времени уже вышел из употребления и звучал как архаичный.

На практике идеологическая несовместимость с эллинством не мешала византийцам бережно относиться к античному культурному наследию. Древние тексты не уничтожались, а копировались, при этом переписчики старались соблюдать точность, разве что могли в редких случаях выкинуть слишком откровенный эротический пассаж. Эллинская литература продолжала быть основой школьной программы в Византии. Образованный человек должен был читать и знать эпос Гомера, трагедии Еврипида, речи Демос­фена и использовать эллинский культурный код в собственных сочинениях, например называть арабов персами, а Русь — Гипербореей. Многие элементы античной культуры в Византии сохранились, правда изменившись до неузнаваемости и обретя новое религиозное содержание: например, риторика стала гомилетикой (наукой о церковной проповеди), философия — богословием, а античный любовный роман повлиял на агиографические жанры.

3. Византия родилась, когда Античность приняла христианство

Когда начинается Византия? Наверное, тогда, когда кончается история Римской империи — так мы привыкли думать. По большей части эта мысль кажется нам естественной благодаря огромному влиянию монументальной «Истории упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона.

Написанная в XVIII веке, эта книга до сих пор подсказывает как историкам, так и неспециалистам взгляд на период с III по VII век (который теперь все чаще называется поздней Античностью) как на время упадка былого величия Римской империи под воздействием двух основных факторов — нашествий германских племен и постоянно растущей социальной роли христианства, которое в IV веке стало доминирующей религией. Византия, существующая в массовом сознании прежде всего как христианская империя, рисуется в этой перспективе как естественный наследник того культурного упадка, который произошел в поздней Античности из-за массовой христианизации: средо­точием религиозного фанатизма и мракобесия, растянувшимся на целое тысячелетие застоем.

На одной стороне изображен глаз, на который направлены стрелы и нападают лев, змея, скорпион и аист.

© The Walters Art Museum

Надписи определяют его как «женщина, которая страдала кровотечением» (Лк. 8:43–48). Считалось, что гематит помогает остановить кровотечение, и из него были очень популярны амулеты, связанные с женским здоровьем и менструальным циклом.

© The Metropolitan Museum of Art

Таким образом, если смотреть на историю глазами Гиббона, поздняя Античность оборачивается трагическим и необратимым концом Античности. Но была ли она лишь временем разрушения прекрасной древности? Историческая наука уже более полувека уверена, что это не так.

В особенности упрощенным оказывается представление о якобы роковой роли христианизации в разрушении культуры Римской империи. Культура поздней Античности в реальности вряд ли была построена на противопоставлении «языческого» (римского) и «христианского» (византийского). То, как была устроена позднеантичная культура для ее создателей и пользователей, отличалось куда большей сложностью: христианам той эпохи показался бы странным сам вопрос о конфликте римского и религиозного. В IV веке римские христиане запросто могли поместить изображения языческих божеств, выполненных в античном стиле, на предметы обихода: например, на одном ларце, подаренном новобрачным, обнаженная Венера соседствует с благочестивым призывом «Секунд и Проекта, живите во Христе».

Динамичные изменения, происходившие в разных пластах культуры Римской империи в поздней Античности, трудно напрямую связать с христианизацией, раз уж христиане того времени сами были такими охотниками до классических форм и в изобразительных искусствах, и в литературе (как и во многих других сферах жизни). Будущая Византия рождалась в эпоху, в которой взаимосвязи между религией, художественным языком, его аудиторией, а также социоло­гией исторических сдвигов были сложными и непрямыми. Они несли в себе потенциал той сложности и многоплановости, которая развертывалась позднее на протяжении веков византийской истории.

4. В Византии говорили на одном языке, а писали на другом

Языковая картина Византии парадоксальна. Империя, не просто претендо­вавшая на правопреемство по отношению к Римской и унаследовавшая ее институты, но и с точки зрения своей политической идеологии бывшая Римской империей, никогда не говорила на латыни. На ней разговаривали в западных провинциях и на Балканах, до VI века она оставалась официальным языком юриспруденции (последним законодательным сводом на латыни стал Кодекс Юстиниана, обнародованный в 529 году, — после него законы издавали уже на греческом), она обогатила греческий множеством заимствований (прежде всего в военной и административной сферах), ранневизантийский Константинополь привлекал карьерными возможностями латинских грамматиков. Но все же латынь не была настоящим языком даже ранней Византии. Пускай латиноязычные поэты Корипп и Присциан жили в Констан­тинополе, мы не встретим этих имен на страницах учебника истории визан­тийской литературы.

Мы не можем сказать, в какой именно момент римский император становится византийским: провести четкую границу не позволяет формальное тождество институтов. В поисках ответа на этот вопрос необходимо обращаться к нефор­мализуемым культурным различиям. Римская империя отличается от Визан­тийской тем, что в последней оказываются слиты римские институты, гре­ческая культура и христианство и осуществляется этот синтез на основе греческого языка. Поэтому одним из критериев, на которые мы могли бы опереться, становится язык: византийскому императору, в отличие от его римского коллеги, проще изъясняться на греческом, чем на латыни.

Но что такое этот греческий? Альтернатива, которую предлагают нам полки книжных магазинов и программы филологических факультетов, обманчива: мы можем найти в них либо древне-, либо новогреческий язык. Иной точки отсчета не предусмотрено. Из-за этого мы вынуждены исходить из того, что греческий язык Византии — это либо искаженный древнегреческий (почти диалоги Платона, но уже не совсем), либо протоновогреческий (почти перего­воры Ципраса с МВФ, но еще не вполне). История 24 столетий непрерывного развития языка спрямляется и упрощается: это либо неизбежный закат и деградация древнегреческого (так думали западноевропейские филологи-классики до утверждения византинистики как самостоятельной научной дисциплины), либо неминуемое прорастание новогреческого (так считали греческие ученые времен формирования греческой нации в XIX веке).

Действительно, византийский греческий трудноуловим. Его развитие нельзя рассматривать как череду поступательных, последовательных изменений, поскольку на каждый шаг вперед в языковом развитии приходился и шаг назад. Виной тому — отношение к языку самих византийцев. Социально престижной была языковая норма Гомера и классиков аттической прозы. Писать хорошо значило писать историю неотличимо от Ксенофонта или Фукидида (последний историк, решившийся ввести в свой текст староаттические элементы, казав­шиеся архаичными уже в классическую эпоху, — это свидетель падения Константинополя Лаоник Халкокондил), а эпос — неотличимо от Гомера. От образованных византийцев на протяжении всей истории империи требо­валось в буквальном смысле говорить на одном (изменившемся), а писать на другом (застывшем в классической неизменности) языке. Раздвоенность языкового сознания — важнейшая черта византийской культуры.

Остраконы — черепки глиняных сосудов — использовали для записи библейских стихов, юридических документов, счетов, школьных заданий и молитв, когда папирус был недоступен или слишком дорог.

© The Metropolitan Museum of Art

Усугубляло ситуацию и то, что еще со времен классической древности за определенными жанрами были закреплены определенные диалектные особенности: эпические поэмы писали на языке Гомера, а медицинские трактаты составляли на ионийском диалекте в подражание Гиппократу. Сходную картину мы видим и в Византии. В древнегреческом языке гласные делились на долгие и краткие, и их упорядоченное чередование составляло основу древнегреческих стихотворных метров. В эллинистическую эпоху противопоставление гласных по долготе ушло из греческого языка, но тем не менее и через тысячу лет героические поэмы и эпитафии писались так, как будто фонетическая система осталась неизменной со времен Гомера. Различия пронизывали и другие языковые уровни: нужно было строить фразу, как Гомер, подбирать слова, как у Гомера, и склонять и спрягать их в соответствии с парадигмой, отмершей в живой речи тысячелетия назад.

Однако писать с античной живостью и простотой удавалось не всем; нередко в попытке достичь аттического идеала византийские авторы теряли чувство меры, стремясь писать правильнее своих кумиров. Так, мы знаем, что датель­ный падеж, существовавший в древнегреческом, в новогреческом почти полностью исчез. Логично было бы предположить, что с каждым веком в литературе он будет встречаться все реже и реже, пока постепенно не исчезнет вовсе. Однако недавние исследования показали, что в византий­ской высокой словесности дательный падеж используется куда чаще, чем в литературе классической древности. Но именно это увеличение частоты и говорит о расшатывании нормы! Навязчивость в использовании той или иной формы скажет о вашем неумении ее правильно применять не меньше, чем ее полное отсутствие в вашей речи.

В то же время живая языковая стихия брала свое. О том, как менялся разговорный язык, мы узнаем благодаря ошибкам переписчиков рукописей, нелитературным надписям и так называемой народноязычной литературе. Термин «народноязычный» неслучаен: он гораздо лучше описывает интересующее нас явление, чем более привычный «народный», поскольку нередко элементы простой городской разговорной речи использовались в памятниках, созданных в кругах константинопольской элиты. Настоящей литературной модой это стало в XII веке, когда одни и те же авторы могли работать в нескольких регистрах, сегодня предлагая читателю изысканную прозу, почти неотличимую от аттической, а завтра — едва ли не площадные стишки.

Диглоссия, или двуязычие, породила и еще один типично византийский феномен — метафразирование, то есть переложение, пересказ пополам с переводом, изложение содержания источника новыми словами с понижением или повышением стилистического регистра. Причем сдвиг мог идти как по линии усложнения (вычурный синтаксис, изысканные фигуры речи, античные аллюзии и цитаты), так и по линии упрощения языка. Ни одно произведение не считалось неприкосновенным, даже язык священных текстов в Византии не имел статуса сакрального: Евангелие можно было переписать в ином стилистическом ключе (как, например, сделал уже упоминавшийся Нонн Панополитанский) — и это не обрушивало анафемы на голову автора. Нужно было дождаться 1901 года, когда перевод Евангелий на разговорный новогреческий (по сути, та же метафраза) вывел противников и защитников языкового обновления на улицы и привел к десяткам жертв. В этом смысле возмущенные толпы, защищавшие «язык предков» и требовавшие расправы над переводчиком Александросом Паллисом, были куда дальше от визан­тийской культуры не только чем им бы хотелось, но и чем сам Паллис.

5. В Византии были иконоборцы — и это страшная загадка

Иконоборчество — самый известный для широкой аудитории и самый зага­дочный даже для специалистов период истории Византии. О глубине следа, который он оставил в культурной памяти Европы, говорит возможность, к примеру, в английском языке использовать слово iconoclast («иконоборец») вне исторического контекста, во вневременном значении «бунтарь, ниспровергатель устоев».

Событийная канва такова. К рубежу VII и VIII веков теория поклонения религиозным изображениям безнадежно отставала от практики. Арабские завоевания середины VII века привели империю к глубокому культурному кризису, а тот, в свою очередь, породил рост апокалиптических настроений, умножение суеверий и всплеск неупорядоченных форм иконопочитания, подчас неотличимых от магических практик. Согласно сборникам чудес святых, выпитый воск из растопленной печати с ликом святого Артемия исцелял от грыжи, а святые Косма и Дамиан излечили страждущую, повелев ей выпить, смешав с водой, штукатурку с фрески с их изображением.

Претендовавший на статус вселенского, иконоборческий собор 754 года перевел спор на новый уровень: отныне речь шла не о борьбе с суевериями и исполнении ветхозаветного запрета «Не сотвори себе кумира», а об ипостаси Христа. Может ли Он считаться изобразимым, если Его божественная природа «неописуема»? «Христологическая дилемма» была такова: иконопочитатели повинны либо в том, что запечатлевают на иконах только плоть Христа без Его божества (несторианство), либо в том, что ограничивают божество Христа через описание Его изображаемой плоти (монофизитство).

Однако уже в 787 году императрица Ирина провела в Никее новый собор, участники которого сформулировали в качестве ответа на догмат иконо­борчества догмат иконопочитания, тем самым предложив полноценное богословское основание для ранее не упорядоченных практик. Интеллек­туальным прорывом стало, во-первых, разделение «служебного» и «отно­сительного» поклонения: первое может воздаваться только Богу, в то время как при втором «честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу» (слова Василия Великого, ставшие настоящим девизом иконопочитателей). Во‑вторых, была предложена теория омонимии, то есть единоименности, снимавшая проблему портретного сходства изображения и изображаемого: икона Христа признавалась таковой не благодаря сходству черт, а благодаря написанию имени — акту называния.

Патриарх Никифор. Миниатюра из Псалтыри Феодора Кесарийского. 1066 год © British Library Board. All Rights Reserved / Bridgeman Images / Fotodom

В 815 году император Лев V Армянин вновь обратился к иконоборческой политике, рассчитывая таким образом выстроить линию преемственности по отношению к Константину V, самому успешному и самому любимому в войсках правителю за последний век. На так называемое второе иконо­борчество приходится как новый виток репрессий, так и новый взлет богословской мысли. Завершается иконоборческая эра в 843 году, когда иконоборчество окончательно осуждается как ересь. Но его призрак пресле­довал византийцев вплоть до 1453 года: на протяжении веков участники любых церковных споров, используя самую изощренную риторику, уличали друг друга в скрытом иконоборчестве, и это обвинение было серьезней обвинения в любой другой ереси.

Казалось бы, все достаточно просто и понятно. Но как только мы пытаемся как-то уточнить эту общую схему, наши построения оказываются весьма зыбкими.

Основная сложность — состояние источников. Тексты, благодаря которым мы знаем о первом иконоборчестве, написаны значительно позже, причем иконопочитателями. В 40-е годы IX века была осуществлена полноценная программа по написанию истории иконоборчества с иконопочитательских позиций. В результате история спора была полностью искажена: сочинения иконоборцев доступны только в тенденциозных выборках, а текстологический анализ показывает, что произведения иконопочитателей, казалось бы создан­ные для опровержения учения Константина V, не могли быть написаны раньше самого конца VIII века. Задачей авторов-иконопочитателей было вывернуть описанную нами историю наизнанку, создать иллюзию традиции: показать, что почитание икон (причем не стихийное, а осмысленное!) присутствовало в церкви с апостольских времен, а иконоборчество — всего лишь нововведение (слово καινοτομία — «нововведение» на греческом — самое ненавистное слово для любого византийца), причем сознательно антихристианское. Иконоборцы представали не борцами за очищение христианства от язычества, а «христиа­нообвинителями» — это слово стало обозначать именно и исключительно иконоборцев. Сторонами в иконоборческом споре оказывались не христиане, по-разному интерпретирующие одно и то же учение, а христиане и некая враждебная им внешняя сила.

Арсенал полемических приемов, которые использовались в этих текстах для очернения противника, был очень велик. Создавались легенды о ненависти иконоборцев к образованию, например о сожжении Львом III в действи­тель­ности никогда не существовавшего университета в Константинополе, а Константину V приписывали участие в языческих обрядах и человеческих жертвоприношениях, ненависть к Богородице и сомнения в божественной природе Христа. Если подобные мифы кажутся простыми и были давно развенчаны, то другие остаются в центре научных дискуссий по сей день. Например, лишь совсем недавно удалось установить, что жестокая расправа, учиненная над прославленным в лике мучеников Стефаном Новым в 766 году, связана не столько с его бескомпромиссной иконопочитательской позицией, как заявляет житие, сколько с его близостью к заговору политических противников Константина V. Не прекращаются споры и о ключевых вопросах: какова роль исламского влияния в генезисе иконоборчества? каким было истинное отношение иконоборцев к культу святых и их мощам?

Даже язык, которым мы говорим об иконоборчестве, — это язык победителей. Слово «иконоборец» не самоназвание, а оскорбительный полемический ярлык, который изобрели и внедрили их оппоненты. Ни один «иконоборец» никогда не согласился бы с таким именем, просто потому что греческое слово εἰκών имеет гораздо больше значений, чем русское «икона». Это любой образ, в том числе нематериальный, а значит, назвать кого-то иконоборцем — это заявить, что он борется и с идеей Бога-Сына как образа Бога-Отца, и человека как образа Бога, и событий Ветхого Завета как прообразов событий Нового и т. п. Тем более что сами иконоборцы утверждали, что они-то защищают истинный образ Христа — евхаристические дары, меж тем как то, что их противники зовут образом, на самом деле таковым не является, а есть всего лишь изображение.

Победи в итоге их учение, именно оно бы сейчас называлось православным, а учение их противников мы бы презрительно называли иконопоклонством и говорили бы не об иконоборческом, а об иконопоклонническом периоде в Византии. Впрочем, сложись это так, иной была бы вся дальнейшая история и визуальная эстетика Восточного христианства.

6. На Западе никогда не любили Византию

Хотя торговля, религиозные и дипломатические контакты между Византией и государствами Западной Европы продолжались на протяжении всего Средневековья, трудно говорить о настоящем сотрудничестве или взаимо­понимании между ними. В конце V века Западная Римская империя рассы­палась на варварские государства и традиция «римскости» прервалась на Западе, но сохранилась на Востоке. Уже через несколько веков новые западные династии Германии захотели восстановить преемственность своей власти с Римской империей и для этого заключали династические браки с византийскими принцессами. Двор Карла Великого соревновался с Византией — это видно в архитектуре и в искусстве. Однако имперские претензии Карла скорее усиливали непонимание между Востоком и Западом: культура Каролингского возрождения хотела видеть себя единственной законной наследницей Рима.

Крестоносцы атакуют Константинополь. Миниатюра из хроники «Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна. Ориентировочно 1330 год Виллардуэн являлся одним из руководителей похода. © Bibliothèque nationale de France

К X веку пути из Константинополя в Северную Италию по суше через Балканы и вдоль Дуная были перекрыты варварскими племенами. Остался лишь путь по морю, что сократило возможности сообщения и затруднило культурный обмен. Разделение на Восток и Запад стало физической реальностью. Идеологический разрыв между Западом и Востоком, подпитываемый на протяжении Средневековья богословскими спорами, усугубился во время Крестовых походов. Организатор Четвертого крестового похода, который закончился взятием Константинополя в 1204 году, папа римский Иннокен­тий III открыто заявил о главенстве Римской церкви над всеми остальными, ссылаясь на божественное установление.

В итоге получилось, что византийцы и жители Европы мало знали друг о друге, но были настроены по отношению друг к другу недружелюбно. В XIV веке на Западе критиковали развращенность византийского духовенства и объясняли ею успехи ислама. Например, Данте считал, что султан Саладин мог бы обратиться в христианство (и даже поместил его в своей «Божественной комедии» в лимбе — особом месте для добродетельных нехристиан), но не сделал этого по причине непривлекательности византийского христианства. В западных странах ко времени Данте почти никто не знал греческий язык. В то же время византийские интеллектуалы учили латынь только для того, чтобы переводить Фому Аквинского, и ничего не слышали про Данте. Ситуация изменилась в XV веке после турецкого нашествия и падения Константинополя, когда византийская культура стала проникать в Европу вместе с византийскими учеными, бежавшими от турок. Греки привезли с собой много рукописей античных произведений, и гуманисты получили возможность изучать греческую античность по оригиналам, а не по римской литературе и немногим латинским переводам, известным на Западе.

Но ученых и интеллектуалов эпохи Возрождения интересовала классическая древность, а не то общество, которое ее сохранило. Кроме того, на Запад бежали в основном интеллектуалы, отрицательно настроенные по отношению к идеям монашества и православного богословия того времени и симпатизи­ровавшие Римской церкви; их оппоненты, сторонники Григория Паламы, наоборот, считали, что лучше попытаться договориться с турками, чем искать помощи у папы. Поэтому византийская цивилизация продолжала восприни­маться в негативном свете. Если древние греки и римляне были «своими», то образ Византии закрепился в европейской культуре как восточный и экзотический, иногда притягательный, но чаще враждебный и чуждый европейским идеалам разума и прогресса.

Век Европейского просвещения и вовсе заклеймил Византию. Француз­ские просветители Монтескьё и Вольтер ассоциировали ее с деспотизмом, роскошью, пышными церемониями, суевериями, нравственным разложением, цивилизационным упадком и культурным бесплодием. По мнению Вольтера, история Византии — это «недостойный сборник высокопарных фраз и описа­ний чудес», который позорит человеческий разум. Монтескьё видит главную причину падения Константинополя в пагубном и всепроникающем влиянии религии на общество и власть. Особенно агрессивно он отзывается о визан­тийском монашестве и духовенстве, о почитании икон, а также о богословской полемике:

«Греки — великие говоруны, великие спорщики, софисты по природе — постоянно вступали в религиозные споры. Так как монахи пользовались большим влиянием при дворе, слабевшем по мере того, как он развра­щался, то получилось, что монахи и двор взаимно развращали друг друга и что зло заразило обоих. В результате все внимание императоров было поглощено тем, чтобы то успокаивать, то возбуждать бого­слов­ские споры, относительно которых замечено, что они становились тем горячее, чем незначительнее была причина, вызвавшая их».

Так Византия стала частью образа варварского темного Востока, который парадоксальным образом включал в себя также главных врагов Византийской империи — мусульман. В ориенталистской модели Византия противопостав­лялась либеральному и рациональному европейскому обществу, построенному на идеалах Древней Греции и Рима. Эта модель лежит, например, в основе описаний византийского двора в драме «Искушение святого Антония» Гюстава Флобера:

«Царь рукавом отирает с лица ароматы. Он ест из священных сосудов, потом разбивает их; и мысленно он пересчитывает свои корабли, свои войска, свои народы. Сейчас из прихоти он возьмет и сожжет свой дворец со всеми гостями. Он думает восстановить Вавилонскую башню и свергнуть с престола Всевышнего. Антоний читает издали на его челе все его мысли. Они овладевают им, и он становится Навуходоносором».

Мифологический взгляд на Византию до сих пор не до конца преодолен в исторической науке. Конечно, ни о каком нравственном примере византийской истории для воспитания юношества и речи быть не могло. Школьные программы строились на образцах классической древности Греции и Рима, а византийская культура из них была исключена. В России наука и образование следовали западным образцам. В XIX веке спор о роли Византии для русской истории вспыхнул между западниками и славянофилами. Петр Чаадаев, следуя традиции европейского просвещения, горько сетовал о византийском наследии Руси:

«По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов».

Идеолог византинизма Константин Леонтьев Константин Леонтьев (1831–1891) — дипломат, писатель, философ. В 1875 году вышла его работа «Византизм и славянство», в которой он утверждал, что «византизм» — это цивилизация или культура, «общая идея» которой слагается из нескольких состав­ляющих: самодержавия, христианства (отличного от западного, «от ересей и расколов»), разочарования во всем земном, отсутствия «крайне преувеличенного понятия о земной личности человеческой», отвержения надежды на всеобщее благо­денствие народов, совокупности некоторых эстетических представлений и так далее. Поскольку всеславизм вообще не является цивилизацией или культурой, а европейская цивилизация подходит к своему концу, России — унаследовавшей у Византии почти все — необходим для расцвета именно византизм. указывал на стереотипное представление о Византии, сложившееся из-за школьного обучения и несамостоятельности российской науки:

«Византия представляется чем-то сухим, скучным, поповским, и не только скучным, но даже чем-то жалким и подлым».

7. В 1453 году Константинополь пал — но Византия не умерла

В 1935 году вышла книга румынского историка Николае Йорги «Византия после Византии» — и ее название утвердилось как обозначение жизни византийской культуры после падения империи в 1453 году. Византийская жизнь и инсти­туты не исчезли в одночасье. Они сохранялись благодаря византийским эмигрантам, бежавшим в Западную Европу, в самом Константинополе, даже оказавшемся под властью турок, а также в странах «византийского содружества», как британский историк Дмитрий Оболенский назвал восточноевропейские средневековые культуры, испытавшие прямое влияние Византии, — Чехию, Венгрию, Румынию, Болгарию, Сербию, Русь. Участники этого сверхнационального единства сохранили наследие Византии в религии, нормах римского права, стандартах литературы и искусства.

В последние сто лет существования империи два фактора — культурное возрождение Палеологов и паламитские споры — способствовали, с одной стороны, обновлению связей между православными народами и Византией, а с другой — новому всплеску распространения византийской культуры, в первую очередь через литургические тексты и монашескую литературу. В XIV веке византийские идеи, тексты и даже их авторы попадали в славян­ский мир через город Тырново, столицу Болгарской империи; в частности, количество византийских сочинений, доступных на Руси, удвоилось благодаря болгар­ским переводам.

Греческое восстание 1821 года. Иллюстрация из книги «A History of All Nations from the Earliest Times» Джона Генри Райта. 1905 год © The Internet Archive

Йорга считает, что Византия после Византии умерла во время неудачного восстания против турок 1821 года, которое организовал фанариот Александр Ипсиланти. На одной стороне знамени Ипсиланти были надпись «Сим победиши» и изображение императора Константина Великого, с именем которого связано начало византийской истории, а на другой — феникс, возрождающийся из пламени, символ возрождения Византийской империи. Восстание было разгромлено, константинопольского патриарха казнили, а идеология Византийской империи после этого растворилась в греческом национализме.

Источник