сюжет какой сказки подсказал в и даль пушкину
Сюжет какой сказки подсказал в и даль пушкину
СКАЗКА, РАССКАЗАННАЯ ПУШКИНЫМ ДАЛЮ
Одна из „русских сказок“ В. И. Даля, как известно сообщена ему Пушкиным. Это — сказка „о Георгии Храбром и о волке“. В примечании к ней Даль сообщает: „Сказка эта рассказана мне А. С. Пушкиным, когда он был в Оренбурге и мы вместе поехали в Бердскую станицу, местопребывание Пугачева во время осады Оренбурга“.
Далевская сказка является обработкой одного из замечательнейших сюжетов так называемой крестьянской мифологии — сюжета о „волчьем пастыре“. В течение XIX в. был сделан ряд записей этого сюжета, но впервые он стал известен только от Даля и через него вошел и в европейскую литературу. Сказка Даля впервые появилась в 1833 г., в Смирдинском альманахе „Новоселье“, а уже в 1836 г. она была переведена на немецкий язык и позже вошла в состав известного сборника H. Kletke „Märchensaal“;2 в далевской обработке этот сюжет включен и в сборник O. Dännhardt’a „Natursagen“.3 Превосходный вариант опубликован А. Н. Афанасьевым в его „Русских народных легендах“, причем этот вариант также взят из собрания Даля, — но эта запись относится уже к более позднему времени и ни в какой степени не повлияла на далевскую сказку; последняя, несомненно, всецело восходит к версии, рассказанной Далю Пушкиным.
Сюжет сказки следующий: голодный волк встречает лису, бегущую с цыпленком в зубах, и узнает от нее, что Георгий Храбрый правит „суд и расправу“ „на малого и великого“. Не добившись там толку, он решается действовать самостоятельно и нападает на стадо сайгаков (козулей); однако эта попытка ему „не ладно отозвалась“. Звери собрались гурьбой и медведь, по общему приговору, выпорол волка. Тогда волк решается отправиться к Георгию Храброму — „пусть укажет мне, чье мясо, чьи кости глодать“. Георгий направляет волка к гнедому туру, но тот ударяет его рогами и перебрасывает через себя; после новой жалобы волка Георгий предназначает ему в жертву лошадь, но она бьет его копытом; посылает его к барану — баран ударяет волка костяным лбом и т. д. Наконец, Георгий советует ему просить пищи у людей „добром“. Волк приходит в швальню, и один из портных, кривой Тараска, берется „сделать из него такого молодца что любо да два, что всякая живность и скорость сама тебе на курсак пойде, только рот разевай пошире“. Волк соглашается; Тараска „отмотал иглу на лацкана“, и принес собачью шкуру, в которую и зашил бедного волка. Вот отчего появилась на волке собачья шкура, — и с тех пор „стал он ни зверем ни собакой; спеси да храбрости с него сбили, а ремесла не дали“. „Кто посильнее его, кто только сможет, тот его бьет и душит где и чем попало; а ему, в чужих шароварах, плохая расправа; не догонит часом и барана, а сайгак и куйрука понюхать не даст, а что хуже всего, от собак житья нет“.
В далевской обработке есть одна особенность, на которой следует остановиться подробнее. Изложение его пересыпано и татарскими словами и упоминаниями о различных татарских обрядах. Волк ждет фирмана (т. е. указа), разрешающего и ему грешному скоромный стол; козули называются сайгаками; рядом с русскими словами: „баранина“, „говядина“ употребляются „куй-иты“, „сухыр-иты“, волк пересыпает свои речи также словами татарского происхождения. Например: „Эдак не ладно, совсем яманбулыр будет плохой“ или „Нашему брату в сумерки можно залезть промеж других людей, а кабы в темь, полуночную, так и подавно; а среди белого дня — бармоймин,не пойду“. Татарскими словами пересыпает свою речь и рассказчик: „курсак“ (живот), „куйрук“ (хвост), „архар“ (баран), „ашать“ (есть) и т. д. Наконец, обращаясь к Георгию Храброму, волк говорит ломаным русским языком: „Георгий! Пришла моя твоя просить, дело наша вот какой: моя ашать нада, курсак совсем пропал, а никто не дает“.
На эту особенность сказки обратил внимание и Poliwka, отметив это как неудачное измышление Даля. Однако вопрос гораздо сложнее и нуждается в ином объяснении. Действительно Даль во все свои сказки вносил элементы специфического, языкового балагурства и „затейничества“, но всюду он остается на почве русского языка. Слова из другого языка он вносил только тогда, когда это в какой-то мере оправдывалось содержанием сказки. Совершенно непонятно, почему вдруг понадобилось бы Далю вводить татарские слова и предметы татарского обихода в русскую народную легенду да еще относящуюся к одному из популярнейших святых. Очевидно, у Даля были для этого определенные основания. К тому же, не следует забывать, что он опубликовал сказку еще при жизни Пушкина в том же году, в каком слышал ее от него, и нужно думать, что последнему было совершенно ясно, почему в сказке Даля появились татарские слова и ломаная русская речь. Это дает возможность предположить, что в такой форме сказка была сообщена Далю самим Пушкиным, а стало быть и в такой же форме слышал ее и Пушкин. Пушкин мог слышать ее от татарина, говорящего по-русски, может быть даже калмыка; по крайней мере, на такое предположение наводят слова волка „баранина ль говядина, по мне все равно, был бы только, как калмыки говорят — махан мясное“, а в другой редакции еще более выразительно: „по нашему по калмыцкому“.1
О знакомстве Пушкина в какой-то мере с калмыцким фольклором свидетельствует знаменитая сказка об орле и вороне, которую рассказывает Гриневу Пугачев и которую последний называет „калмыцкой“.
Очевидно, Пушкин слышал эту сказку от какого-либо татарина или калмыка, говорящего по-русски, во время своего пребывания в Казанской или Оренбургской губ., и тогда же под свежим впечатлением рассказал ее Далю, сохранив и в своей передаче некоторые особенности речи рассказчика.2 Существование же подобного сюжета у народов СССР засвидетельствовано рядом записей; известен этот сюжет и у народов Поволжья, напр. у мари.3
Таким образом, в этой сказке нужно видеть новое свидетельство интереса Пушкина к фольклору народов России. Вопрос о степени знакомства Пушкина с этим национальным фольклором еще далеко не выяснен до конца, далеко не учтен и весь материал, относящийся к этой теме. Несомненно, в этой области возможны еще большие и интересные открытия.
Так, например, совсем недавно, в юбилейные дни, Л. П. Семенов напомнил о знакомстве Пушкина с адыгейским фольклором.1
Несомнено, дальнейшие исследования обнаружат еще не мало такого рода фактов, которые позволят, наконец, создать полную картину фольклорных интересов Пушкина в этой области и установить точно степень осведомленности поэта в фольклоре национальностей нашей страны.
2 H. Kletke. „Märchensaal“, I—III, Berlin, 1844—1845 (II, SS. 63—70).
3 O. Dännhardt. „Natursagen, eine Sammlung naturdeutender Sagen, Märchen, Fablen und Legenden“. Lpz. 1907—1912. III—IV. Tiersagen, S. 299. J. Poliwka в специальном исследовании „Vlči Pastỳř“ (Sbornik praci vénovaných prof. Y. Tillevi, 1927) насчитывает свыше 60 вариантов, записанных у славянских народов; кроме того, этот сюжет известен в западной Европе, а также на Кавказе, у народов Поволжья, у турецких племен и т. д.
1 Самое слово „махан“, по объяснению проф. Н. К. Дмитриева, этимологически восходит к монгольским языкам („maxan“ по-монгольски — „мясо“) и позже вошло из калмыцкого языка в русско-татарский арго.
2 В сказке Даля: „волк говорил по своему, по татарскому, а был переводчик из казанских татар“.
3 Yryö Wichmann. Volksdichtung und Volksbräuche der Tscheremissen. Helsinki. 1931, SS. 167—168 (№ 8: Der Wolf).
Правда, этот вариант имеет некоторые специфические детали и значительно отличается от обыкновенного типа; но связь ее с основным сюжетом и зависимость от последнего — несомненна.
1 Л. П. Семенов. „Пушкин на Кавказе“, Пятигорск, 1937, стр. 71—72. Пушкин был знаком с историком адыгейского народа Ногмовым и даже в какой-то мере помог ему при переводе адыгейского фольклора на русский язык. Эти сведения извлечены Л. П. Семеновым из статьи А. Берже „Краткий биографический очерк Шора Бекмурзин Ногмова“, приложенной к книге: Ш. Ногмов, „История адыгейского народа“, Пятигорск, 1891.
46 часов у смертного одра. Как Даль пытался спасти умирающего Пушкина
215 лет назад родился знаменитый составитель словаря Владимир Даль. Помимо работы над словарём Даль писал книги, изучал медицину, служил во флоте, писал учебники по биологии, интересовался этнографией, а также он был другом Александра Пушкина.
Коллаж © L!FE Фото: © Wikipedia.org, РИА Новости
Их дружба продолжалась до самой смерти поэта. Прозаично, но поводом для их знакомства стала литература. В 1832 году Даль издал своё первое произведение — » Русские сказки» — под псевдонимом Казак Луганский. Эта книга принесла Далю известность как писателю и произвела большое впечатление на Василия Жуковского, близкого друга Пушкина. Жуковский пообещал Далю, который давно хотел познакомиться с поэтом, представить его Александру Сергеевичу, но визит постоянно откладывался. Поэтому Даль взял свои сказки и сам пошёл знакомиться с Пушкиным.
Поэта очень обрадовал визит Даля, он листал его книгу и радостно восклицал: «Что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей!» Даль оставил экземпляр книги поэту, а Пушкин в ответ подарил ему рукописный вариант своей новой сказки «О попе и работнике его Балде» с автографом: «Твоя от твоих. Сказочнику Казаку Луганскому — сказочник Александр Пушкин».
Впоследствии на составление «Словаря живого великорусского языка» Даля подтолкнул именно Пушкин. Однажды Даль рассказал поэту о своём увлечении собирательством слов, которых собрал уже около 20 тысяч.
А уже через год, осенью 1833 года, Владимир Даль сопровождал Пушкина в поездке по историческим местам восстания Емельяна Пугачёва. В то время Даль был чиновником особых поручений при Оренбургском военном генерал-губернаторе. Он уже успел завоевать доверие местного населения и помог поэту наладить отношения с нужными людьми. Без Даля вполне возможно, что путешествие Пушкина не было бы таким успешным. Жители края, репрессированные за поддержку Пугачёва, боялись незнакомцев, к тому же большинство из них были старообрядцами, и Пушкина за длинные ногти на руках они вначале приняли за антихриста. Поэт расспрашивал свидетелей бунта, записывал их рассказы с сохранением своеобразной речи.
В следующий раз приятели встретились за несколько дней до дуэли Пушкина уже в 1837 году. На одной из встреч поэт услышал от Даля, что шкурка, которую ежегодно сбрасывает с себя змея, называется по-русски «выползина». Пушкина очень развеселило это слово, и на следующий день, когда он пришёл к Далю в новом сюртуке, он со смехом сказал: «Какова выползина! Ну, из этой выползины я не скоро выползу. В этой выползине я такое напишу!» После смерти поэта его вдова отдала сюртук Далю.
27 января Даль узнал о состоявшейся дуэли и о смертельном ранении Пушкина. Он тут же поспешил к дому поэта на набережной реки Мойки, где провёл с Пушкиным его последние 46 часов жизни.
Даль застал погибающего друга в окружении именитых врачей, но все они совершили непоправимую ошибку — отняли у больного надежду на выздоровление. Они прямо заявили поэту, что его рана очень опасна и выздоровления ждать не стоит. Но Даль решил не отступать и всё время ухаживал за Пушкиным как врач: давал лекарства, прикладывал лёд к голове, ставил припарки.
Появление Даля дало надежду семье Пушкина на благополучный исход. Но было уже поздно: великосветские доктора уже основательно подорвали душевные и физические силы поэта, так что Даль уже ничего не мог сделать. В своём дневнике Даль написал, что Пушкин заставил и всех присутствовавших сдружиться со смертью и уже спокойно ожидал её: «Нет, мне здесь не житьё; я умру, да, видно, уже так надо».
Почти всю ночь на 29 января Пушкин держал Даля за руку, часто просил холодной воды или кусочек льда.
Даль сравнивал Пушкина в его последние часы с послушным ребёнком, который делал всё, о чём его просили. К утру пульс поэта стал ослабевать, а потом поднялся до 120 ударов в минуту — начался небольшой жар. Тогда Даль решил поставить поэту пиявок. Но Пушкин сам их ловил и клал на себя, неохотно допуская ухаживать за собой.
Пульс сделался ровнее, и Даль приободрился и на вопрос раненого поэта: «Скажи мне правду, скоро ли я умру?» отвечал: «Мы за тебя ещё надеемся, право, надеемся!»
А когда боль становилась невыносимой, поэт стискивал зубы, потому что не хотел, чтобы жена слышала его стоны. Пульс снова стал падать, вскоре и вовсе исчез, руки начали стыть. Но Пушкин сохранял бодрость, только иногда впадал в забвенье на несколько секунд. Друзья окружили изголовье умирающего, Даль по его просьбе приподнял его повыше. Пушкин раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Жизнь кончена», а потом добавил: «Тяжело дышать, давит». Это были его последние слова.
Впоследствии Даль написал медицинское заключение:
29 января днём в 2 часа 45 минут Александр Пушкин скончался. Но перед самой смертью Пушкин успел передать Далю свой золотой перстень-талисман с изумрудом со словами: «Бери, друг, мне уж больше не писать». Через несколько лет Даль упоминал об этом подарке в письме поэту Одоевскому: «Как гляну на этот перстень, хочется приняться за что-либо порядочное».
Пушкин и Даль: три встречи
6 июня – день рождения А.С. Пушкина и День русского языка
Основой их прочной и искренней дружбы послужили любовь к своему Отечеству, русскому народу и русскому языку.
«За словарь свой, – свидетельствовал историк Бартенев, – Даль принялся по настоянию Пушкина». Поэт «деятельно поддерживал его, перечитывая вместе с ним его сборник и пополняя своими сообщениями».
Вспоминая о собирательской своей страсти, Даль на склоне лет подтвердил, что Александр Сергеевич в нём «горячо поддерживал это направление», именно Пушкин настаивал на обязательном и скорейшем завершении его Словаря.
Их первая встреча состоялась в 1832 году в Санкт-Петербурге в доме на углу Гороховой и Большой Морской, где была тогда квартира семьи Пушкиных. Познакомить Даля с Пушкиным обещал Жуковский, однако всё было недосуг.
Пушкин – уже знаменитость, а Даль – никому не известный в литературе автор, доктор медицины, морской офицер в отставке.
Но от Жуковского, Языкова, Плетнёва или Одоевского, общих знакомых набралось к тому времени немало, Пушкин, должно быть, уже слышал о Дале-враче, Дале – искусном рассказчике.
В 1832 году вышла первая книжка Даля «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Это были не просто сказки, где народ смело говорит, не чинясь, самым что ни на есть живым языком, говорит то, что думает, припечатывает начальство, а щедро «разукрашенные» «ходячими» поговорками и «к быту житейскому приноровленные» народные сказания.
Стало ясно, что это отныне – дело жизни. С такой книгой уже можно было идти к Пушкину. Давний и страстный интерес Даля к народному слову впервые был явлен здесь печатно.
О своих сказках Даль так писал позднее:
«Не сказки сами по себе мне важны, а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя показаться в люди без особого предлога и повода – сказка послужила поводом. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому раскрывался такой вольный разгул и широкий простор в народной сказке».
Даль решил лично представиться Пушкину и подарить один из немногих сохранившихся экземпляров своих «Русских сказок», за которые он был даже посажен в тюрьму, но, слава Богу, лишь на короткое время, а тираж книги изъят из продажи.
«Я взял свою новую книгу, – вспоминал Владимир Иванович, – и пошёл сам представиться поэту. Поводом для знакомства были «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Пушкин в то время снимал квартиру на углу Гороховой и Большой Морской. Я поднялся на третий этаж, слуга принял у меня шинель в прихожей, пошёл докладывать. Я, волнуясь, шёл по комнатам, пустым и сумрачным – вечерело. Взяв мою книгу, Пушкин открывал её и читал с начала, с конца, где придётся, и, смеясь, приговаривал «Очень хорошо».
Пушкин увидел в Дале единомышленника и приветил – тогда Александр Сергеевич начал писать свои сказки.
Он обрадовался его подарку и в ответ подарил Далю рукописный вариант своей сказки «О попе и работнике его Балде» со знаменательным автографом: «Твоя отъ твоихъ! Сказочнику казаку Луганскому, сказочник Александръ Пушкинъ».
Даль и Пушкин сказку любили и не видели в ней «неблагонамеренности» и «слов низкого происхождения». Для них все слова народного языка были интересны, все любимы. Они ценили редкие слова, как собиратели ценят драгоценные камни.
«Сказка сказкой, – говорил Александр Сергеевич, – а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, – надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке. Да нет, трудно, нельзя ещё! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не даётся в руки, нет!».
Когда Пушкин узнал от Даля, что слова – самые разные, местные, пословицы и выражения – тот начал собирать с молодых лет, Александр Сергеевич очень обрадовался. Редкие слова, по его мысли, как драгоценные камни – они несут весть о богатстве языка, богатстве его жизни и понимания: ведь почти в каждом таком слове есть поэзия, есть образ мысли и сила жизни.
Пушкин увидел в деле собирания слов достойное и благое детище Даля, дело его жизни.
Весной 1833 года Даль, уже известный литератор, желанный автор многих журналов и газет, определён чиновником для особых поручений к оренбургскому генерал-губернатору Василию Алексеевичу Перовскому, другу Жуковского и доброму знакомому Пушкина. Связывал Даля с Василием Алексеевичем и брат Перовского – писатель, известный под именем Антония Погорельского.
18 сентября 1833 года, выехав из Петербурга 17 августа и проехав через всю европейскую часть России в поисках живых следов, оставленных в тех местах бунтовщиком Пугачёвым, на Южный Урал, в Оренбург, приехал Пушкин. В это время он работал над «Историей Пугачевского бунта». Два дня провели Пушкин и Даль неразлучно. Они вместе ездили по тем местам, которые хранили память о Пугачёве.
19 сентября 1833 года Пушкин и Даль отправились из Оренбурга в Бердскую слободу, бывшую пугачёвскую ставку, или, как говорится в «Капитанской дочке», «пристанище».
Сотник Оренбургского казачьего войска и бывший наказной атаман станицы И.В.Гребенщиков, заранее предупрежденный В.А.Перовским, собрал в Бёрдах старожилов, в числе которых была Ирина Александровна Бунтова, родом из Нижне-Озёрной (фамилия её уже в наше время была установлена оренбургскими краеведами; Александр Сергеевич в письме к жене называет её «75-летней казачкой, которая помнит это время…».
Даль тоже не называет фамилии казачки: «. мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугачёва. Пушкин разговаривал с нею целое утро. Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощанье червонец».
Выспрашивая Бунтову с жаром, поэт быстро записывал. Эта, как и другие беседы с оренбуржцами, свидетелями и участниками пугачевских событий, пригодилось Пушкину, когда он писал «Историю Пугачевского бунта».
Бунтова не скрывала в беседе с Пушкиным симпатии к вождю народного восстания. Подобной информации, как прекрасно понимал поэт, нельзя было почерпнуть ни в печатных, ни в рукописных источниках.
…Вечер 19 сентября провёл Пушкин у Даля. И дома, и по дороге в Берды и обратно в Оренбург разговоров у них было много. Именно тогда, как считают исследователи, рассказал поэт Далю сказку о Георгии Храбром и волке.
Вскоре эта сказка, записанная Далем, появилась в печати. А после кончины Александра Сергеевича при новой публикации сказки Владимир Иванович прибавил такое примечание: «Сказка эта рассказана мне А.С. Пушкиным, когда он был в Оренбурге и мы вместе поехали в Бердскую станицу, местопребывание Пугача во время осады Оренбурга».
…Утром 20 сентября Пушкин покинул Оренбург. Даль проводил друга до Уральска. Беседуя с поэтом, Даль успевал и делать заметки. И те же слова, пословицы, песни наскоро заносил в свою книжечку Пушкин.
Потом Даль встречал «старых знакомых» в «Истории Пугачёва» и «Капитанской дочке», которые Александр Сергеевич написал после визита в Оренбургскую губернию.
«Весь чёрный народ, – пришёл после этой поездки к выводу Пушкин, – был за Пугачёва. Духовенство ему доброжелательствовало… Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства».
В 1835 году Пушкин прислал Далю в подарок «Историю Пугачёва» с автографом.
О встречах в Оренбурге с Пушкиным Даль вспоминал так:
«. Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора В.Ал. Перовского, а на другой день перевёз я его оттуда, ездил с ним в историческую Бёрдинскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугачёв поднял было пушку, чтобы обстреливать город, – на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемые преданием Пугачёву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, открытую с этой стороны. о бёрдинских старухах, которые помнят ещё «золотые» палаты Пугачёва, то есть обитую медною латунью избу».
Ныне одна из достопримечательностей Оренбурга – памятник А.С. Пушкину и В.И. Далю (на фото). Их фигуры высотой в два метра отлиты из бронзы. Памятник торжественно открыт в августе 1998 года в преддверии 200-летия со дня рождения А.С. Пушкина и к 250-летию основания Оренбурга в центре города, в сквере имени Полины Осипенко. Авторы памятника – уроженка Оренбурга, заслуженный художник России скульптор Н.Г. Петина и архитектор С.Е. Смирнов.
Пьедестал памятника состоит из трёх частей: гранитных ступеней, блока «дикой» фактуры и верхнего, также гранитного, но обработанного блока с картушем и двухстрочной надписью «Пушкин, Даль».
Символично, что основание памятника выполнено в виде равновеликого (греческого) креста. В память о Петропавловской церкви, снесённой в 1930-е.
В середине XVIII века на месте установки памятника была построена каменная церковь во имя святых Петра и Павла. Этот храм во время своего путешествия в Оренбург посетил Пушкин, а Владимир Иванович Даль его сопровождал.
В конце 1836 года, сопровождая оренбургского губернатора В.А. Перовского, Даль приехал в Петербург. Пушкин радостно приветствовал возвращение друга, навещал его, интересовался лингвистическими находками Даля. Александру Сергеевичу очень понравилось услышанное от Даля ранее неизвестное ему слово «выползина» – шкурка, которую после зимы сбрасывают ужи и змеи, выползая из неё.
И добавил: «Я в ней («выползине» – Н.Г.) такое напишу!».
…О трагической дуэли Пушкина Владимир Иванович узнал 28 января во втором часу пополудни. Он тотчас кинулся к другу на Мойку, и уже оставался там до конца, ни на минуту не отлучаясь от умирающего. Вновь пригодились Далю медицинские его познания, богатый опыт полевого хирурга.
Даль вместе с Арендтом и Спасским – врачами Пушкина – старался облегчить, сколько мог, страдания поэта. И эти тягостные, тягучие часы страданий Пушкин переносил с поразительным мужеством.
…Пушкин взял Даля за руку и спросил: «Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?» – «Мы за тебя надеемся ещё, право, надеемся!» – Пушкин пожал Далю руку и сказал: «Ну, спасибо».
Только теперь, в последнюю ночь, когда Даль дежурил у постели Пушкина, Александр Сергеевич, бывший до этого с Далем на «вы», сказал впервые другу «ты».
Даль, по его воспоминаниям, ответил Пушкину тем же: он «…побратался с ним уже не для здешнего мира».
Умирающий поэт передал Далю свой золотой перстень с изумрудом (он считал его талисманом!) со словами: «Даль, возьми на память».
А когда Владимир Иванович отрицательно покачал головой, Пушкин настойчиво повторил: «Бери, друг, мне уж больше не писать».
Вспомним стихотворение Пушкина:
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи, –
Храни меня, мой талисман.
В уединеньи чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман,
Души волшебное светило.
Оно сокрылось, изменило.
Храни меня, мой талисман.
Пускай же в век сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
(«Храни меня, мой талисман…», 1825).
В 1838-м, через год после гибели Пушкина, из Оренбурга Даль писал князю Одоевскому: «Теперь перстень Пушкина для меня настоящий талисман. Как гляну на него, пробежит по мне искорка и хочется приняться за что-нибудь порядочное».
Этот заветный дар друга Даль свято хранил всю жизнь. После кончины Даля перстень находился у его средней дочери Ольги Владимировны Демидовой (она вышла замуж за Платона Демидова, семья Даля породнилась с родом русских горнозаводчиков).
После знаменитой Пушкинской выставки 1880 года, на которой Ольга Демидова представила перстень Александра Сергеевича, она подарила его великому князю Константину Константиновичу – президенту Российской Академии наук. А он в свою очередь по завещанию передал перстень в Пушкинский дом – Институт русской литературы в Санкт-Петербурге. В 1950-е годы, когда создавался музей-квартира Пушкина на Мойке, перстень «вернулся» домой.
…И вновь о трагических днях 1837-го. 29-го января, к полудню, Даль опытным глазом видел, что жить Пушкину остаётся недолго. В два часа сорок пять минут пополудни Владимир Иванович закрыл ему глаза.
После смерти Пушкина Даль получил из рук вдовы поэта его последний простреленный сюртук («выползину»). Этот сюртук после дуэли с Дантесом – чтобы не причинять раненому поэту лишних страданий – пришлось спарывать.
«Мне достался от вдовы Пушкина, – вспоминал Даль, – дорогой подарок: перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл – не знаю почему – талисманом; досталась от В.А. Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб. Это чёрный сюртук с небольшою, в ноготок, дырочкою против правого паха. Над этим можно призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для потомства; не знаю ещё, как это сделать; в частных руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать подобную вещь на всегдашнее сохранение [я подарил его М. П. Погодину]».
…Друзья Пушкина, находившиеся в трагические дни на Мойке, назвали Даля, написавшего бесценные записки о последних днях, часах, минутах поэта, – и другом, и «ангелом-хранителем».
Трудно переоценить вклад Владимира Ивановича Даля в сохранение и развитие русского языка. Он принял эстафету преданности народному слову из рук умирающего Пушкина.
К концу жизни, выйдя в отставку, Даль поселился в Москве и работал уже только над своим Словарём. Он составлял Словарь – сокровищницу русского языка, явление исключительное – один, без помощников. Этому великому труду было отдано пятьдесят три года его жизни.
Первое слово для Словаря Даль записал совсем юным, когда направлялся к месту службы.
«Замолаживает, однако!» – сказал ямщик и указал кнутом на хмурое небо.
Поручик Владимир Иванович Даль сильнее закутался в шинель, достал записную книжку и записал в неё: «Замолаживает – диалект среднерусской полосы, означает заморозки, приближение холодов, снижение температуры».
«Замолаживает, – повторил ямщик и добавил, – надо бы потолопиться, балин. Холошо бы до вечела доблаться. Hо-о-о!».
А последние четыре новых слова (они в Словарь не вошли!), услышанные от прислуги, Даль записал уже прикованный к постели, за неделю до смерти.
По словам Даля, ему с малых лет казалось странным, что «речь простолюдинов с её своеобразными оборотами всегда практически отличалась краткостью, сжатостью, ясностью, определительностью и в ней было намного больше жизни, чем в языке книжном, и в языке, которым говорят образованные люди».
Владимир Иванович успел завершить дело своей жизни – и выпустить четыре тома «Толкового словаря живого русского языка». В 1861 году Далю вручили за Словарь Константиновскую медаль, высшую награду Императорского Русского географического общества, а в 1868-м – избрали почётным членом Академии наук России и наградили Ломоносовской премией.
Издание Словаря Даля – уникальное культурное событие того времени. В Словаре более 200 тысяч слов: книжно-письменных, просторечных, диалектных, профессиональных, чужесловов и тождесловов к ним.
Среди литературных слов – немало церковнославянизмов (по свидетельству П.И. Мельникова-Печерского, Даль усердно изучал русские летописи, отыскивая в них старинные слова и толкования к ним). Кроме того, словарь богат фразеологическим материалом. В Словаре – 30 000 пословиц, поговорок, загадок и присловий, служащих для пояснения смысла приводимых слов.
По сути, Словарь Даля, где оказался закреплённым многовековой опыт жизни нашей нации, – энциклопедия русской народной жизни. По Словарю можно изучать язык, быт и нравы наших предков.
В середине XIX века, в период расцвета русской классической литературы, Даль, как и Пушкин, призывал современников обратиться к живой русской речи. Владимир Иванович критиковал ранее издававшиеся академические словари, в основе которых лежала книжно-письменная речь.
«Пришла пора, – писал Даль в «Напутном слове» к своему Словарю, – подорожить народным языком».
…Словарь Даля и сегодня – настольная книга лингвистов, этнографов, историков, к нему постоянно обращаются писатели и переводчики. По количеству включённых в него слов Словарь Даля остался непревзойдённым и поныне.
И этот уникальный труд всей жизни выдающегося русского лексикографа – связующий мост между прошлым русского языка и его настоящим.