у берегов какой страны плыл барон когда налетевший ураган унес несколько тысяч деревьев в небо
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Приключения барона Мюнхаузена (с иллюстрациями)
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Рудольф Эрих Распе
Приключения барона Мюнхаузена
САМЫЙ ПРАВДИВЫЙ ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ
Маленький старичок с длинным носом сидит у камина и рассказывает о своих приключениях. Его слушатели смеются ему прямо в глаза:
– Ай да Мюнхаузен! Вот так барон! Но он даже не смотрит на них.
Он спокойно продолжает рассказывать, как он летал на Луну, как он жил среди трехногих людей, как его проглотила огромная рыба, как у него оторвалась голова.
Однажды какой-то проезжий слушал-слушал его и вдруг как закричал:
– Все это выдумки! Ничего этого не было, о чём ты рассказываешь. Старичок насупился и важно ответил:
– Те графы, бароны, князья и султаны, которых я имел честь называть лучшими своими друзьями, всегда говорили, что я самый правдивый человек на земле. Кругом захохотали ещё громче.
– Мюнхаузен – правдивый человек! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
А Мюнхаузен, как ни в чём не бывало, продолжал рассказывать о том, какое на голове у оленя выросло чудесное дерево.
– Дерево. На голове у оленя?!
– Да. Вишнёвое. И на дереве вишни. Такие сочные, сладкие…
Все эти рассказы напечатаны здесь, в этой книге. Прочтите их и судите сами, был ли на земле человек правдивее барона Мюнхаузена.
Я выехал в Россию верхом на коне. Дело было зимою. Шёл снег.
Конь устал и начал спотыкаться. Мне сильно хотелось спать. Я чуть не падал с седла от усталости. Но напрасно искал я ночлега: на пути не попалось мне ни одной деревушки. Что было делать?
Пришлось ночевать в открытом поле.
Кругом ни куста, ни дерева. Только маленький столбик торчал из-под снега.
К этому столбику я кое-как привязал своего озябшего коня, а сам улёгся тут же, на снегу, и заснул.
Спал я долго, а когда проснулся, увидел, что лежу не в поле, а в деревне, или, вернее, в небольшом городке, со всех сторон меня окружают дома.
Что такое? Куда я попал? Как могли эти дома вырасти здесь в одну ночь?
И куда девался мой конь?
Долго я не понимал, что случилось. Вдруг слышу знакомое ржание. Это ржёт мой конь.
Ржание доносится откуда-то сверху.
Я поднимаю голову – и что же?
Мой конь висит на крыше колокольни! Он привязан к самому кресту!
В одну минуту я понял, в чём дело.
Вчера вечером весь этот городок, со всеми людьми и домами, был занесён глубоким снегом, а наружу торчала только верхушка креста.
Я не знал, что это крест, мне показалось, что это – маленький столбик, и я привязал к нему моего усталого коня! А ночью, пока я спал, началась сильная оттепель, снег растаял, и я незаметно опустился на землю.
Но бедный мой конь так и остался там, наверху, на крыше. Привязанный к кресту колокольни, он не мог спуститься на землю.
Конь быстро спускается ко мне.
Я вскакиваю на него и, как ветер, скачу вперёд.
ВОЛК, ЗАПРЯЖЁННЫЙ В САНИ
Но зимою скакать на коне неудобно гораздо лучше путешествовать в санях. Я купил себе очень хорошие сани и быстро понёсся по мягкому снегу.
К вечеру въехал я в лес. Я начал уже дремать, как вдруг услышал тревожное ржание лошади. Оглянулся и при свете луны увидел страшного волка, который, разинув зубастую пасть бежал за моими санями.
Надежды на спасение не было.
Я лёг на дно саней и от страха закрыл глаза.
Лошадь моя неслась как безумная. Щёлканье волчьих зубов раздавалось у меня над самым ухом.
Но, к счастью, волк не обратил на меня никакого внимания.
Он перескочил через сани – прямо у меня над головой – и набросился на мою бедную лошадь.
В одну минуту задняя часть моей лошади исчезла в его прожорливой пасти.
Передняя часть от ужаса и боли продолжала скакать вперёд.
Волк въедался в мою лошадь все глубже и глубже.
Когда я пришёл в себя, я схватил кнут и, не теряя ни минуты, стал хлестать ненасытного зверя.
Он завыл и рванулся вперёд.
Передняя часть лошади, ещё не съеденная волком, выпала из упряжки в снег, и волк оказался на её месте – в оглоблях и в конской сбруе!
Вырваться из этой сбруи он не мог: он был запряжён, как лошадь.
Я продолжал стегать его что было силы.
Он мчался вперёд и вперёд, таща за собой мои сани.
Мы неслись так быстро, что уже через два-три часа въехали галопом в Петербург.
Изумлённые петербургские жители толпами выбегали смотреть на героя, который вместо лошади запряг в свои сани свирепого волка. В Петербурге мне жилось хорошо.
Я часто ходил на охоту и теперь с удовольствием вспоминаю то весёлое время, когда со мной чуть не каждый день случалось столько чудесных историй.
Одна история была очень забавна.
Дело в том, что из окна моей спальни был виден обширный пруд, где водилось очень много всякой дичи.
Однажды утром, подойдя к окну, я заметил на пруду диких уток.
Мигом схватил я ружьё и сломя голову выбежал из дому.
Но впопыхах, сбегая с лестницы, я ударился головою о дверь, да так сильно, что из глаз у меня посыпались искры.
Это не остановило меня.
Побежать домой за кремнём?
Но ведь утки могут улететь.
Я печально опустил ружьё, проклиная свою судьбу, и вдруг мне пришла в голову блестящая мысль.
Изо всей силы я ударил себя кулаком по правому глазу. Из глаза, конечно, так и посыпались искры, и
Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.
У берегов какой страны плыл барон когда налетевший ураган унес несколько тысяч деревьев в небо
Буря. Приключения барона Мюнхаузена
Но не думайте, пожалуйста, что я путешествовал только по лесам и полям.
Нет, мне случалось не раз переплывать моря и океаны, и там бывали со мной приключения, каких не бывало ни с кем.
Шли мы как-то в Индии на большом корабле. Погода была отличная. Но когда мы стояли на якоре у какого-то острова, поднялся ураган. Буря налетела с такой силой, что вырвала на острове несколько тысяч (да, несколько тысяч!) деревьев и понесла их прямо к облакам.
Огромные деревья, весившие сотни пудов, летели так высоко над землёй, что снизу казались какими-то пёрышками.
А чуть только буря кончилась, каждое дерево упало на своё прежнее место и сразу пустило корни, так что на острове не осталось никаких следов урагана. Удивительные деревья, не правда ли?
Впрочем, одно дерево так и не вернулось на место. Дело в том, что, когда оно взлетело на воздух, на его ветвях находился один бедный крестьянин с женой.
Зачем они взобрались туда? Очень просто: чтобы нарвать огурцов, так как в той местности огурцы растут на деревьях.
Жители острова любят огурцы больше всего на свете и ничего другого не едят. Это их единственная пища.
Бедным крестьянам, подхваченным бурей, невольно пришлось совершить воздушное путешествие под облаками.
Когда буря стихла, дерево начало опускаться на землю. Крестьянин и крестьянка были, как нарочно, очень толстые, они накренили его своей тяжестью, и дерево упало не туда, где росло прежде, а в сторону, причём налетело на тамошнего короля и, к счастью, раздавило его, как букашку.
–К счастью?– спросите вы.– Почему же к счастью?
Потому, что этот король был жестокий и зверски мучил всех жителей острова.
Жители были очень рады, что их мучитель погиб, и предложили корону мне:
–Пожалуйста, добрый Мюнхаузен, будь нашим королём. Сделай нам одолжение, царствуй над нами. Ты такой мудрый и смелый.
Но я наотрез отказался, так как я не люблю огурцов.
Краткое содержание “Приключения барона Мюнхаузена” Распе
Маленький старичок с большим носом сидит у камина и рассказывает про свои невероятные приключения, убеждая слушателей, что рассказы эти чистая правда.
Будучи зимой в России, барон заснул прямо в открытом поле, привязав коня к маленькому столбику. Проснувшись, М. увидел, что находится посреди городка, а конь привязан к кресту на колокольне за ночь снег, полностью занесший город, растаял, и маленький столбик оказался заснеженной макушкой колокольни. Прострелив уздечку пополам, барон спустил коня.
Путешествуя уже не верхом, а в санях, барон
Пригвоздив зверя к дереву, М. стал хлестать ее плеткой так сильно, что лиса выскочила из своей шубки и убежала голышом.
А выстрелив в свинью, гуляющую по лесу с сыном, барон отстрелил поросячий хвостик. Слепая свинья не могла идти дальше, лишившись своего поводыря (она держалась за хвост детеныша, который и вел ее по тропкам); М. взялся за хвостик и завел свинью прямо к себе на кухню. Вскоре туда же отправился и кабан: погнавшись за М., кабан застрял клыками в дереве; барону осталось только связать его и отвести домой.
Словив заднюю половину на лугу, врач сшил обе части лавровыми прутьями, из которых вскоре выросла беседка. А чтобы разведать количество турецких пушек, барон вскочил на пущенное в их лагерь ядро. К своим храбрец вернулся на встречном ядре.
Солнце высушило горох, поэтому назад пришлось спускаться по веревке, сплетенной из гнилой соломы, периодически обрезая ее и привязывая к собственному концу. Но за 3 4 мили до Земли веревка оборвалась и М. упал, пробив большую яму, из которой выбрался по ступенькам, выкопанным ногтями. А медведи получили по заслугам: барон поймал косолапого на смазанную медом оглоблю, в которую забил гвоздь позади нанизавшегося мишки.
Султан хохотал до упаду над этой задумкой.
Отправившись из плена домой, М. на узкой дорожке не смог разминуться со встречным экипажем. Пришлось брать карету на плечи, а лошадей под мышки, и в два захода перенести свои пожитки через другой экипаж. Ямщик барона прилежно дул в рожок, но не смог выдуть ни единого звука.
В гостинице рожок оттаял и из него посыпались оттаявшие звуки.
Когда барон плыл у берегов Индии, ураган вырвал на острове несколько тысяч деревьев и понес их к облакам. Когда буря закончилась, деревья упали на свои места и пустили корни все, кроме одного, на котором собирали огурцы (единственную пищу туземцев) двое крестьян. Толстые крестьяне накренили дерево и оно упало на короля, раздавив его. Жители острова страшно обрадовались и предложили корону М., но он отказался, так как не любил огурцов.
М. упал на землю; прыгнувший на него лев угодил прямо в пасть крокодилу. Охотник отсек голову льву и так глубоко вколотил ее в пасть крокодила, что тот задохнулся. Сыну губернатора оставалось только поздравить приятеля с победой.
Затем М. отправился в Америку. По пути корабль натолкнулся на подводную скалу. От сильного удара один из матросов отлетел в море, но схватился за клюв цапли и так продержался на воде до спасения, а голова барона провалилась в его же желудок (в течение нескольких месяцев он доставал ее оттудао за волосы). Скала оказалась китом, который проснулся и в порыве ярости целый день таскал корабль за якорь по морю.
На обратном пути экипаж нашел труп гигантской рыбы и отрезал голову. В дыре гнилого зуба моряки нашли свой якорь вместе с цепью. Вдруг в пробоину хлынула вода, но М. заткнул дыру собственной попой и спас всех от гибели.
Плавая в Средиземном море у берегов Италии, барон был проглочен рыбой вернее, он сам съежился в комок и ринулся прямо в открытую пасть, дабы не быть растерзанным. От его топота и возни рыба завопила и высунула морду из воды. Моряки убили ее гарпуном и разрубили топором, освободив пленника, который приветствовал их любезным поклоном.
Корабль же плыл в Турцию. Султан пригласил М. на обед и поручил дело в Египте. По пути туда М. встретил маленького скорохода с гирями на ногах, человека с чутким слухом, меткого охотника, силача и богатыря, воздухом из ноздри крутившего лопасти мельницы. Этих парней барон взял себе в слуги.
Через неделю барон вернулся в Турцию. Во время обеда султан специально для дорогого гостя достал бутылочку хорошего вина из потайного шкафчика, но М. заявил, что у китайского богдыхана вино лучше. На это султан ответил, что если в качестве доказательства барон к 4 часам дня не доставит бутылку этого самого вина, хвастуну отрубят голову.
В награду же М. потребовал столько золота, сколько за раз сможет унести 1 человек. С помощью новых слуг барон добыл вино, а силач вынес все султанское золото. На всех парусах М. поспешил выйти в море.
Весь военный флот султана пустился вдогонку. Слуга с могучими ноздрями отправил флот обратно в гавань, а свой корабль подогнал до самой Италии. М. зажил богачом, но спокойная жизнь была не для него. Барон помчался на войну англичан с испанцами, и даже пробрался в осажденную английскую крепость Гибралтар.
По совету М. англичане направили дуло своей пушки точно в сторону дула испанской пушки, в результате чего ядра столкнулись и оба полетели к испанцам, причем испанское ядро пробило крышу одной лачуги и застряло в глотке старухи. Ее муж поднес ей понюшку табаку, она чихнула и ядро вылетело. В благодарность за дельный совет генерал хотел произвести М. в полковники, но тот отказался. Переодевшись испанским священником, барон прокрался в неприятельский лагерь и забросил пушки аделко от берега, сжег деревянные средства передвижения.
За ложь путешественников тут жестоко наказывали, с чем М. не мог не согласиться, ибо не выносит лжи. Когда его корабль отплыл, деревья дважды поклонились вслед. Блуждая без компаса по морям, моряки встречали разных морских чудищ. Одна рыба, утоляя жажду, проглотила корабль.
Ее живот был буквально набит кораблями; когда вода схлынула, М. вместе с капитаном отправились на прогулку и встретили множество моряков со всего мира. По предложению барона две самые высокие мачты поставили торчком в пасти рыбы, таким образом корабли смогли выплыть наружу и очутились в Каспийском море. М. поспешил на берег, заявив, что с него довольно приключений.
Но как только М. вылез из лодки, на него набросился медведь. Барон так сильно сжал его передние лапы, что тот заревел от боли. М. держал косолапого 3 дня и 3 ночи, покуда тот не умер от голода, так как не мог сосать лапу.
С тех пор ни один медведь не решался напасть на находчивого барона.
Рассказ «Мещерская сторона»
Прочитав повесть К. Паустовского «Мещерская сторона» вы узнаете об интересных событиях, которые происходили с автором во время путешествия по родному краю. Мещерская сторона не отличается яркой и броской красотой, богата она только полями, лесами и реками. Но для того, кто здесь родился и вырос, эти места навсегда останутся в сердце.
Мещерская сторона
ОБЫКНОВЕННАЯ ЗЕМЛЯ
Что можно увидеть в Мещёрском крае? Цветущие или скошенные луга, сосновые боры, поемные и лесные озера, заросшие черной кугой, стога, пахнущие сухим и теплым сеном. Сено в стогах держит тепло всю зиму.
Мне приходилось ночевать в стогах в октябре, когда трава на рассвете покрывается инеем, как солью. Я вырывал в сене глубокую нору, залезал в нее и всю ночь спал в стогу, будто в запертой комнате. А над лугами шел холодный дождь и ветер налетал косыми ударами.
В Мещёрском крае можно увидеть сосновые боры, где так торжественно и тихо, что бубенчик-«болтун» заблудившейся коровы слышен далеко, почти за километр. Но такая тишина стоит в лесах только в безветренные дни. В ветер леса шумят великим океанским гулом и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам.
В Мещёрском крае можно увидеть лесные озера с темной водой, обширные болота, покрытые ольхой и осиной, одинокие, обугленные от старости избы лесников, пески, можжевельник, вереск, косяки журавлей и знакомые нам под всеми широтами звезды.
Но увидеть и услышать так мало можно только в первые дни. Потом с каждым днем этот край делается все богаче, разнообразнее, милее сердцу. И, наконец, наступает время, когда каждая и на над заглохшей рекой кажется своей, очень знакомой, когда о ней можно рассказывать удивитель-ные истории.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Впервые я попал в Мещёрский край с севера, из Владимира.
За Гусем-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времен Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У паровоза было обидное прозвище: «мерин». Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие стояло вокруг задыхавшегося «мерина». Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял вагоны.
Станции завалены смолистыми бревнами и пахнут свежей порубкой и дикими лесными цветами.
На станции Пилево в вагон влез косматый дед. Он перекрестился в угол, где дребезжала круглая чугунная печка, вздохнул и пожаловался в пространство:
Дед вытащил измятую бумажку, сдул с нее махру и показал бабе-соседке.
— Манька, прочти,- сказала баба девчонке, тершейся носом об окно.
Манька обтянула платье на исцарапанных коленках, подобрала ноги и начала читать хриплым голосом:
— «Собчается, что в озере живут незнакомые птицы, громадного росту, полосатые, всего три; неизвестно, откуль залетели,- надо бы взять живьем для музею, а потому присылайте ловцов».
Дед плюнул. Баба вытерла круглый рот концом платка и вздохнула. Паровоз испуганно посвистывал, леса гудели и справа и слева, бушуя, как озера. Хозяйничал западный ветер. Поезд с трудом прорывался через его сырые потоки и безнадежно опаздывал, отдуваясь на пустых полустанках.
— Вот оно существование наше,- повторил дед.- Летошний год гоняли меня в музею, сегодняшний год опять!
— Ребят по ем будут учить.
Об этой находке в «Исследованиях и материалах областного музея» сообщалось следующее:
«Скелет уходил в глубь трясины, не давая опоры для копачей. Пришлось раздеться и спуститься в трясину, что было крайне трудно из-за ледяной температуры родниковой воды. Огромные рога, как и череп, были целы, но крайне непрочны вследствие полнейшей мацерации (размачивания) костей. Кости разламывались прямо в руках, но по мере высыхания твердость костей восстанавливалась».
Был найден скелет исполинского ископаемого ирландского оленя с размахом рогов в два с половиной метра.
С этой встречи с косматым дедом началось мое знакомство с Мещёрой. Потом я услышал много рассказов и о зубах мамонта, и о кладах, и о грибах величиной с человеческую голову. Но этот первый рассказ в поезде запомнился мне особенно резко.
СТАРИННАЯ КАРТА
С большим трудом я достал карту Мещёрского края. На ней была пометка: «Карта составлена по старинным съемкам, произведенным до 1870 года». Карту эту мне пришлось исправлять самому. Изменились русла рек. Там, где на карте были болота, кое-где уже шумел молодой сосновый лес; на месте иных озер оказались трясины.
Но все же пользоваться этой картой было надежнее, чем заниматься расспросами местных жителей. С давних пор так уж повелось у нас на Руси, что никто столько не напутает, когда объясняет дорогу, как местный житель, особенно если он человек разговорчивый.
— А сколько километров?
— А кто его знает? Может, десять, а может, и все двадцать. Тут километры, милый, немереные.
Я пытался следовать этим советам, но всегда или горелых ив оказывалось несколько, или не было никакого приметного холмища, и я, махнув рукой на рассказы туземцев, полагался только на собственное чувство направления. Оно ночти никогда меня не обманывало.
Туземцы всегда объясняли дорогу со страстью, с неистовым увлечением.
Меня это вначале забавляло, но как-то мне самому пришлось объяснять дорогу на озеро Сегден поэту Симонову, и я поймал себя на том, что рассказывал ему о приметах этой запутанной дороги с такой же страстью, как и туземцы.
Каждый раз, когда объясняешь дорогу, будто снова проходишь по ней, по всем этим приволь-ным местам, по лесным проселкам, усеянным цветами бессмертника, и снова испытываешь легкость на душе. Эта легкость всегда приходит к нам, когда путь далек и нет на сердце забот.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРИМЕТАХ
Примет так много, что о них можно было бы написать целую книгу. В городах приметы нам не нужны. Огненную рябину заменяет эмалированная синяя табличка с названием улицы. Время узнается не по высоте солнца, не по положению созвездий и даже не по петушиным крикам, а по часам. Предсказания погоды передаются по радио. В городах большинство наших природных инстинктов погружается в спячку. Но стоит провести две-три ночи в лесу, и снова обостряется слух, зорче делается глаз, тоньше обоняние.
Приметы связаны со всем: с цветом неба, с росой и туманами, с криком птиц и яркостью звездного света.
Глядя на дым, можно определенно сказать, будет ли завтра дождь, ветер или снова, как сегодня, солнце подымется в глубокой тишине, в синих прохладных туманах. Безветрие и теплоту предсказывает и вечерняя роса. Она бывает такой обильной, что даже блестит ночью, отражая свет звезд. И чем обильнее роса, тем жарче будет завтрашний день.
Это всё очень несложные приметы. Но есть приметы сложные и точные. Иногда небо вдруг кажется очень высоким, а горизонт сжимается, кажется близким, до горизонта как будто не больше километра. Это признак будущей ясной погоды.
Иногда в безоблачный день вдруг перестает брать рыба. Реки и озера мертвеют, как будто из них навсегда ушла жизнь. Это верный признак близкого и длительного ненастья. Через день-дна солнце изойдет в багровой зловещей мгле, а к полудню черные облака почти коснутся земли, задует сырой ветер и польются томительные, нагоняющие сон обложные дожди.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К КАРТЕ
Я вспомнил о приметах и отвлекся от карты Мещёрского края.
Рязанские земли хлебные, желтые от ржаных полей, кудрявые от яблоневых садов. Околицы рязанских деревень часто сливаются друг с другом, деревни разбросаны густо, и нет такого места, откуда бы не была видна на горизонте одна, а то и две-три еще уцелевшие колокольни. Вместо лесов по склонам логов шумят березовые рощи.
Но стоит переправиться на пароме через Оку, и за широкой полосой приокских лугов уже стоят темной стеной Мещёрские сосновые леса. Они идут к северу и востоку, в них синеют круглые озера. Эти леса скрывают в своей глубине громадные торфяные болота.
На западе Мещёрского края, на так называемой Боровой стороне, среди сосновых лесов лежат в мелколесье восемь боровых озер. К ним нет ни дорог, ни троп, и добраться до них можно только через лес по карте и компасу.
МШАРЫ
— От страху. Так тебя страхом и дерет по спине, так и дерет. Мы как на Поганое озеро наткнемся, так бяжим от него, бяжим до первого острова, там только и отдышимся.
Бабы нас раззадорили, и мы решили обязательно дойти до Поганого озера. По пути мы заночевали на Черном озере. Всю ночь шумел по палатке дождь. Вода тихо ворчала в корнях. В дожде, в непроглядном мраке выли волки.
Черное озеро было налито вровень с берегами. Казалось, стоит подуть ветру или усилиться дождю, и вода затопит мшары и нас вместе с палаткой и мы никогда не выйдем из этих низких, угрюмых пустошей.
Мы свернули палатку, взвалили на себя рюкзаки и пошли. Идти было трудно. Прошлым летом по мшарам прошел низовой пожар. Корпи берез и ольхи подгорели, деревья свалились, и мы каждую минуту должны были перелезать через большие завалы. Шли мы по кочкам, а между кочками, там, где кисла рыжая вода, торчали острые, как колья, корни берез. Их зовут в Мещёрском крае колками.
Мшары заросли сфагнумом, брусникой, гонобобелем, кукушкиным льном. Нога тонула в зеленых и серых мхах по самое колено.
С нами был писатель Гайдар. Он обошел весь «остров». «Остров» был небольшой, со всех сторон его окружали мшары, только далеко на горизонте были видны еще два «острова».
Гайдар закричал издали, засвистел. Мы нехотя встали, пошли к нему, и он показал нам на сырой земле, там, где «остров» переходил в мшары, громадные свежие следы лося. Лось, очевидно, шел большими скачками.
— Это его тропа на водопой.- сказал Гайдар.
Мы пошли по лосиному следу. У нас не было воды, хотелось пить. В ста шагах от «острова» следы привели нас к небольшому «окну» с чистой, холодной водой. Вода пахла йодоформом. Мы напились и вернулись обратно.
Гайдар пошел искать Поганое озеро. Оно лежало где-то рядом, но его, как и большинство озер во мшарах, было очень трудно найти. Озера окружены такими густыми зарослями и высокой травой, что можно пройти в нескольких шагах и не заметить воды.
Гайдар не взял компаса, сказал, что найдет обратную дорогу по солнцу, и ушел. Мы лежали на мху, слушали, как падают с веток старые сосновые шишки. Какой-то зверь глухо протрубил в дальних лесах.
Прошел второй час, третий. Небо над мшарами стало бесцветным; потом серая стена, похожая на дым, медленно наползла с востока. Низкие облака закрыли небо. Через несколько минут солнце исчезло. Только сухая мгла стлалась над мшарами.
Без компаса в такой мгле нельзя было найти дорогу. Мы вспомнили рассказы о том, как в бессолнечные дни люди кружили в мшарах на одном месте по нескольку суток.
Я влез на высокую сосну и стал кричать. Никто не отзывался. Потом очень далеко откликнулся чей-то голос. Я прислушался, и неприятный холод прошел по спине: в мшарах, как раз в той стороне, куда ушел Гайдар, уныло подвывали волки.
Что же делать? Ветер дул в ту сторону, куда ушел Гайдар. Можно было разжечь костер, дым потянуло бы в мшары, и Гайдар мог бы вернуться на «остров» по запаху дыма. Но этого нельзя было делать. Мы не условились об этом с Гайдаром. В болотах часто бывают пожары. Гайдар мог принять этот дым за приближение пожара и, вместо того чтобы идти к нам, начал бы уходить от нас, спасаясь от огня.
Спускались сумерки. Вороны летали над «островом» и каркали испуганно и зловеще.
Автомобиль явно приближался. Он гудел настойчиво, а через полчаса мы услышали треск в завалах, автомобиль крякнул в последний раз где-то совсем рядом, и из мшар вылез улыбающий-ся, мокрый, измученный Гайдар, а за ним и наш товарищ,- тот, что ушел с компасом.
До Поганого озера Гайдар не дошел. Ему встретилась одинокая сосна, он влез на нее и увидел вдали это озеро. Гайдар поглядел на него, выругался, слез и пошел обратно.
— Очень страшное озеро,- ответил он.- Ну его к черту!
Он рассказал, что даже издали видно, какая черная, будто смола, вода в Поганом озере. Редкие больные сосны стоят по берегам, наклонившись над водой, готовые упасть от первого же порыва ветра. Несколько сосен уже упало в воду. Вокруг озера, должно быть, непроходимые трясины.
На некоторых мшарах (на Красном болоте и на болоте Пильном) уже началась добыча торфа. Торф здесь старый, мощный, его хватит на сотни лет.
Вода в озере была черная. Со дна пузырями поднимался болотный газ.
Мы удили в этом озере окуней. Мы привязывали длинные лески к кустам багульника или к деревцам молодой ольхи, а сами сидели на поваленных соснах и курили, пока куст багульника не начинал рваться и шуметь или не сгибалось и трещало деревцо ольхи. Тогда мы лениво подыма-лись, тащили за леску и выволакивали на берег жирных черных окуней. Чтобы они не уснули, мы клали их в свои следы, в глубокие ямы, налитые водой, и окуни били в воде хвостами, плескались, но уйти никуда по могли.
В полдень над озером собралась гроза. Она росла на глазах. Маленькое грозовое облако превратилось в зловещую тучу, похожую на наковальню. Она стояла на месте и не хотела уходить.
Молнии хлестали в мшары рядом с нами, и на душе у нас было неважно.
Больше на Поганое озеро мы не ходили, но все же заслужили у баб славу людей отпетых, готовых на все.
— Вовсе отчаянные мужчины,- говорили они нараспев.- Ну такие отчаянные, такие отчаянные, прямо слов нету!
ЛЕСНЫЕ РЕКИ И КАНАЛЫ
Пра течет из озер северной Мещёры в Оку. Деревень по берегам очень мало. В старое время на Пре, в дремучих лесах, селились раскольники.
В городе Спас-Клепики, в верховьях Пры, работает старинная ватная фабрика. Она спускает в реку хлопковые очесы, и дно Пры около Спас-Клепиков покрыто толстым слоем слежавшейся черной ваты. Это, должно быть, единственная река в Советском Союзе с ватным дном.
Кроме рек, в Мещёрском крае много каналов.
Жилинский провёл в Мещёре множество каналов. Сейчас каналы эти заглохли и заросли болотными травами. В них гнездятся утки, живут ленивые лини и верткие вьюны.
Каналы эти очень живописны. Они уходят в глубь лесов. Заросли свисают над водой темными арками. Кажется, что каждый канал ведет в таинственные места. По каналам, особенно весною, можно пробираться в легком челне на десятки километров.
Тишина нарушается только звоном комаров и всплесками рыб.
На берегах этих рек в глубоких норах живут водяные крысы. Есть крысы, совершенно седые от старости.
Если тихо следить за норой, то можно увидеть, как крыса ловит рыбу. Она выползает из норы, ныряет очень глубоко и выплывает со страшным шумом. На широких водяных кругах качаются желтые кувшинки. Во рту крыса держит серебряную рыбу и плывет с ней к берегу. Когда рыба бывает больше крысы, борьба длится долго, и крыса вылезает на берег усталая, с красными от злости глазами.
Чтобы легче было плавать, водяные крысы отгрызают длинный стебель куги и плавают, держа его в зубах. Стебель куги полон воздушных ячеек. Он прекрасно держит на воде даже не такую тяжесть, как крыса.
ЛЕСА
По сухим сосновым борам идешь, как по глубокому дорогому ковру,- на километры земля покрыта сухим, мягким мхом. В просветах между соснами косыми срезами лежит солнечный свет. Стаи птиц со свистом и легким шумом разлетаются в стороны.
В ветер леса шумят. Гул проходит по вершинам сосен, как волны. Одинокий самолет, плывущий на головокружительной высоте, кажется миноносцем, наблюдаемым со дна моря.
Простым глазом видны мощные воздушные токи. Они подымаются от земли к небу. Облака тают, стоя на месте. Сухое дыхание лесов и запах можжевельника, должно быть, доносятся и до самолетов.
Кроме сосновых лесов, мачтовых и корабельных, есть леса еловые, березовые и редкие пятна широколиственных лип, вязов и дубов. В дубовых перелесках нет дорог. Они непроезжи и опасны из-за муравьев. В знойный день пройти через дубовую заросль почти невозможно: через минуту все тело, от пяток до головы, покроют рыжие злые муравьи с сильными челюстями. В дубовых зарослях бродят безобидные медведи-муравьятники. Они расковыривают старые пни и слизывают муравьиные яйца.
Леса в Мещёре разбойничьи, глухие. Нет большего отдыха и наслаждения, чем идти весь день по этим лесам, по незнакомым дорогам к какому-нибудь дальнему озеру.
А вечером блеснет наконец озеро, как черное, косо поставленное зеркало. Ночь уже стоит над ним и смотрит в его темную воду,- ночь, полная звезд. На западе еще тлеет заря, в зарослях волчьих ягод кричит выпь, и на мшарах бормочут и козятся журавли, обеспокоенные дымом костра.
В необыкновенной, никогда не слыханной тишине зарождается рассвет. Небо на востоке зеленеет. Голубым хрусталем загорается на заре Венера. Это лучшее время суток. Еще всё спит. Спит вода, спят кувшинки, спят, уткнувшись носами в коряги, рыбы, спят птицы, и только совы летают около костра медленно и бесшумно, как комья белого пуха.
Однажды мы ночевали на Черном озере, в высоких зарослях, около большой кучи старого хвороста.
Я ударил веслом по воде. Рыба в ответ со страшной силой хлестнула хвостом и снова прошла под самой лодкой. Мы бросили удить и начали грести к берегу, к своему биваку. Рыба все время шла рядом с лодкой.
Мы въехали в прибрежные заросли кувшинок и готовились пристать, но в это время с берега раздалось визгливое тявканье и дрожащий, хватающий за сердце вой. Там, где мы спускали лодку, на берегу, на примятой траве стояла, поджав хвост, волчица с тремя волчатами и выла, подняв морду к небу. Она выла долго и скучно; волчата визжали и прятались за мать. Черная рыба снова прошла у самого борта и зацепила пером за весло.
Я бросил в волчицу тяжелым свинцовым грузилом. Она отскочила и рысцой побежала от берега. И мы увидели, как она пролезла вместе с волчатами в круглую нору в куче хвороста невдалеке от нашей палатки.
Мы высадились, подняли шум, выгнали волчицу из хвороста и перенесли бивак на другое место.
Черное озеро названо так по цвету воды. Вода в нем черная и прозрачная.
В Мещёре почти у всех озер вода разного цвета. Больше всего озер с черной водой. В иных озерах (например, в Черненьком) вода напоминает блестящую тушь. Трудно, не видя, представить себе этот насыщенный, густой цвет. И вместе с тем вода в этом озере, так же как и в Черном, совершенно прозрачная.
Этот цвет особенно хорош осенью, когда на черную воду слетают желтые и красные листья берез и осин. Они устилают воду так густо, что челн шуршит по листве и оставляет за собой блестящую черную дорогу.
Я упомянул о Мещёрских челнах. Они похожи на полинезийские пироги. Они выдолблены из одного куска дерева. Только на носу и на корме они склепаны коваными гвоздями с большими шляпками.
Челн очень узок, легок, поворотлив, на нем можно пройти по самым мелким протокам.
ЛУГА
Между лесами и Окой тянутся широким поясом заливные луга.
В сумерки луга похожи на море. Как в море, садится солнце в травы, и маяками горят сигналь-ные огни на берегу Оки. Так же как в море, над лугами дуют свежие ветры, и высокое небо опрокинулось бледной зеленеющей чашей.
В лугах тянется на много километров старое русло Оки. Его зовут Прорвой.
Это заглохшая, глубокая и неподвижная река с крутыми берегами. Берега заросли высокими, старыми, в три обхвата, осокорями, столетними ивами, шиповником, зонтичными травами и ежевикой.
Один плес на этой реке мы назвали «Фантастической Прорвой», потому что нигде и никто из нас не видел таких огромных, в два человеческих роста, репейников, голубых колючек, такой высокой медуницы и конского щавеля и таких исполинских грибов-дождевиков, как на этом плесе.
Густота трав в иных местах на Прорве такая, что с лодки нельзя высадиться на берег,- травы стоят непроходимой упругой стеной. Они отталкивают человека. Травы перевиты предательскими петлями ежевики, сотнями опасных и колких силков.
По утрам, когда нельзя пройти по траве и десяти шагов, чтобы не промокнуть до нитки от росы, воздух на Прорве пахнет горьковатой ивовой корой, травянистой свежестью, осокой. Он густ, прохладен и целителен.
Каждую осень я провожу на Прорве в палатке по многу суток. Чтобы получить отдаленное представление о том, что такое Прорва, следует описать хотя бы один прорвинский день. На Прорву я приезжаю на лодке. Со мной палатка, топор, фонарь, рюкзак с продуктами, саперная лопатка, немного посуды, табак, спички и рыболовные принадлежности: удочки, донки, переметы, жерлицы и, самое главное, банка с червяками-подлистниками. Их и собираю в старом саду под кучами палых листьев.
Там я разбиваю палатку. Но прежде всего я таскаю сено. Да, сознаюсь, я таскаю сено из ближайшего стога, по таскаю очень ловко, так, что даже самый опытный глаз старика колхозника не заметит в стогу никакого изъяна. Сено я подкладываю под брезентовый пол палатки. Потом, когда я уезжаю, я отношу его обратно.
Палатку надо натягивать так, чтобы она гудела, как барабан. Потом ее надо окопать, чтобы во время дождя вода стекала в канавы по бокам палатки и не подмочила пол.
Шатры черных ив нависают над головой. Глядя на них, начинаешь понимать значение старых слов. Очевидно, такие шатры в прежние времена назывались «сенью». Под сенью ив.
С каждым часом ночь холодеет. К рассвету воздух уже обжигает лицо легким морозом, полотнища палатки, покрытые толстым слоем хрустящего инея, чуть-чуть провисают, и трава седеет от первого утренника.
Пора вставать. На востоке уже наливается тихим светом заря, уже видны на небе огромные очертания ив, уже меркнут звезды. Я спускаюсь к реке, моюсь с лодки. Вода теплая, она кажется даже слегка подогретой.
Восходит солнце. Иней тает. Прибрежные пески делаются тёмными от росы.
Я кипячу крепкий чай в жестяном закопченном чайнике. Твердая копоть похожа на эмаль. В чайнике плавают перегоревшие в костре ивовые листья.
К этим дням, проведенным на Прорве, целиком относятся слова Аксакова:
«На зеленом цветущем берегу, над темной глубью реки или озера, в тени кустов, под шатром исполинского осокоря или кудрявой ольхи, тихо трепещущей своими листьями в светлом зеркале воды, улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды. Природа вступит в вечные права свои. Вместе с благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнете вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе».
НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ТЕМЫ
С Прорвой связано много всяких рыболовных происшествий. Об одном из них я расскажу.
Великое племя рыболовов, обитавших в селе Солотче, около Прорвы, было взволновано. В Солотчу приехал из Москвы высокий старик с длинными серебряными зубами. Он тоже ловил рыбу.
Мы презирали спиннинг. Мы со злорадством следили за стариком, когда он терпеливо бродил по берегам луговых озер и, размахивая спиннингом, как кнутом, неизменно выволакивал из воды пустую блесну.
А тут же рядом Ленька, сын сапожника, таскал рыбу не на английскую леску, стоящую сто рублей, а на обыкновенную веревку. Старик вздыхал и жаловался:
— Жестокая несправедливость судьбы!
Итак, старику не везло. За один день он обрывал о коряги не меньше десяти дорогих блесен, ходил весь в крови и волдырях от комаров, но не сдавался.
Один раз мы взяли его с собой на озеро Сегден.
Всю ночь старик дремал у костра стоя, как лошадь: сесть на сырую землю он боялся. На рассвете я зажарил яичницу с салом. Сонный старик хотел перешагнуть через костер, чтобы достать хлеб из сумки, споткнулся и наступил огромной ступней на яичницу.
Он выдернул ногу, вымазанную желтком, тряхнул ею в воздухе и ударил по кувшину с молоком. Кувшин треснул и рассыпался на мелкие части. И прекрасное топленое молоко с легким шорохом всосалось у нас на глазах в мокрую землю.
Потом он пошел к озеру, опустил ногу в холодную воду и долго болтал ею, чтобы смыть с ботинка яичницу. Две минуты мы не могли выговорить ни слова, а потом хохотали в кустах до самого полдня.
Всем известно, что раз рыболову не везет, то рано или поздно с ним случится такая хорошая неудача, что о ней будут рассказывать по деревне не меньше десяти лет. Наконец такая неудача случилась.
Мы пошли со стариком на Прорву. Луга еще не были скошены. Ромашка величиной с ладонь хлестала по ногам.
Старик шел и, спотыкаясь о травы, повторял:
— Какой аромат, граждане! Какой упоительный аромат!
Над Прорвой стояло безветрие. Даже листья ив не шевелились и не показывали серебристую изнанку, как это бывает и при легком ветре. В нагретых травах «жундели» шмели.
Я сидел на разбитом плоту, курил и следил за перяным поплавком. Я терпеливо ждал, когда поплавок вздрогнет и пойдет в зеленую речную глубину. Старик ходил по песчаному берегу со спиннингом. Я слышал из-за кустов его вздохи и возгласы:
— Какое дивное, очаровательное утро!
Потом я услышал за кустами кряканье, топот, сопенье и звуки, очень похожие на мычание коровы с завязанным ртом. Что-то тяжелое шлепнулось в воду, и старик закричал тонким голосом:
— Боже мой, какая красота!
Я соскочил с плота, по пояс в воде добрался до берега и подбежал к старику. Он стоял за кустами у самой воды, а на песке перед ним тяжело дышала старая щука. На первый взгляд, в ней было не меньше пуда.
Но старик зашипел на меня и дрожащими руками вынул из кармана пенсне. Он надел его, нагнулся над щукой и начал ее рассматривать с таким восторгом, с каким знатоки любуются редкой картиной в музее.
Щука не сводила со старика злых прищуренных глаз.
Тогда и случилась та неудача, о которой до сих пор говорят по деревне.
Щука примерилась, мигнула глазом и со всего размаху ударила старика хвостом по щеке. Над сонной водой раздался оглушительный треск оплеухи. Пенсне полетело в реку. Щука подскочила и тяжело шлепнулась в воду.
В стороне приплясывал Ленька и кричал нахальным голосом :
— Ага! Получили! Не ловите, не ловите, не ловите, когда не умеете!
В тот же день старик смотал свои спиннинги и уехал в Москву. И никто больше не нарушал тишину протоков и рек, не обрывал блесной холодные речные лилии и не восторгался вслух тем, чем лучше всего восторгаться без слов.
ЕЩЕ О ЛУГАХ
В лугах очень много озер. Названия у них странные и разнообразные: Тишь, Бык, Хотец, Промоина, Канава, Старица, Музга, Бобровка, Селянское озеро и, наконец, Лангобардское.
В Музге глубина доходит до двадцати метров. На берегах Музги во время осеннего перелета отдыхают журавлиные стаи. Селянское озеро все заросло черной кугой. В ней гнездятся сотни уток.
Разнообразие трав в лугах неслыханное. Нескошенные луга так душисты, что с непривычки туманится и тяжелеет голова. На километры тянутся густые, высокие заросли ромашки, цикория, клевера, дикого укропа, гвоздики, мать-и-мачехи, одуванчиков, генцианы, подорожника, колоко-льчиков, лютиков и десятков других цветущих трав. В травах к покосу созревает луговая клубника.
СТАРИКИ
Знакомство с этими стариками начинается обыкновенно во время грозы или дождя, когда приходится отсиживаться в шалашах, пока гроза не свалится за Оку или в леса и над лугами не опрокинется радуга.
Больше всего старики любят поговорить о вещах необыкновенных: о новом Московском море, «водяных еропланах» (глиссерах) на Оке, французской пище («из лягушек уху варят и хлебают серебряными ложками»), барсучьих бегах и колхознике из-под Пронска, который, говорят, заработал столько трудодней, что купил на них автомобиль с музыкой.
Чаще всего я встречался с ворчливым дедом-корзинщиком. Жил он в шалаше на Музге. Звали его Степаном, а прозвище у него было «Борода на жердях».
Дед был худой, тонконогий, как старая лошадь. Говорил он невнятно, борода лезла в рот; ветер ворошил у деда мохнатое лицо.
Как-то я заночевал в шалаше у Степана. Пришел я поздно. Были серые теплые сумерки, перепадал нерешительный дождь. Он шумел по кустам, стихал, потом снова начинал шуметь, как будто играл с нами в прятки.
У костра сидела девочка лет двенадцати, светлоглазая, тихая, испуганная. Говорила она только шепотом.
Степан вытащил из кармана желтый огурец и дал девочке:
Девочка взяла огурец, кивнула головой, но есть не стала.
Дед поставил на огонь котелок, начал варить похлебку.
— Вот, милые вы мои,- сказал дед, закуривая,- бродите вы, как нанятые, по лугам, по озерам, а того нету у вас в понятии, что были все эти луга, и озера, и леса монастырские. От самой Оки до Пры, почитай, на сто верст, весь лес был монашеский. А теперь народный, теперь тот лес трудовой.
— Ходил и я по церквам, был грех,- пробормотал смущенно дед.- Да что толку-то! Лапти даром уродовал.
Дед помолчал, накрошил в похлебку черного хлеба.
Дед снял похлебку с огня и полез в шалаш за ложками.
— Жить бы нам и жить, Егорыч,- сказал он из шалаша.- Родились мы чуть-чуть рановато. Не угадали.
Девочка смотрела в огонь светлыми, блестящими глазами и думала о чем-то о своем.
РОДИНА ТАЛАНТОВ
На краю Мещёрских лесов, недалеко от Рязани, лежит село Солотча. Солотча прославлена своим климатом, дюнами, реками и сосновыми борами. В Солотче есть электричество.
Крестьянские кони, согнанные в ночное на луга, дико смотрят на белые звезды электрических фонарей, повисшие в далеком лесу, и всхрапывают от страха.
За стеной избы по ночам шумел соседский сад. В саду стоял дом в два этажа, обнесенный глухим забором. Я забрел в этот дом в поисках комнаты. Со мной говорила красивая седая стару-ха. Она строго посмотрела на меня синими глазами и комнату сдать отказалась. За ее плечом я разглядел стены, увешанные картинами.
На следующий год я поселился у Пожалостиных. Я снял у них старую баню в саду. Сад был заглохший, весь в сирени, в одичалом шиповнике, в яблонях и кленах, покрытых лишаями.
— Ежели тебе еще сметана потребуется,- сказала она ласково,- так ты приходи ко мне, у меня есть. Спросишь у церкви, где живет Татьяна Есенина. Тебе всякий покажет.
— Есенин Сергей не твой родственник?
— Племянничек мой,- вздохнула бабка и вытерла рот концом платка.- Был он поет хороший, только больно чудной. Так ежели сметанка потребуется, ты заходи ко мне, милый.
— Если окажется ценной,- сказал он мне,- подарю кому-нибудь из наших лучших скрипачей.
Второй сын, Ваня,- учитель ботаники и зоологии в большом лесном селе, за сто километров от родного озера. Во время отпуска он помотает матери по хозяйству, а в свободное время бродит по лесам или по озеру по пояс в воде, ищет какие то редкие водоросли. Их он обещал показать своим ученикам, шустрым и страшно любопытным.
Ваня человек застенчивый. От отца к нему перешли незлобивость, расположение к людям, любовь к душевным разговорам.
Два года назад на озеро приехал из Москвы художник. Он взял Васю себе в помощники. Вася перевозил художника на челне на другой берег озера, менял ему воду для красок (художник рисо-вал французскими акварельными красками Лефранка), подавал из коробки свинцовые тюбики.
Однажды художника с Васей застигла на берегу гроза. Я помню ее. Это была не гроза, а стремительный, предательский ураган. Пыль, розовая от блеска молний, неслась по земле. Леса шумели так, будто океаны прорвали плотины и затапливают Мещёру. Гром встряхивал землю.
Художник с Васей едва добрались до дому. В избе художник обнаружил пропажу жестяной коробки с акварелью. Краски были потеряны, великолепные краски Лефранка! Художник искал их несколько дней, по не нашел и вскоре уехал в Москву.
Через два месяца в Москве художник получил письмо, написанное большими корявыми буквами.
МОЙ ДОМ
Вечером коты осторожно перелезают через частокол и собираются под куканом. Они подыма-ются на задние лапы, а передними делают стремительные и ловкие взмахи, стараясь зацепить кукан. Издали кажется, что коты играют в волейбол. Потом какой-нибудь наглый кот подпрыгива-ет, вцепляется в кукан мертвой хваткой, висит на нем, качается и старается оторвать рыбу. Остальные коты бьют от досады друг друга по усатым мордам. Кончается это тем, что я выхожу с фонарем из бани. Коты, застигнутые врасплох, бросаются к частоколу, но не успевают перелезть через него, а протискиваются между кольями и застревают. Тогда они прижимают уши, закрывают глаза и начинают отчаянно кричать, прося пощады.
Осенью весь дом засыпан листьями, и в двух маленьких комнатках становится светло, как в облетающем саду.
Трещат печи, пахнет яблоками, чисто вымытыми полами. Синицы сидят на ветках, пересыпа-ют в горле стеклянные шарики, звенят, трещат и смотрят на подоконник, где лежит ломоть черного хлеба.
В доме я ночую редко. Большинство ночей я провожу на озерах, а когда остаюсь дома, то ночую в старой беседке в глубине сада. Она заросла диким виноградом. По утрам солнце бьет в нее сквозь пурпурную, лиловую, зеленую и лимонную листву, и мне всегда кажется, что я просыпаюсь внутри зажженной елки. Воробьи с удивлением заглядывают в беседку. Их смертельно занимают часы. Они тикают на врытом в землю круглом столе. Воробьи подбираются к ним, слушают тиканье то одним, то другим ухом и потом сильно клюют часы в циферблат.
Особенно хорошо в беседке в тихие осенние ночи, когда в саду шумит вполголоса неторопливый отвесный дождь.
Прохладный воздух едва качает язычок свечи. Угловатые тени от виноградных листьев лежат на потолке беседки. Ночная бабочка, похожая на комок серого шелка-сырца, садится на раскры-тую книгу и оставляет на странице тончайшую блестящую пыль.
Я иду в пустую баню, кипячу чай. На печке заводит свою песню сверчок. Он поет очень громко и не обращает внимания ни на мои шаги, ни на звон чашек.
Светает. Я беру весла и иду к реке. Цепной пес Дивный спит у калитки. Он бьет хвостом по земле, но не подымает головы. Дивный давно привык к моим уходам на рассвете. Он только зевает мне вслед и шумно вздыхает.
Я отплываю в тумане. Восток розовеет. Уже не доносится запах дыма сельских печей. Остается только безмолвие воды, зарослей, вековых ив.
БЕСКОРЫСТИЕ
Можно еще много писать о Мещёрском крае. Можно написать, что этот край очень богат лесами и торфом, сеном и картофелем, молоком и ягодами. Но я нарочно не пишу об этом. Неужели мы должны любить свою землю только за то, что она богата, что она дает обильные урожаи и природные ее силы можно использовать для нашего благосостояния!
Не только за это мы любим родные места. Мы любим их еще за то, что, даже небогатые, они для нас прекрасны. Я люблю Мещёрский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно.