Как затопили корабли в севастополе
Севастопольская «утопия»
11 сентября 1854 года, по приказу главнокомандующего сухопутными и морскими силами в Крыму престарелого князя Меншикова, в Севастопольской бухте были затоплены линкоры «Уриил», «Три Святителя», «Силистрия», «Селафаил» и «Варна», а также — фрегаты «Сизополь» и «Флора». Затопление велось в большой спешке: корабли были расстреляны из орудий и ушли на дно вместе с артиллерией и боеприпасами. С них не успели свезти на берег даже личные вещи офицеров.
Впоследствии родился пропагандистский миф, будто пушки с затопленных линкоров были сняты и усилили сухопутную оборону города, однако это не так. Была ли реальная необходимовть в столь торопливом «самоубийстве»? И достоин ли этот поступок той славы и почестей, которые ему оказывают?
Известно, что после поражения русской армии на реке Альма Меншиков на время впал в отчаяние. Он был уверен, что Севастополь обречен и защищать его бесполезно, а потому решил вместе с гарнизоном покинуть город и ретироваться в Бахчисарай. Перед этим адмирал Корнилов спросил у князя — а что же делать с флотом, блокированным в Севастопольской бухте вражеской эскадрой? Меншиков раздраженно огрызнулся: засуньте его себе в карман!
Вечером того же дня состоялся военный совет, на котором главнокомандующий буквально продавил возникшую у него идею немедленно затопить корабли на входе в бухту, чтобы создать из них барьер для неприятельских судов. О том, что корабли, ведущие огонь при поддержке мощных береговых батарей, являются для врага куда более опасным «барьером», нежели простые донные заграждения, Меншиков почему-то не хотел и думать. Против решения о затоплении флота резко выступал Корнилов, однако князь поставил перед ним ультиматум: либо согласие, либо отставка и высылка из города. Скрепя сердце, адмирал согласился.
Надо заметить, что первоначально планировалось затопить все корабли, но, когда стало понятно, что интервенты не собираются с ходу штурмовать Севастополь, самоуничтожение флота было приостановлено. Однако в ноябре, чтобы «усилить заграждение», затопили линкор «Гавриил», а в феврале следующего года пустили на дно еще три линкора и три фрегата, правда, с них успели заранее снять вооружение и вывезти боеприпасы. Таким образом, Черноморский линейный флот фактически прекратил свое существование.
С тех пор истеричный приказ Меншикова о затоплении боевых кораблей в России принято считать мудрым и оправданным решением. Однако далеко не все разделяют эту точку зрения. В 1901 году военный теоретик полковник Мошнин в своем труде «Оборона побережья» писал: «История не знает другого примера столь безумного и бессмысленного уничтожения своих собственных средств…» Далее Мошнин приравнивает сентябрьское затопление русских судов к тому, как, если бы кавалеристы, вооруженные саблями, встретились с противником, вооруженным пиками, и на этом основании сами зарубили бы своих лошадей.
А вот, что писал в 1902 году известный военный историк Д. Лихачев: “Заграждение входа на севастопольский рейд затопленными судами Черноморского флота имеет, в тактическом и стратегическом отношениях, значение безусловно отрицательное. То, что обыкновенно считается прямым и весьма важным результатом затопления судов, — помощь, оказанная флотом сухопутной обороне людьми и орудиями, — могло быть сделано, не прибегая к этой крайней мере. Во всех же других отношениях ее влияние на ход обороны оказалось скорее вредным, чем полезным”.
Аналогичную точку зрения высказывал французский военный историк Блэрзи: “События (Крымской войны) доказали бессмысленность такой меры, как потопление кораблей с целью преградить неприятелю путь на рейд, потому что защищавшие вход в бухту форты со своими тремя ярусами батарей впоследствии с успехом боролись против всех соединенных флотов. А если это потопление было бессмысленно, то не была ли столь же неуместной, чтобы не сказать больше, сдача врагу без боя господства на море?”
Бухта затонувших кораблей
11 сентября 1854 года в осаждённом Севастополе был затоплен русский флот
Все, кто бывал в славном городе Севастополе, знакомы с монументом «Памятник затопленным кораблям». Он установлен вблизи Приморского бульвара рядом с площадью Нахимова в память о добровольной гибели Черноморской эскадры в 1854-1855 годах.
Город в осаде
9 сентября 1854 года произошла одна из первых сухопутных битв Крымской войны – Альминское сражение. Англичане и французы тогда победили, но воспользоваться плодами победы сполна не смогли. Путь на Севастополь был открыт, но сражение приостановило движение союзников, а русским войскам дало время для подготовки к осаде. Экспедиция с Запада здорово ошибалась, думая, что сражается только с авангардом армии. «Мудрые» царские полководцы оставили для защиты Крыма и Черноморского флота лишь небольшую армию.
Русская эскадра на Севастопольском рейде
К сожалению, шансов на победу у Черноморского флота практически не было. Союзники по силам значительно превосходили черноморцев. Против русских 14 линейных парусных кораблей выступали: 21 линейный корабль (в том числе восемь винтовых) и 33 парохода. Русский флот без попутного ветра не мог выйти даже из бухты. Командиры согласились с Корниловым, но предложили другой план, который был одобрен главнокомандующим армией князем А.С. Меншиковым. Большинство сошлись во мнении, что перекрыть путь неприятелю и спасти город можно, если затопить корабли поперёк бухты. Военный совет флота, и Павел Степанович Нахимов в том числе, поддержали это решение.
Схема затопления кораблей
Этот план появился не спонтанно, а обсуждался ещё в августе 1854 года. Был даже проведён эксперимент. Пустой купеческий бриг решили пропустить через бухту под огнём береговых батарей. В результате корабль получил лишь незначительные повреждения и благополучно сел на мель. Точно так же могла завершиться и атака союзного флота. Эксперимент выявил и ещё один неприятный момент. В фортах от выстрелов появились трещины.
Врагу не сдаётся наш гордый…
Затопление началось 11 сентября 1854 года. На дно легли пять линейных кораблей и два фрегата. Над водой остались торчать их мачты. 14 сентября на Севастополь обрушилась страшная буря, которая разметала вражеский флот, но в итоге и повредила затопленное заграждение. Для ремонта пришлось затопить ещё один корабль, а в январе 1855 года ещё несколько, которые стали второй линией заграждения.
Последние корабли Черноморской эскадры были затоплены при отходе русских войск на северную сторону уже в августе 1855 года. В Севастопольской бухте на дне оказалось в общей сложности 75 боевых кораблей и судов, а также 16 вспомогательных, включая шхуны. Корабли топили под покровом ночи, в них стреляли из пушек. На берегу их провожали экипажи. Матросы плакали, глядя, как их корабли погружались в воду…
Затопление кораблей Черноморского флота
10 тысяч моряков усилили городские бастионы. Корабельные орудия пароходами были свезены на берег и практически на руках перетащены на бастионы. Впоследствии именно эти орудия отражали бомбардировки и штурмы противника.
Соотечественники по-разному оценили решение о затоплении, но вот противник сразу дал ему высокую оценку. Говорят, что английский адмирал с досады рвал на себе волосы, а его французский коллега заявил, что, если бы не эта преграда, флот союзников уже по ходу первого же боя проник бы в бухту.
Затонувшие корабли практически полностью парализовали судоходство в районе Севастополя. Сразу после окончания Крымской войны были предприняты меры по поднятию затонувших кораблей. 20 кораблей оказались почти не повреждёнными, их отремонтировали и вновь поставили в строй, но большую часть пришлось отправить на слом. В целом очистка Севастопольской бухты заняла более десяти лет.
Как затопили корабли в севастополе
Сегодня в Севастополе вспоминают одно из самых тяжелых событий в истории города. 23 сентября (по старому стилю 11-го) 1854 года в ходе Крымской войны по приказу адмирала Нахимова в Севастопольской бухте были затоплены русские парусные корабли.
Осенние шторма частично разметали эту преграду на рейде, и тогда в ноябре — декабре дополнительно были затоплены корабль «Гавриил», купеческое судно и корвет «Пилад». В феврале 1855 года от Михайловского форта на Северной стороне до Николаевской батареи на Южной появилась вторая линия мачт, выступающих из воды, — было затоплено ещё шесть кораблей.
А 27 августа 1855 года, когда защитники города вынуждены были отступить на Северную сторону, в бухте затопили и остальной флот.
Макет расположения береговых батарей защитников Севастополя, кораблей противника и линии затопленных парусников можно увидеть в музее Константиновской батареи.
Через 50 лет в 1905 году в Севастополе установили монумент в память о тех событиях. Его называли тогда «памятник затопления кораблей». Через месяц переименовали в «место заграждения Севастопольского фарватера». А еще через два года исторический путеводитель по Севастополю опубликовал новое название монумента: «Памятник заграждения фарватера затопленными кораблями». За полтора столетия это название менялось снова и снова. Историки насчитали больше двадцати различных вариантов, но прижилось имя, похожее на самое первое: «памятник Затопленным кораблям».
Морской гамбит: затопление кораблей черноморского флота
Первая оборона Севастополя
Топить собственные корабли черноморского флота приходилось не один раз. Впервые такой манёвр осуществили в ходе обороны Севастополя 1854−1855 года. Больше того, оборона Севастополя, длившаяся практически год, началась и закончилась потоплением кораблей черноморского флота. Превосходящие силы Турции, Англии и Франции осадили город, который обороняли матросы под командованием Корнилова и Нахимова. Большую роль в противостоянии силам противников сыграл генерал и военный инженер Эдуард Тотлебен, по чьим проектам были созданы оборонительные линии города.
Генерал-инженер Эдуард Тотлебен
Англо-французский флот, значительно превосходивший российский, стремительно приближался к бухте Севастополя, поэтому у военачальников не осталось другого выбора, как создать заграждение из затопленных кораблей. По требованию князя Меншикова было затоплено 5 линейных кораблей и два фрегата, их мачты остались торчать над водой. «Если бы русские не заградили вход в Севастопольскую бухту, затопив пять своих кораблей и два фрегата, я не сомневаюсь, что союзный флот после первого же выдержанного огня проник бы туда с успехом и вступил бы из глубины бухты в сообщение со своими армиями», — писал командовавший французский флотом вице-адмирал Гамелен.
Оборона Севастополя, Франц Рубо
Матросы героически держали город, отбивая натиск неприятеля, однако после того, как французы взяли под контроль Малахов курган, сопротивление стало бесполезным и уже попросту не представляло никакой военной выгоды. По приказу военного руководства городские склады с продовольствием были подожжены, пороховые погреба взорваны, а военные суда — вопреки желанию Корнилова пойти в последний бой и погибнуть с честью — были затоплены на входе в бухту. С одной стороны, это ещё сильнее затруднило движение флота противника, с другой стороны, решение о затоплении последних российских кораблей в Чёрном море было обусловлено тем, что они, скорее всего, оказались бы в руках неприятеля. Союзники так и не решились преследовать российские войска, более того, долгое время союзники не заходили в город, считая его заминированным. Всего в Севастопольской бухте было затоплено 75 боевых кораблей и судов и 16 вспомогательных, включая шхуны. Очистка бухты впоследствии затянулась более чем на десять лет.
Памятник затопленным кораблям, Севастополь
После октябрьской революции 1917 года дисциплина на флоте сильно пошатнулась: то и дело матросы беспричинно убивали офицеров, а после потери командования полностью выходили из-под государственного контроля. Тем не менее, они не перестали быть грозной силой — в одном только Севастополе находилось больше 25 тысяч солдат и офицеров. Однако после подписания Брестского мира треть матросов была демобилизована.
Линейный корабль черноморского флота «Императрица Екатерина Великая», переименованный в «Свободную Россию»
Вообще по условиях Брестского мирного договора территория полуострова Крым не отходила под контроль так называемых Центральных держав (Германской империи, Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарского царства), однако по тайному сговору с союзниками Германия начала вторжение в Крым. Нарком иностранных дел Советского Союза выступил с нотой протеста, которой немецкое командование не предало большого значения. Опасавшиеся захвата основные силы черноморского флота, стоявшего в Севастополе, начали прорываться в Новороссийск. Немцы же, считая эти корабли уже своей собственностью, потребовали от советского правительства вернуть флот в Севастополь, в противном случае обещая развить наступление.
Приказ о затоплении кораблей был подписан В. И. Лениным ещё 6 июня
Советское руководство оказалось в безвыходном положении: с одной стороны, оно не готово было продолжать войну с Германией, с другой стороны, полным безумием было передавать в руки потенциального врага боеспособный черноморский флот. Тогда-то и была принята трагически известная мера — председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ленин подписал указ, по которому было необходимо «ввиду безвыходности положения, доказанной высшими военными авторитетами, флот уничтожить немедленно».
Часть матросов такому решению воспротивилась, и по этой причине некоторые корабли во главе с линкором «Воля» отправились в Севастополь, где были захвачены немцами. На оставшихся судах вывесили лозунг: «Судам, идущим в Севастополь: позор изменникам России». Утром 18 июня в Цемесской бухте началось затопление кораблей черноморского флота. Всего было затоплено 12 военных судов, на эсминце «Гаджибей», который также ушёл под воду, был поднят сигнал «Погибаю, но не сдаюсь».
Два противоположных, но верных выбора: к истории затопления кораблей Черноморского флота в 1918 году
«Калиакрия», а также другие 8 эсминцев и 1 линкор Черноморского флота были затоплены собственными командами 18 июня 1918 года по секретному требованию советского правительства во избежание захвата кораблей немцами – всего полтора месяца простояли они в Новороссийске после срочной эвакуации из Севастополя, захваченного немцами 1 мая 1918 года.
Во многих публикациях затопление кораблей 18 июня 1918 года в Цемесской бухте называется гибелью флота. Возможно, традиция такого наименования идет из самых известных и по сей день воспоминаний – книги 1923 года под названием «Правда о гибели Черноморского флота» командира эсминца «Керчь» Владимира Кукеля, руководившего процессом затопления.
Однако, как известно, чуть меньше половины кораблей (6 миноносцев и 1 линкор), стоявших в Новороссийске, отказалось совершать самоподрыв и во главе с и.о. командующего флота Александром Тихменевым предпочло вернуться в Севастополь, под немецкую оккупацию.
Эсминец «Стремительный», поднятый со дна Цемесской бухты в 1926 году
Строго говоря, в эвакуации из Севастополя в Новороссийск в апреле 1918 года в количественном выражении приняло участие чуть ли не меньше половины флота: в Новороссийск ушло 2 линкора и 16 миноносцев, осталось в Севастополе – 7 линкоров и 12 миноносцев, а также все крейсеры (3) и подводные лодки (15), общая же численность не вышедших из порта составляла порядка 170 судов. Правда, ушедшая часть флота была более современной и находилась в лучшем боевом состоянии.
Так или иначе говорить о том, что в конце апреля 1918 года в Новороссийск был эвакуирован весь флот, а в июне того же года этот флот погиб – не приходится. Другое дело, что в июне 1918 года после затопления части кораблей в Новороссийске и ухода другой части кораблей в оккупированный Севастополь Черноморский флот перестал существовать как юридическая категория.
После окончания Первой мировой войны в ноябре 1918 года и ухода немцев из Севастополя, все незатопленные корабли оказались под властью так называемых союзников по Антанте, которые первоначально их присвоили себе и частично вообще увели из Севастопольского порта. Однако в дальнейшем многие корабли белым удалось вернуть в занятый ими Севастополь. И именно эти корабли-остатки Черноморского флота сделали возможной врангелевскую эвакуацию – «русский исход» ноября 1920 года.
Линкор Воля в Южной бухте Севастополя во время германской оккупации, лето 1918 года
Эвакуация Петра Врангеля завершилась в порту французской колонии Тунис – Бизерте, куда остатки Черноморского флота под названием Русская эскадра прибыли в феврале 1921 года.
В октябре 1924 года Франция признала Советский Союз, и тут же советской стороной был поставлен вопрос о «возвращении» уплывшей «собственности» из Бизерты в Севастополь. Главным лоббистом этого «возвращения» был военный атташе СССР Евгений Беренс (я о нем уже писала), который в 1918 году, будучи начальником Морского генерального штаба при большевиках, по сути, первым выдвинул и обосновал идею необходимости затопления Черноморского флота в Цемесской бухте.
И пока советские дипломаты во второй половине 1920-х годов пытались добиться разрешения на транспортировку кораблей из Бизерты в Севастополь, на дне Цемесской бухты Новороссийска искали их затопленных собратьев.
За пределами идеологического раскола
В судьбе кораблей Черноморского флота в годы гражданской войны проявилось то же раздвоение, те два вектора, напряжение между которыми составляют чуть ли не основную драматическую контроверзу отечественной истории ХХ века, о котором я писала в статье о братьях- морских офицерах Евгении и Михаиле Беренсах. Одни корабли (как и люди) последовали логике государственной необходимости, которая, конечно, лежала в основе затопления флота в Цемесской бухте 18 июня 1918 года; другие – логике спасения кораблей, и, как оказалось в дальнейшем, и людей, попавших в жернова братоубийственной гражданской войны.
История раскола Черноморского флота и затопления его части в июне 1918 года во всех мемуарных свидетельствах объясняется через идеологическое противостояние. С «белой» стороны – это воспоминания Николая Гутана и Нестора Монастырева, со стороны «красной» – воспоминания Владимира Кукеля, Федора Раскольникова, Василия Жукова, М.М. Лучина, Савелия Сапронова. Идеологические мотивы и тем, кто затопил флот, и тем, кто вернулся в Севастополь, приписываются и в литературе, как советской (А.И. Козлов, И.Т. Сирченко), так и постсоветской (А.П. Павленко, С. Войтиков, А. Пученков).
В действительности, эта история – которая, как и любая реальность, сложнее стереотипов – выходит за пределы идеологического конфликта и вообще братоубийственной гражданской войны между красными и белыми.
Так, ни в одной советской директиве о необходимости затопить флот ни разу не упоминались «белогвардейцы», «контрреволюционные элементы» и т.п. (тексты директив подробно цитируются в статье 1984 года А.И. Козлова). Хотя, скажем, в феврале 1918 года угроза «контрреволюции», «соглашательства» и «саботажа» на Черноморском флоте была важным лейтмотивом телеграмм севастопольскому Военно-революционному комитету из центра – как показывает историк Сергей Войтиков в только что вышедшей книге «Брестский мир и гибель Черноморского флота», эти телеграммы предшествовали убийствам и самосудным расстрелам морских офицеров 22 – 24 февраля в Севастополе. Однако во всех указаниях, шедших от советского правительства весной 1918 года первоначально в Севастополь – с требованиями эвакуации в Новороссийск, а затем – в Новороссийск с приказами затопить флот, речь шла только о германской угрозе.
Идея затопления флота вызывала явно неоднозначное отношение в среде большевиков, причем как центрального руководства, так и на местах. Во всяком случае внутренняя среда большевистского руководства была далека от «ура-патриотизма» по этому поводу, всеми это воспринималось как крайне тяжелый, трагический и практический невыполнимый шаг. Посланные из Москвы в Новороссийск в конце мая 1918 года для руководства процессом затопления член коллегии Наркомата по морским делам Иван Вахрамеев и назначенный тогда же главным комиссаром Черноморского флота Николай Авилов-Глебов не смогли объяснить командам необходимость затопления кораблей и в какой-то момент, по сути, сбежали в Екатеринодар. Там они присоединились к местному руководству только что созданной Кубано-Черноморской советской республики, которое буквально умоляло, как пишет историк Александр Пученков, и центр, и матросов не топить корабли, необходимые для защиты республики от тех же немцев, оккупировавших 1 мая 1918 года Таганрог.
Уклонился от распоряжения вмешаться в ситуацию нарком по делам национальностей РСФСР, находившийся на Северном Кавказе и вскоре назначенный председателем Военного совета Северо-Кавказского военного округа Иосиф Сталин. Сталин передоверил это вмешательство Александру Шляпникову, на конец весны 1918 года – особо-уполномоченному СНК по продовольствию на Северном Кавказе. Однако и Шляпников проигнорировал поручение центра.
Белые, в свою очередь, как пишет А. Пученков, никогда не ставили в упрек большевикам затопление кораблей Черноморского флота, признавая государственную необходимость такого шага.
Отнюдь не сторонник советской власти контр-адмирал Михаил Саблин, согласившийся возглавить Черноморский флот в конце апреля 1918 года и выпущенный поэтому большевиками из тюрьмы, под руководством которого корабли и были эвакуированы в Новороссийск, разделял представление о необходимости затопления флота в Цемесской бухте во избежание попадания его в руки немцев. По мнению С. Войтикова, Саблин психологически не мог сам отдать распоряжение о затоплении, поэтому, по сути, сбежал из Новороссийска в Москву «для разъяснения обстоятельств затопления флота». Однако узнав, что оставленный им на посту и.о. командующего флотом Александр Тихменев отдал флоту приказ возвращаться в Севастополь, послал ему телеграмму, в которой назвал действия Тихменева предательством (в Москве Саблин был арестован, но бежал, и в дальнейшем возглавлял флот при белом правительстве Врангеля).
Эсминец «Керчь» провожает уходящий из Новороссийска в Севастополь линкор «Воля», 17 июня 1918 года
Мемуарные описания реакции населения на затопление судов в Цемесской бухте также не соответствуют традиционной «красно-белой» градации. Так, «белый» офицер Николай Гутан отмечал в воспоминаниях, что толпа, собравшаяся на пристани, была однозначно настроена против тех, кто решил возвращаться в Севастополь под руководством Тихменева (т.е. была против условных «белых»). А автор первой советской работы, большевик Василий Жуков, напротив, сообщил о народном возмущении теми, кто решил затопить свои корабли (т.е. против сторонников большевиков). При этом оба мемуариста совпадали в том, что в толпе доминировали настроения мародерства в отношении корабельного имущества.
Да и само деление кораблей на тех, кто решил затопить свои корабли, и тех, кто вернулся в Севастополь под власть немцев, также явно выходит за рамки критериев поддержка большевиков и патриотизм в первом случае и украинофильство вкупе с «белогвардейщиной» и отсутствием патриотической мотивации – во втором.
Здесь история распадается на два этапа – эвакуация флота из Севастополя в Новороссийск в конце апреля 1918 года и возвращение части кораблей из Новороссийска в Севастополь в середине июня того же года.
Как известно, корабли уходили от немцев из Севастополя в Новороссийск двумя партиями.
29 апреля 1918 года снялись современные эскадренные миноносцы-нефтяники. По наиболее полным подсчетам историка Екатерины Алтабаевой в книге «Смутное время. Севастополь в 1917 – 1920 гг.», их было 11, с ними же ушли 3 миноносца старого типа. Эту группу неформально возглавил эсминец «Керчь» и его командир Кукель, ставший позднее, в июне 1918 года, главным сторонником среди команды флота его затопления. 30 апреля под руководством Саблина, до последнего надеявшегося, что удастся обмануть немцев, подняв на кораблях украинские флаги (это означало, что флот признает юрисдикцию Украины и не попадает под немецкую оккупацию), ушла вторая группа кораблей – 2 новейших линкора, гордость Черноморского флота, и 2 эсминца. 3-й эсминец подорвался на мине, подвергся обстрелу, не смог выйти в море и вернулся в Севастополь, где в полузатопленном состоянии был оставлен командой, а 4-й эсминец, также планировавший уйти с Саблиным, даже не стал пробовать, сразу подорвав себя на рейде.
Обычно говорится о том, что первыми из Севастополя ушли более революционные корабли во главе с Кукелем (именно на этом настаивал сам Кукель в воспоминаниях), в то время как медлили уходить корабли с «контр-революционными» командами. Соответственно, те, кто в апреле 1918 года ушел из Севастополя первым, и был в большей степени склонен в июне того же года выполнить приказ советской власти о затоплении флота.
Командир эсминца Керчь Владимир Кукель, возглавивший процесс затопления кораблей
Более того. Группа, ушедшая из Севастополя первой, по инициативе и под началом Кукеля, как ясно из статьи советского историка А.Козлова, приняла решение об эвакуации в Новороссийск 28 апреля, но подготовка к эвакуации заняла какое-то время, и корабли отплыли только на следующий день. Это означает, что группа Кукеля запланировала собственную эвакуацию до того, как в город начали прибывать отступающие под натиском немцев красноармейские части, организованные для обороны города и Крыма большевиком Юрием Гавеном, а прибытие этих частей началось 29 апреля. Неизвестно, на какие корабли погрузились эти части, можно предположить, что на более вместительные линкоры, ушедшие с Саблиным 30 апреля.
В этом случае «задержка» «контрреволюционного» командующего флотом в Севастополе получает еще одно объяснение. Вероятно, он ждал не только ответа германского командования на посланную им делегацию, но и погрузку на корабли тех людей, в том числе пришедших с фронта, которые хотели уйти из-под неожиданной для города немецкой оккупации вместо ожидавшегося в Севастополе появления войск относительно «дружественной» Украинской народной республики (смена УНР на поставленное немцами правительство гетмана Павла Скоропадского произошла в эти же дни, 28 – 29 апреля, и, конечно, в Севастополе об этом просто не знали, впрочем, группа Петра Болбочана была послана на захват Крыма еще при власти УНР).
Есть и еще один нюанс, показывающий, что далеко не всё в годы гражданской войны определялось партийным размежеванием, и что достойные люди были со всех фронтов и во всех лагерях. Под натиском внешней военной угрозы – захвата Крыма и Севастополя хоть украинцами, хоть немцами – разнообразным властям в Севастополе в общем-то удалось договориться между собой, что делать с флотом. А то, что хоть какая-то договоренность возможна, было совсем не очевидно в условиях многопартийных севастопольского Совета и Центрофлота при наличии преимущественно большевистского Военно-революционного комитета, дискредитировавшего себя в городе расправами над офицерами флота в феврале 1918 года (от которых сам комитет, правда, отмежевался). Тем не менее, несмотря на острые разногласия и борьбу за власть друг с другом, большевики смогли организовать оборону города, а Центрофлот взял на себя координацию с центральным правительством, при том, что был, скорее, противником большевистского центрального Совета народных комиссаров.
Показательно и то, что местные большевики с рвением и настойчивостью взялись за организацию обороны города от немцев – шаг, безусловно, патриотичный, однако не только бессмысленный со строго военной точки зрения, но и шедший в разрез с центральными директивами советской власти, настаивавшей на соблюдении условий Брестского мира.
Крупная карта в «большой игре»
Согласно статье 5 Брестского мира, подписанного 3 марта 1918 года, «Россия незамедлительно произведет полную демобилизацию своей армии, включая и войсковые части, вновь сформированные теперешним правительством. Кроме того, свои военные суда Россия либо переведет в русские порты и оставит там до заключения всеобщего мира, либо немедленно разоружит». Также в Брестском договоре прописывалось обязательство «России … немедленно заключить мир с Украинской народной республикой и признать мирный договор между этим государством и державами четверного союза. Территория Украины незамедлительно очищается от русских войск и русской красной гвардии». Границы Украины в Брестском договоре не оговаривались, однако Крым и Севастополь, очевидно, рассматривались как русские территории – во всяком случае, их упоминание отсутствует в договорах Украинской народной республики с «державами четверного союза».
В совокупности это означало, что Черноморский флот нужно «разоружить» либо содержать в «русских портах… до заключения всеобщего мира». Логично было предположить, что речь идет о Севастополе, где и базировался Черноморский флот. Однако, судя по всему, советское правительство после подписания мира не обязало тут же местные власти (в первую очередь, Центрофлот как главную на тот момент структуру управления флотом) начать его разоружение.
Развернувшееся же наступление немцев по территории подконтрольной им Украины с угрозой занятия Крыма и Севастополя (немецкие войска вышли к Перекопу 5 апреля 1918 года) вызвали и вовсе противоречивую реакцию большевиков в центре, причем эта противоречивость была замечена участниками событий в Севастополе, но по понятным причинам совершенно пропущена в последующей советской мемуаристике и научной литературе и по менее понятным причинам игнорируется и современными исследователями.
25 марта Наркомат по морским делам, в котором при Льве Троцком важную роль играл «старый военспец» контр-адмирал Василий Альтфатер, принял решение о «немедленном вывозе» из Севастополя в Новороссийск «запасов и грузов».
27 марта также «старый военспец», хороший знакомый Альтфатера по предшествующей службе на флоте, ставший при большевиках первым начальником Морского генерального штаба уже упоминавшийся Е. Беренс прислал в Севастополь телеграмму, в которой требовал готовить к «немедленной эвакуации» не только «запасы и имущество флота», но и все корабли, включая ремонтируемые и неисправные, т.к. «слабость наших сил не может обеспечить Крыма от захвата его австро-германскими войсками».
На ответ командующего Черноморским флотом Саблина, что небольшой торговый Новороссийский порт не предназначен для размещения боевого флота, пришло следующее разъяснение Наркомата по морским делам: «Раз мир подписан и мирный договор ратифицирован, то нужно принять и все вытекающие отсюда выводы, в силу прекращения военных действий Черноморский флот, входящий в состав вооруженных сил государства, подписавшего мирный договор, также не должен принимать участия в военных действиях. Неосмотрительные действия в данном случае могли бы повлечь за собой срыв мира и объявление нам новой войны».
Получается, что Беренс мотивировал эвакуацию флота невозможностью ведения эффективных военных действий, а морской Наркомат – необходимостью неукоснительно соблюдать их прекращение, как того требовал Брестский договор (хотя Брестский договор требовал разоружения флота). Впрочем, уже в следующей телеграмме Наркомат сообщал, что дело всё же – в слабости наличных сил: «Эвакуацию нужно производить исключительно потому, что Тавриде грозит опасность наступления австро-германских войск. Мирным договором это не предусмотрено, но немцы могут сделать поползновение рассматривать Севастополь как город Украины, и, так как у Высшего Военного Совета нет гарантий, что наши войска не допустят овладеть городом, то предусмотрительно приходится уводить флот из Севастополя».
Спустя две недели, когда немцы вовсю занимали Крымский полуостров, Совет народных комиссаров уже сам предлагал организовать военное сопротивление, настаивая, впрочем, не столько на обороне, сколько на эвакуации кораблей: «Совнарком предлагает Черноморфлоту оказать энергичное сопротивление захвату Севастополя, а в случае невозможности удержать Севастополь, со всеми судами, могущими выйти в море, перейти [в] Новороссийск, уничтожив все остающиеся [в] Севастополе суда, имущество и запасы».
Однако в Севастополе требование эвакуации флота с различными мотивировками наталкивалось на устойчивое недоумение. Вероятно, отчасти дело было в том, что местные органы власти (севастопольские советы разных составов), включая флотские (Центрофлот), были многопартийными, причем в них входили не только эсеры и меньшевики, но и большое количество беспартийных. В результате на заседаниях Центрофлота поднимался вопрос, зачем вообще Черноморскому флоту соблюдать Брестский мир, подписанный большевиками. В другой раз была послана телеграмма обратного содержания – рассматривается ли Севастополь в центре как «русский порт», и если да, то почему на него не распространяются положения Брестского мира о «разоружении», а вместо этого Москва требует эвакуации. При этом на самом флоте преобладали настроения на борьбу с врагом до конца, даже если он не будет победным. Из книги В. Жукова складывается впечатление, что моряки вообще не понимали, зачем нужно эвакуироваться, если не было еще ни одной попытки дать немцам отпор.
Как только немцы заняли Севастополь, они тут же выдвинули требование вернуть флот на место его постоянной дислокации. В ответ руководство большевиков стало использовать отсутствие флота в Севастополе как козырь в дипломатической игре с Германией, из чего можно сделать вывод, что и само по себе требование эвакуации флота в Новороссийск было частью какой-то большой игры.
Так, советские дипломатические представители (Георгий Чичерин, Адольф Иоффе) по указанию Ленина в мае 1918 года неоднократно сообщали Германии, что флот может быть возвращен в Севастополь (под власть немцев), «если будет заключен мир с Финляндией, Украиной, Турцией и если Германия будет его соблюдать».
Однако пока шел этот торг, 23 мая 1918 года начальник Морского генштаба Беренс написал, а Ленин и Троцкий его утвердили, доклад о срочной необходимости затопления флота в Новороссийске во избежание захвата его немцами. Автор доклада предлагал больше не обращать внимания на Брестский мирный договор в случае с Черноморским флотом, т.к. Германия его не соблюдает, о чем говорит ее «поход на Керчь». Не очень понятно, почему таким же аргументом не являлся захват того же Севастополя или занятие немцами в начале мая 1918 года большой части Азовского побережья (Таганрог, Ейск, а также Ростов-на-Дону), где стояли корабли Азовской флотилии Черноморского флота. Далее, по мнению Беренса, флот следовало затопить, т.к. порт Новороссийска не подходит по своим условиям для содержания Черноморского флота, и суда скоро придут в негодность, и их невозможно будет использовать как боевые единицы (текст доклада с резолюцией Ленина опубликован в 1931 году В.Жуковым). Этот аргумент, кажется, еще более загадочным – если суда сами по себе скоро придут в негодность, зачем их «срочно» подвергать затоплению. В итоге Беренс делал вывод, что немцы могут попытаться захватить Новороссийск с суши и тогда им достанется Черноморский флот, который некому будет защитить.
Не отрицая значение патриотически-государственнической мотивации этого текста, легшего, по сути, в основу всей «идеологии» затопления, зафиксированной в дальнейшем и в воспоминаниях моряков, и в научной литературе, стоит отметить еще одно странное обстоятельство. А именно – ту форму, в которой до руководства Черноморским флотом было доведено требование о затоплении флота. Как известно, была послана обычная телеграмма – с указанием вернуть флот в Севастополь. А затем – телеграмма секретная, с требованием не соблюдать текст первой телеграммы, а осуществить затопление флота.
На запрос и.о. командующего флотом Тихменева, по какой причине приказ является секретным, он получил не слишком логичный ответ: немцы выдвинули ультиматум о возвращении флота в Севастополь, они угрожают напасть на Новороссийск, если флот не вернется до 18 июня 1918 года, поэтому затопление флота должно быть осуществлено тайно. Итак, во избежание захвата Новороссийска немцами флот требовалось вернуть в Севастополь, однако центральная власть, заявлявшая, что главное – снять угрозу немецкой оккупации Новороссийска, требовала этот ультиматум проигнорировать. Очевидно, если бы Тихменев выполнил указание большевиков, то корабли в Севастопольской бухте появиться не смогли бы.
Однако Тихменев, как известно, проведя голосование на флоте – затопление или возвращение в Севастополь, и не получив однозначных результатов, принял решение выполнить указание того текста телеграммы, который был открытым. Отсюда можно сделать парадоксальный вывод, что именно решение Тихменева о возвращении флота в Севастополь спасло большевиков от нападения немцев на Новороссийск, хотя в Севастополь вернулась меньшая часть ушедших кораблей.
Автор этих строк в своей предыдущей статье, посвященной братьям Беренсам, выдвинула предположение, что начальник Морского генштаба Евгений Беренс был разведчиком, причем, возможно, даже двойным, что он контактировал с разведками Британии (что более вероятно) и Германии. И, возможно, о его контактах летом 1918 года были в курсе Ленин и Троцкий, и именно этим объясняется неуязвимость Беренса на своем посту в ходе раскрытия осенью 1918 года британского «заговора послов», когда в Морском генштабе были арестованы многие ближайшие сотрудники Беренса, но не он сам. А в марте 1918 года, как раз в тот момент, когда Беренс, по сути, подменил первоначальную установку морского Наркомата на «вывоз запасов имущества» из Севастополя в Новороссийск требованием эвакуации флота, шла ликвидация сотрудничества с британскими агентами Морского генерального штаба. В конце мая-начале июня же складывается своего рода триумвират тех, кто требовал скорейшего тайного уничтожения флота – Ленин, Троцкий и Беренс.
В книге 1931 года участника событий, прапорщика В. Жукова «Черноморский флот в революции 1917-1918 гг.», долгие годы бывшей на спецхране, автор как бы между делом пишет: «Англичане прекрасно учитывали описанную стратегическую обстановку, и в их интересах было не допустить захвата Черноморского флота немцами, почему их дипломатия пыталась всякими окольными путями, через влиятельные морские круги, оказать воздействие на советское правительство, которое, помимо этого, пришло к выводу о необходимости уничтожить Черноморский флот. По тем же соображениям, хотя и под предлогом борьбы с большевиками, англичане, пришедшие в Крым на смену немцев (август 1918 г.), поспешили уничтожить русские морские силы на Черном море. Так, по постановлению англо-французской Военно-морской комиссии экспертов, были взорваны цилиндры машин и башенные орудия на старых броненосцах, а 11 подводных лодок были выведены в море и утоплены». В более поздней советской литературе подобные стратегические расклады вокруг истории с затоплением флота не фигурируют.
Историк спецслужб Александр Колпакиди в разговоре с автором этих строк согласился с предположением, что за идеей затопления флота действительно могли стоять какие-то негласные договоренности руководства большевиков с Англией и Францией, которые вели свою активную игру – или, точнее, попытки большевиков договориться с союзниками по Антанте о сотрудничестве. В частности, по мнению А.Колпакиди, так называемый Красный десант – операция частей Красной Армии под Таганрогом в начале июня 1918 года, совершенно бессмысленная с военной точки зрения (весь десант был просто расстрелян немцами в упор) – вполне могла быть провокацией, с целью надавить на руководство большевиков в каком-то вопросе. Возможно, открытие французских архивов, до сих пор засекреченных, позволило бы дать ответ по данному поводу.
Пока же можно только очень осторожно сказать, что в случае справедливости высказанного предположения предметом англо-французского шантажа вполне мог быть вопрос затопления Черноморского флота – ведь именно после истории с Красным десантом (8 – 14 июня) Ленин и Троцкий начинают «бомбить» телеграммами Новороссийск с требованием срочного затопления (активный обмен телеграммами – с 13 июня).
И если это предположение всё же справедливо, то это, вероятно, могло бы объяснить крайне нервную реакцию большевиков на раскрытие в начале сентября 1918 года заговора британских послов, планировавших свержение советской власти – спустя всего два с половиной месяца после затопления кораблей Черноморского флота.
Бегущие на кораблях
В книге 1931 года В.Жукова, правда, с соответствующими идеологическими коннотациями, подчеркивалось, что именно Черноморский флот как целостность дал жизнь врангелевской эвакуации: «… флот оказал белым неоценимую услугу при бегстве их и эвакуации из Крыма и помог им увезти на судах награбленное ценное имущество республики, которое, как и сам флот, сделались для них источником питания и существования надолго за границей».
Однако врангелевский «исход» был не единственной эвакуацией людей, которую совершали корабли Черноморского флота в годы гражданской войны.
Впервые на кораблях бежали как раз красноармейцы – вместе с жителями Севастополя – в апреле 1918 года от наступающих немецких и украинских войск. Тогда в Новороссийск было эвакуировано по различным подсчетам 4,5-5 тысяч военнослужащих и 15 тысяч гражданских лиц (при численности жителей города в начале ХХ века около 60 тысяч человек).
В апреле 1919 года флот сыграл большую роль в спасении людей, убегавших от установления советской власти в Крыму: как пишет Екатерина Алтабаева в книге «Смутное время. Севастополь в 1917 – 1920 гг.», «транспорты и пароходы с сотнями мирных жителей в трюмах и на палубах буксировали миноносцы «Жаркий», «Живой», «Поспешный», «Пылкий», «Строгий», «Свирепый» и даже подводные лодки «Утка», «Буревестник»». Именно эти миноносцы остались «живы» годом ранее, т.к. их команды отказались топить свои корабли под Новороссийском и ушли в Севастополь под власть немцев. После окончания Первой мировой войны и ухода немцев из Крыма в ноябре 1918 года там было создано Второе краевое правительство, признавшее власть белого генерала Антона Деникина, и теперь, в апреле 1919-го эти корабли увозили в тот же Новороссийск из «белого» Крыма людей, бежавших от наступавшей Красной Армии.
Что касается упомянутых в цитате подводных лодок, то это была часть того подводного флота, который смог пережить немецкую оккупацию (подводные лодки даже не пробовали сбежать в Новороссийск в апреле 1918 года от наступающих немецких войск), однако не смог пережить «союзников». После оставления белыми в апреле 1919 года Крыма и Севастополя, отмечает Е. Алтабаева, «Те суда, которые остались в Севастополе (в основном это были довольно старые линейные корабли), оккупационные власти Антанты не собирались отдавать красным. На крейсере «Память Меркурия», миноносцах «Быстром», «Жутком», «Заветном», транспорте «Березань» подрывные команды взорвали ходовые механизмы. А одиннадцать подводных лодок вывели на внешний рейд и затопили на большой глубине. Французские интервенты привели в негодность орудия береговых батарей, самолеты базы гидроавиации».
Прошло чуть менее года, и снова оставшиеся в живых корабли Черноморского флота увозили тех, кто смог пробраться на корабли, убегая от наступающей Красной Армии. На этот раз – из Новороссийска в Севастополь и Феодосию, на март 1920 года за «белыми» оставался только Крым, отвоеванный Деникиным у «красных» в июне 1919 года. Тогда, после поражения правительства Деникина, уехавшего в эмиграцию, корабли эвакуировали из Новороссийска чуть более 30 тысяч человек. Правда, в той эвакуации принимали участие не только корабли Черноморского флота, но и суда союзников (Британии, Франции, США, Италии), однако важно не столько это, сколько то, что эвакуация по причине своей абсолютной неорганизованности получила название «Новороссийской катастрофы». Екатерина Алтабаева приводит слова современников событий: «На пристани творилось что-то ужасное: многие, потерявшие надежду выехать из Новороссийска, бросались в море, иные стрелялись, другие истерично плакали, протягивая в сторону уходящих транспортов руки».
Этот катастрофический опыт деникинской эвакуации был учтен правительством Врангеля, последним «белым» правительством в Крыму и Севастополе. План эвакуации на кораблях был составлен практически сразу же после «новороссийской катастрофы», в апреле 1920 года, учитывалось расчетное количество посадочных мест, места дислокации кораблей – чтобы они не концентрировались в одном Севастополе, а при необходимости могли вывести людей и из прибрежных городов Крыма, начался ремонт кораблей, чтобы они смогли выдержать длительный переход в море, и т.п. В итоге спустя полгода, в ноябре того же 1920 года, из Севастополя – на этот раз не в Новороссийск, а в чужую землю, Константинополь – корабли Черноморского флота эвакуировали 145 тысяч человек, из которых только порядка 5 тысяч были военнослужащими.
Именно такого спасения оказались лишены в годы Великой отечественной войны, как известно, защитники Севастополя. Они, находясь под землей, в 35-й батарее, на последнем рубеже обороны города, в июле 1942 года ждали – и не дождались – кораблей Черноморского флота, которые увезли бы их от немцев.
Кроме того, история раскола флота в июне 1918 года – это история корабельного патриотизма, как бы банально это не звучало. И понимался этот патриотизм каждым по-своему. Вообще история Черноморского флота периода гражданской войны – не только о боевых действиях, но и о свойственной черноморцам какой-то корабельной субъектности. Понятно, что для многих моряков почти во все времена корабль – это дом, к которому соответственно и относишься. Но речь не об этом, а о том, что все перипетии судеб отдельных кораблей и флота в целом весной – летом 1918 года решались самими командами. Та низовая демократия, которой в нашей стране до сих пор нет, в тех критических условиях проявила свои положительные стороны в таком, казалось бы, по природе недемократическом институте, каким является флот. По каждому вопросу – выбор командующего, эвакуация в Новороссийск, затопление кораблей или возвращение в Севастополь – проводилось голосование, совокупные результаты которого показывали, в конечном итоге, правомерность противоположных точек зрения, обе из которых имели право на существование. А вся эта история в целом – хороший пример трагического выбора в ситуации, когда две взаимоисключающих позиции в равной мере являются верными, а герои есть с обеих сторон.