Как консерваторы относятся к реформам

Избранное в Рунете

Контрреформы и консерваторы в 1870-х — 1890-х гг.: опыт разочарования

Котов Александр Эдуардович – кандидат исторических наук.

В последней четверти XIX в. русское общество оказалось в ситуации, во многом схожей с той, что сложилась в России начала века двадцать первого: либеральные реформы, перевернувшие весь прежний жизненный уклад, зашли в тупик. Новое правительство, пришедшее к власти после первомартовской катастрофы 1881 г., провозгласило курс на укрепление государственности. Этот курс был с одобрением воспринят благонамеренной частью общества и не вызвал серьезного сопротивления со стороны растерянных и дезорганизованных либералов.

С самого начала следует сделать оговорку: далеко не все идеологи и сторонники «контрреформ» были слепыми исполнителями воли начальства — тем более, что российские консерваторы никогда не являлись единой партией с четко оформленной идеологией. Так, среди них было много представителей славянофильства – движения вполне либерального, не раз становившегося жертвой цензурного и бюрократического произвола. К тому же у подножия престола всегда шла скрытая борьба — не только личная, но и идейная. П.А. Валуев, С.Ю. Витте, Н.П. Игнатьев, К.П. Победоносцев, Т.И. Филиппов — все они придерживались различных взглядов на национальный и сословный вопросы, на взаимоотношения власти и Церкви. Эти различия отражались и на страницах тяготевших к тому или иному сановнику периодических изданий. Был у «охранителей» царской власти и опыт прямого противостояния петербургской администрации — вспомним хотя бы нашумевшие в 1866 г. на всю страну «московские турниры» М.Н. Каткова и П.А. Валуева, в которых публицист-консерватор выступил в качестве защитника гласности и одержал убедительную победу над министром-либералом.

Таким образом, консерваторы-монархисты различных направлений сохраняли определенную независимость суждений — которые и высказывали если не в печати, то в личной переписке. Судя по этим суждениям, отношение пореформенного поколения консерваторов к государственной власти в последней четверти XIX в. проделало существенную эволюцию – от настойчивых требований укрепления самодержавия к определенному разочарованию, даже скепсису по отношению к существовавшим в России порядкам. Попытаемся в самых общих чертах проследить этот путь.

В середине XIX в. либеральных реформ требовали все без исключения образованные люди страны – и власть начинает эти реформы. Н.П. Гиляров-Платонов характеризовал общественные настроения первых пореформенных лет как «состояние влюбленных перед свадьбою» [1]. Однако к 1870-м гг. настроение общества меняется. В оценках печатью и ее ведущими представителями происходящих в России процессов доминирует ощущение системного кризиса.

«Упадок России, как характеристика результатов освобождения – вот почва, на которой трогательно сходятся наши крайние мнения. Здесь откровенный крепостник дружески подает руку людям, мечтающим об уничтожении частной собственности в пользу крестьянских общин; теперь уже не одни крепостники говорят, что при крепостном праве было лучше»,— пишет один из авторов «Русского вестника» [2]. «Великие исторические повороты, если иногда и вызывают проклятье с одной стороны, зато обыкновенно воспеваются другою. Не такова судьба нынешних реформ»,— обобщает либеральный консерватор КФ. Головин [3]. Неплохо осведомленный о настроениях на местах А.Д. Пазухин пишет о характерном для второй половины 1860-х и 1870-х гг. «общем, хотя и мало сознательном недовольстве»: «Все общественные элементы приходят в брожение; все классы общества охватываются страстию к наживе; наступает царство фразы и лжи; начинается ряд общественных скандалов, к которым народ мало-помалу привыкает как к явлениям повседневным; шайка нигилистов держит в страхе страну, угрожая существованию государства; верховная власть, как бы потерявшая все нравственные связи с народом, теряет и всякую устойчивость, не находит точек опоры для определенной внутренней политики и начинается быстрая смена правительственных систем; словом начинается современное состояние России» [4]. О том же говорит в 1880 г. катковский сотрудник Н.А. Любимов: «Современное состояние нашего общества скрывает в себе немало опасностей. И главное из них не в том тёмном пятне, на которое направлено внимание: замажем, говорят, пятно и все пойдет как по маслу,— а в том сером фоне, в каком это пятно выступило… Послушать – мы все находимся под гнетом какой-то тяжести и движемся в сжатой и густой атмосфере… Весь этот парад есть только внешнее подобие дела, а не самое дело … Труд ослаб на всех ступенях» [5].

Разочарование в реформах Александра II приводило к сомнению в реформах как таковых. В них перестали видеть единственное спасительное средство для решения внутриполитических проблем: «Долгий опыт открыл, наконец, глаза всем поголовно, что ни одна душа не верит, как верили прежде, возможности улучшить тягостное положение посредством каких бы то ни было переделок в административных порядках, перестановок казенных органов. Исчезла вера в самые эти органы»,— отмечает Р.А. Фадеев в 1874 г. [6] За год до этого К.П. Победоносцев пишет в.кн. Александру Александровичу: «Хочется верить в новых людей, а не в новые законы. Их уже столько накопилось, что люди с ними не справляются» [7].

В силу особенностей своей идеологии, главную проблему консерваторы видели как в нравственном кризисе русской личности, так и в кризисе национальной власти. Первой проблеме уделял много внимания Ф.М. Достоевский: «Все прежние авторитеты разбили и наставили новых, а в новые авторитеты, чуть кто из нас поумнее, тот и не верует, а кто посмелее духом, тот из гражданина в червонного валета обращается» [8]. Нравственное состояние общества в глазах консерваторов было тесно связано с другим аспектом системного кризиса – кризисом государственной власти, вернее тем, что Карл Шмитт назвал бы кризисом ее суверенитета (напомним, под суверенитетом немецкий юрист понимал способность принимать решение о чрезвычайном положении). Определенные опасения по этому поводу выражает в 1878 г. К.П. Победоносцев: «Стоит ли бояться горстки молодых людей, потерявших разум, ввиду массы народной, сохраняющей простой здравый смысл и веру во власть? Но потому страшно, что хотя поток не велик и не грязен,— гнила плотина, которая должна удержать его. То страшно, что народная масса со своим здравым смыслом начинает уже терять веру в это правительство и спрашивает себя: где же оно, что же оно бездействует и только сочиняет новые меры и уставы, остающиеся без выполнения» [9].

Особенно сильно бросалась в глаза слабость «либерального» правительства при сравнении его с режимом Николая I. В 1874 г. Р.А. Фадеев пишет: «Всякий пятидесятилетний человек хорошо знает глубокую разницу в настроении, с которым принимаются и принимались правительственные решения теперь и четверть века тому назад» [10]. Пять лет спустя Т.И. Филиппов жалуется М.Н. Каткову: «Совершаются дела, которым прежде ни за что бы не поверил. Власть уже становится на Руси игрушкою, которую хотят передавать друг другу в руки жалкие и пошлые честолюбцы посредством интриги, ничем не пренебрегающей. Нет уже твердого центра, из которого всякая власть прямо исходила бы и на котором прямо бы держалась» [11]. В том же году «последний из могикан славянофильства» генерал А.А. Киреев записывает в дневнике: «Победоносцев очень low spirited, «мы измаялись», говорит он, от мала до велика, сам государь дает дурной пример нерешительности, он уже не умеет «хотеть», а ведь все дело именно в этом, в «воле»» [12].

Бюрократию обвиняли и в прямом саботаже. Особенно любил прибегать к таким обвинениям М.Н. Катков. В его передовицах намеки на близость тех или иных чиновников к «польской интриге» и революционному движению звучали довольно часто — и находили сочувствие у читателей. Тем более, в 1860-е гг. ключевые посты в государстве нередко занимали личности, с точки зрения консерваторов безусловно одиозные. Так, в 1865 г. Е.М. Феоктистов, намекая, в частности, и на М.Е. Салтыкова-Щедрина, пишет М.Н. Каткову: «Наши псевдопрогрессисты занимают нередко места в администрации, иной господин подвизуется несколько лет сряду сотрудником в социалистическом журнале, а потом его делают председателем казенной палаты» [13].

Поворот государственной политики и общественных настроений в сторону «реакции» принято датировать второй половиной 1860-х гг. и связывать с произошедшим 4 апреля 1866 г. покушением Д.В. Каракозова на императорскую особу. Современный историк И.А. Христофоров убедительно показал, что покушение было, выражаясь современным языком, лишь «информационным поводом» для смены курса, само же решение было принято раньше [14]. Однако этот новый курс не был последовательным. Обстановка в стране накалялась, и даже провозглашенная М.Т. Лорис-Меликовым «диктатура сердца» не помогла власти выйти из кризиса.

В консервативной печати второй половины 1870-х и первой – 1880-х мотив ослабления государственной власти (как и требование от общества содействия в ее усилении) становится постоянным.

Два года спустя А.А. Киреев, сообщая Каткову известные ему подробности гибели Г.П. Судейкина, сокрушается: «Ужасно в нашем положении то, что мы (администрация) потеряли всякую надежду на себя, что мы потеряли способность верить, что если мы что-нибудь прикажем – так это будет исполнено. Мы потеряли веру в свою силу – и действительно, потеряли силу, потеряли даже способность приказывать, боимся призраков. Сделались евнухами. Сочувствие к перевороту в конституционном смысле растет… говорю о Петербурге, но несомненно Петербург дает всему строю нашей администрации евнушескую свою окраску!! Вот в чем беда!!» [16]. К схожему выводу приходит и гр. Н.П. Игнатьев: «нынешнее правительство сохранило лишь вид прежнего самодержавия, обратившегося по существу в бюрократическую олигархию, бессильную для исполнения исторических задач русского самодержавия» [17].

Разумеется, происходившее и в правительственных сферах, и в общественной жизни страны, с точки зрения консерваторов имело общую природу. Именно об этом пишет К.П. Победоносцев в одном из своих писем Ф.М. Достоевскому: «Видя многое, что другие не видят, в людях и в делах, я не могу одушевляться надеждой, ибо для меня вопрос становится просто: на репейнике не могут расти гроздия, на крапиве не могут расти смоквы. Живой человеческой силы, которая могла бы сдвинуть события, не слышно, и явственнее, чем когда-либо ощущается, что дела наши в руке карающего и милующего Бога…» [18].

С новой переменой правительственного курса, произошедшей после гибели Александра II, консервативно-националистические круги связывали немалые надежды. Речь здесь не только об игнатьевском проекте Земского собора. Стараясь не заявлять об этом громко в печати, консерваторы ждали от нового правительства символического разрыва с реформаторским курсом предыдущего царствования. А.А. Киреев свидетельствует (октябрь 1881 г.): «Аксаков говорит о необходимости для правительства de s’affirmer, сделать что-нибудь характеристическое, хотя бы, например, отдать под суд Валуева, несмотря на Андреевскую ленту» [21].

Незадолго до этого, в июле, сам Киреев – более осведомленный о петербургских настроениях, чем редакторы ведущих московских газет — сообщал М.Н. Каткову: «Администрация работает усиленно и, по-видимому, в одном направлении: тоже «новые веяния», но не в «гнило-либеральном», а в «честном», «экономном» и «патриотическом» направлении. Вот наши современные mots d’ordre, наша теперешняя окраска. Дай-то Бог, чтобы осуществились надежды!» [22]. 1 декабря 1882 г. А.А. Киреев записывает в дневнике: «Вообще, все слухи о какой-то реакции не только не подтверждаются, но выходит совершенно противное. Я никогда не верил неясным слухам о реакции. Она не в русском направлении нового Царя. Ни «Русь», ни «Московские ведомости» не обскуранты, напротив. Но я надеялся, что все это будет покрепче. Толстой, как он сам мне говорил, не желает пользоваться своими полномочиями, своей «властию»… [23].

И хотя славянофильским надеждам на Земский собор не суждено было сбыться, в общественной жизни страны после коронации Александра III даже славянофилы отмечали ряд положительных сдвигов. По замечанию Н.Н. Страхова, «отвращение к злодейству 1 марта отрезвило многие умы в России; но и всюду эти события, возбудив реакцию, придали более крепости существующему строю и установили более твердые и ясные отношения к социальным вопросам» [24].

Со своей стороны, безусловно радовались происходящим процессам «птенцы гнезда Каткова»: «В последние десять лет Россия обновилась почти во всех отношениях; она стряхнула с себя путы безличного поверхностного космополитизма и старается вновь вернуться на путь своего исторического национального развития» [25],— пишет в 1890 г. В.А. Грингмут. Подводя итог десятилетию царствования Александра III редактор «Русского обозрения» кн. Д.Н. Цертелев отмечает, что «1 марта» показало бессилие «и той партии, в руках которой находилась власть, и той партии, которая стремилась к уничтожению всякого порядка и всякой власти». По его мнению, отличительная черта «нынешнего царствования» — «отсутствие стремления к наружному блеску и твердое сознание внутренней силы, которая проявляется только тогда, когда это действительно нужно» [26].

Разумеется, обретение стабильности не приписывалось исключительно контрреформам. Еще в 1884 г. близкий к Каткову историк С.С. Татищев объясняет эту стабильность естественным «успокоением умов»: «за последнее десятилетие русская жизнь заметно стала, наконец, приобретать несколько более прочные устои и упорядоченность после той всё более и более возраставшей расшатанности, которая после Крымской войны продолжалась целых 25 лет» [27].

Ученик К.Н. Леонтьева проф. А.А. Александров связывает свои надежды с обретением в царствование Александра III страной своего исторического пути: «В России теперь западная,— или вернее, немецкая – эра близится к своему концу, и вся сила национальных порывов возвращается снова к византийским преданиям… Россия, вкусивши европеизма и присвоив себе научные и технические успехи его, пламенно ищет теперь возврата на древний свой путь восточного синтеза, который один только вполне соответствует мистическим потребностям ее гения, ее верований и ее инстинктов» [28].

Подкреплялись надежды консерваторов и ростом (отчасти преувеличенным, а отчасти и вполне реальным) внешнего авторитета России: «Все чаще раздаются голоса западноевропейских мыслителей, приходящих в отчаяние от современного государственного и социального положения Западной Европы, все чаще обращаются их взоры к России, стараясь разгадать непонятную для них тайну ее несокрушимого, величавого бытия» [29]. Оплакивая кончину Александра III, А.А. Киреев в своем дневнике так оценивает итоги его внешней политики: «Несмотря на наши частые и частные поражения, на разные булавочные уколы… наша сила, наше обаяние на Западе растут не по дням, а по часам» [30].

Однако к началу 1890-х гг. в консервативных кругах нарастает ощущение недовольства уже контрреформами. Особенно ярко его выражает А.А. Киреев, переживший несколько царствований и имевший возможность их сопоставить. В 1891 г. он пишет второму редактору «Московских ведомостей» С.А. Петровскому: «Мы находимся в странном периоде бездеятельности и (как говорит сестра) – безыдейности. У нас восстановился – в известном отношении – удельный период, только у нас не самостоятельные удельные князья, на которых не было управы у стольного великого князя, а самостоятельные министерства, на которые нет управы и суда» [31]. «Да; Новая Эра?! Я ведь и не оспариваю, что мы вылезли из тины конца прошлого царствования; но ведь все, что Вы говорите, на что Вы указываете, было бы очень утешительно, если бы являлось плодом сознательной, ясной системы. Но этого-то вот и нет! Вы не можете себе представить, до какой степени все здесь совершается случайно! Здесь не столица, а какое-то Monte-Carlo…» [32].

В 1895 г. Киреев записывает в дневнике: «Теперь сильных людей нет. Разве до некоторой степени Витте, разыгрывающий ультраконсерватора» [33]. В 1896 г. он возмущается: «Как же наше правительство не видит, что общественное мнение у него уходит из рук! Правда, крайние шестидесятники, резкие материалисты, вообще «революция» потеряли свой «престиж», но не много выиграло и правительство» [34].

По-своему выражает сомнения в будущем страны К.Н. Леонтьев: «Признаки благоприятные есть, но они так слабы и так еще мелки… И неблагоприятного со всех сторон так много, что мне, признаюсь, все чаще и чаще представляется такого рода печальная картина: эта национальная и религиозная реакция, которая теперь довольно сильна в русском обществе, не есть ли это одна из тех кратковременных реакций к лучшему, к здоровью и силе, которые иногда испытываю на себе и я (например) в моей старости. Таких малых реакций, небольших обратных течений на старой почве было в истории много … но все это не было реакцией вековой» [35].

Серьезное недовольство даже консервативных журналистов вызывает политика властей в отношении печати. «В России,— писал в одной из своих лейпцигских брошюр Н.Н. Дурново,— труднее и печальнее всех живется русским патриотам. Вместо того, чтобы выслушивать их прямой и честный голос, идущий от чистого сердца, даже К.П. Победоносцев принимал не раз меры, дабы эти глубокие порывы души – не только облить ушатами холодной воды, но и подвергнуть слово правды административному взысканию… Лучшие русские люди сошли в могилу, оставшиеся, чтобы избегнуть неприятностей и материальных убытков считают за лучшее молчать…» [36].

К.П. Победоносцев считал печать общественным учреждением, подлежащим контролю, «ибо нет учреждения, которое могло бы считать себя бесконтрольным и безответственным» [37]. Однако такое понимание печати парадоксальным образом сочеталось с презрительным отношением к журналистам. Печальный итог подобной политики подводит в своем дневнике А.А. Киреев: правительство, по его мнению, «старается подобрать себе слуг, но все одевает их в ливреи, а от ливрей порядочные люди отказываются. Запрещая говорить не лакеям, желающим поддержать Православие, самодержавие и народность… – зажимают рты» [38].

Л.А. Тихомиров сетовал в своих дневниках: «В какой-нибудь поганой республике, в Париже, если дают орден Почетного легиона лавочникам, то дают и писателям. У нас же… будь ты хоть великим публицистом – хоть заслужи царю, как никто,— все останешься вне государства, вне его внимания. Это очень обидно, и не за себя, а за государство»,— писал Лев Тихомиров [39].

Показательно письмо А.А. Киреева Тихомирову от 4 сентября 1894 г., в котором генерал затрагивает шедшую тогда полемику консерваторов с В.С. Соловьевым: «в Вашей аргументации есть слабая сторона, именно та, что Вы не только защищаете принципы, устои, на которых стоит Россия, но еще и то, как эти принципы применяются… Можно ли защищать существующее. Вы (nolens-volens) защищаете иногда незащитимые вещи. Церковь, в которой игуменьи запрягают монахинь в тарантасы, богословие, которое не может говорить то, что оно думает и т. п.» [40]

Таким образом, настроения консервативной части интеллигенции в последней четверти XIX в. претерпели закономерную эволюцию: от требований политики «твердой руки» до вполне предсказуемого недовольства практической реализацией данной политики. Разумеется, это разочарование не охватывало всех русских монархистов того времени. Далеко ему было пока и до открытой оппозиционности. В годы первой революции правые еще сумели дать отпор «крамоле». Но десятилетие спустя, в феврале 1917-го, власть оставалась уже в полном одиночестве.

[1] Гиляров-Платонов Н.П. Сборник сочинений: в 2 т. Т.2. М., 1900. С. 292

[2] Д.В. Крестьянское дело и его современная постановка // Русский вестник. 1880. № 7. С. 466

[3] Головин К.Ф. Перелом в русской деревне // Русское обозрение. 1890. № 1. С. 275

[4] Пазухин А.Д. Современное состояние России и сословный вопрос // Русский вестник. 1885. № 1. С. 7, 8

[5] Кочнев В. (Н.А. Любимов). Против течения // Русский вестник. 1880. № 8. С. 620

[6] Фадеев Р.А. Русское общество в настоящем и будущем // Фадеев Р.А. Сочинения. – СПб., 1889. Т. 3, ч. 1. С. 111

[7] К.П. Победоносцев — Александру III. 5 октября 1873 г. // Письма К.П. Победоносцева к Александру III. М., 1925. С. 17

[8] Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 т. Т. 15. С. 57.

[9] К.П. Победоносцев — Александру III от 25 июня 1878 г. // Письма К.П. Победоносцева к Александру III. С. 81.

[10] Фадеев Р.А. Русское общество… С. 120

[11] ОР РГБ. Ф. 120 (М.Н. Катков). К. 19. Т.И. Филиппов — М.Н. Каткову. 29 декабря 1879. Л. 99

[12] ОР РГБ. Ф. 126 (Киреевы и Новиковы). К. 8. Дневник А.А. Киреева. 1879–1881 гг. Л. 12

[13] ОР РГБ. Ф. 120 (М.Н. Катков). К. 35. Е.М. Феоктистов — М.Н. Каткову. 8 мая 1865 г. Л. 29 об.

[14] Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам. М., 2002. С. 181

[15] Убиение Царя-Освободителя // Русский вестник. 1881. № 3. С. XXIV

[16] ОР РГБ. Ф. 120 (М.Н. Катков). К.23. А.А. Киреева — М.Н. Каткову. Декабрь, б.г. – очевидно, 1883. Л. 10–10 об.

[17] Игнатьев Н.П. Земский собор. Кишинев, 2000. С. 93, 96.

[18] Письма К.П. Победоносцева к Ф.М. Достоевскому // Литературное наследство. 1934. № 15. С. 138.

[19] Клоппенбург А. Страница из истории восточного вопроса // Русское обозрение. 1894. № 1. С. 256

[20] ОР РГБ. Ф. 126 (Киреевы и Новиковы). К. 8. Дневник А.А. Киреева. Л. 11 об.

[21] ОР РГБ. Ф. 126. К. 9. Дневник А.А. Киреева. Л. 22 об.

[22] ОР РГБ. Ф. 120 (М.Н. Катков). К.23. А.А. Киреев — М.Н. Каткову. 13 июля 1881 г. Л. 1.

[23] ОР РГБ. Ф. 126. К. 9. Дневник А.А. Киреева. Л. 160.

[24] Страхов Н.Н. Итоги современного знания // Русский вестник. 1892. № 1. С. 68, 92.

[25] Грингмут В.А. Тяжелый кризис в развитии среднего образования // Русское обозрение. 1890. № 4. С. 749.

[26] Современная летопись // Русское обозрение. 1891. № 3. С. 388, 389.

[27] Т-в С.С. Р.А. Фадеев и его сочинения // Русский вестник. 1884. № 9. С. 117.

[28] Александров А.А. К.Н. Леонтьев. По поводу статьи о нем в Nouvelle Revue // Русский вестник. 1892. № 4. С. 257.

[29] Spectator (В.А. Грингмут). Текущие вопросы международной политики. Восьмидесятые годы // Русское обозрение. 1891. № 1. С. 395

[30] ОР РГБ. Ф. 126. К. 12. Дневник А.А. Киреева. 1894–1899 гг. Л. 10 об.

[31] ОР РГБ. Ф. 224 (С.А. Петровский). Ф. 224. К. 1. Ед. хр. 64. А.А. Киреев — С.А. Петровскому. 24 сентября 1891 г. Л. 68 об.

[32] ОР РГБ. Ф. 224 (С.А. Петровский). Ф. 224. К. 1. Ед. хр. 64. А.А. Киреев — С.А. Петровскому от 22 октября 1891 г. Л. 71

[33] ОР РГБ. Ф. 126 (Киреевы и Новиковы). К. 12. Дневник А.А. Киреева. 1894–1899. Л. 18 об.

[35] К.Н. Леонтьев — А.А. Александрову. 3 мая 1890 г. // Леонтьев К.Н. Избранные письма. С. 501.

[36] НД. Нечто о русской церкви в обер-прокурорство К.П. Победоносцева. Лейпциг, 1887. Вып. 2. С. 8.

[37] Победоносцев К.П. Печать // Победоносцев К.П. Сочинения… С. 306

[38] ОР РГБ. Ф. 126. К. 9. Дневник А.А. Киреева, 1894–1899. Л. 111.

[39] ГАРФ. Ф.634 (Л.А. Тихомиров). Оп.1. Ед. хр. 6. Дневник Л.А. Тихомирова… Л.81.

[40] ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 101. А.А. Киреев – Л.А. Тихомирову. 4 сентября 1894. Л. 38–38 об.

Источник

• ← Как идут месячные при миоме
• Saeco или delonghi что лучше →