там в улице стоял какой то дом
«Там – в улице стоял какой-то дом…» А. Блок
Там – в улице стоял какой-то дом,
И лестница крутая в тьму водила.
Там открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, – и снова тьма бродила.
Там в сумерках белел дверной навес
Под вывеской «Цветы», прикреплен болтом.
Там гул шагов терялся и исчез
На лестнице – при свете лампы жолтом.
Там наверху окно смотрело вниз,
Завешанное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
Гримасу придавал стене – и взоры…
Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,
И было пенье, музыка и танцы.
А с улицы – ни слов, ни звуков нет, –
И только стекол выступали глянцы.
По лестнице над сумрачным двором
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, и снова тьма бродила.
Дата создания: 1 мая 1902 г.
Анализ стихотворения Блока «Там – в улице стоял какой-то дом…»
Лирический субъект «Стихов о Прекрасной Даме» не всегда соответствует рамкам образа благородного рыцаря, который видит смысл существования в поклонении женскому идеалу. В произведениях, появившихся весной 1902 г., усиливаются дисгармоничные интонации: герой признается в «двуликости души», и странное тревожное ощущение не способна отпугнуть даже молитва в «высоких соборах».
В стихотворении «Там – в улице…», датированном началом мая 1902 г., не обнаруживается рыцарской сущности лирического «я». В поэтическом тексте герой выступает как пассивный зритель, однако с точки зрения именно этого наблюдателя представлена городская зарисовка, которая принимает причудливые формы.
Тьма и сумерки составляют основу уличного пейзажа. В центре лирической ситуации находится образ «какого-то дома», который характеризуется еще одной лексемой с семантикой неопределенности – «там». Подобные определения выявляют двойственное отношение к объекту: герой-наблюдатель прекрасно знает все отличительные особенности здания, включая способ крепления вывески, но не хочет давать точные формулировки, словно стремясь утаить свою осведомленность.
Городское пространство поражает высокой степенью антропоморфности. Свет и тьма наделены способностями выбегать и бродить, окно может смотреть вниз. Кульминацией фантасмагорического пейзажа служит образ карниза, напоминающего «лоб наморщенный». Он превращает стену строения в подобие человеческого лица, искаженного гримасой.
Темные и крутые лестницы, неясные тени, тревожный «жолтый» электрический свет – подобные детали дома насыщают поэтический текст аллюзиями на произведения Достоевского и предвосхищают появление блоковского цикла «Город».
Загадочное строение обладает еще одним свойством: оно удерживает звуки. Во тьме теряются шаги на лестнице, а «пенье, музыка и танцы» с улицы кажутся только отблесками дрожащего света. Подобные свидетельства демонстрируют, что лирический субъект не меняет своей роли и позиции, не решаясь преодолеть границу и войти в таинственный дом. Здесь зарождается тема чужого свидания, которая разовьется в произведении «Свет в окошке шатался…»
Композиция стихотворения замыкается в кольцо при помощи рефрена, утверждающего господство тьмы и неясных теней. Анафора «там» и авторский синтаксис, выделяющий эту лексему, передают ощущения сосредоточенного наблюдателя, следящего за подозрительным объектом.
Памяти Блока. «Там — в улице стоял какой-то дом…»
Сегодня день памяти Александра Блока. Давно хочу рассказать одну
историю, вот и повод.
Портрет Александра Блока. Фотограф: Моисей Наппельбаум
Во второй главе моего романа «На реках вавилонских» (написала и внутренне смущенно зарделась: мой роман!), случайным прохожим появляется великий поэт. Неузнанный, он проходит мимо одного из главных героев, который в этот момент покидает свой дом, расположенный на той же улице и буквально напротив того здания, где жил Блок.
Сам дом-то я хорошо знала, но для полноты картины мне, автору начинающему и от этого крайне добросовестному, захотелось осмотреть еще и внутренние интерьеры, тем более, что сейчас это совсем нетрудно.
Моя помощница мгновенно набрала в Яндексе «музей-квартира Александра
Блока» и через пару секунд перед нами открылся очень подробный и грамотный сайт. Медленно ведя стрелочку, мы передвигались из комнаты в комнату, разглядывая портьеры, картины на стенах, рояль…
Фото: Ирина Мотина, artnight.ru
— А рояль вовсе не на этом месте стоял, а напротив окна!
Мы вздрогнули и обернулись. Мама стояла за моей спиной, наклонившись к монитору.
— Почему ты так думаешь?- удивилась я.
— Я не думаю, а помню, — сказал мама, — пусти-ка меня поближе. Я подскочила, уступая маме место у монитора. Она склонилась к экрану, прищурив глаза.
— Все остальное вроде, как и было… а рояль, конечно, видишь, как свет неудачно падает. Зачем они переставили?
— Мама! — нетрепеливо вскричала я, — ну объясни, наконец, откуда ты по рояль знаешь?
— Как мне не знать? Я на нем два года занималась!
Мы разинули рты: и ты молчала?
— А ты не спрашивала. Меня бабушка два раза в неделю водила в эту квартиру заниматься музыкой с учительницей.
— Я не помню, Леночка. Столько всего потом случилось. Помню, что я почему-то считала ее испанкой. Она была полновата, волосы убирала вверх, да, и еще помню, на рояле лежала книга с волшебными картинками, и если я старалась, она после урока давала мне посмотреть.
Мама отодвинулась от компьютера и замолчала.
— И долго ты занималась с ней?
— Года два. Это было перед войной. Папу к тому времени уже арестовали, нам немного помогал дядя Боря, потом он потерял работу, и стало совсем нечем платить за уроки. Налей-ка мне лучше чаю.
Моя помощница набрала телефон музея и быстрой скороговоркой изложила взявшей трубку сотруднице нашу историю.
Любовь Дмитриевна Менделеева (17 лет) в роли Офелии в домашнем спектакле Боблово, 1898
— Это была сама Любовь Дмитриевна Менделеева. Она довольно долго жила в этой квартире после смерти Блока. Она действительно зарабатывала уроками и не только музыки. К ней прибегали девочки из балетного училища, и она преподавала им хорошие манеры. А ваша мама, — робко спросила музейная сотрудница, — она не могла бы как-нибудь зайти к нам? Мы стараемся собирать все свидетельства.
— Так вот откуда у меня такие хорошие манеры! — торжествующе сказала я, — по прямой ветке от Прекрасной Дамы!
— А музыке я тебя так и не выучила, — вздохнула мама, — и сама не выучилась…
Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,
И было пенье, музыка и танцы.
А с улицы — ни слов, ни звуков нет, —
И только стекол выступали глянцы.
По лестнице над сумрачным двором
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, и снова тьма бродила.
Александр Блок и его жена Любовь Дмитриевна Менделеева. 1903
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
—Постоянные читатели
—Сообщества
—Статистика
Александр Александрович Блок. «Там — в улице стоял какой-то дом…»
Александр Александрович Блок
Там — в улице стоял какой-то дом,
И лестница крутая в тьму водила.
Там открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, — и снова тьма бродила.
Там в сумерках белел дверной навес
Под вывеской «Цветы», прикреплен болтом.
Там гул шагов терялся и исчез
На лестнице — при свете лампы жолтом.
Там наверху окно смотрело вниз,
Завешанное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
Гримасу придавал стене — и взоры…
Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,
И было пенье, музыка и танцы.
А с улицы — ни слов, ни звуков нет, —
И только стекол выступали глянцы.
По лестнице над сумрачным двором
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, и снова тьма бродила.
Лирический субъект «Стихов о Прекрасной Даме» не всегда соответствует рамкам образа благородного рыцаря, который видит смысл существования в поклонении женскому идеалу. В произведениях, появившихся весной 1902 г., усиливаются дисгармоничные интонации: герой признается в «двуликости души», и странное тревожное ощущение не способна отпугнуть даже молитва в «высоких соборах».
В стихотворении «Там — в улице…», датированном началом мая 1902 г., не обнаруживается рыцарской сущности лирического «я». В поэтическом тексте герой выступает как пассивный зритель, однако с точки зрения именно этого наблюдателя представлена городская зарисовка, которая принимает причудливые формы.
Тьма и сумерки составляют основу уличного пейзажа. В центре лирической ситуации находится образ «какого-то дома», который характеризуется еще одной лексемой с семантикой неопределенности — «там». Подобные определения выявляют двойственное отношение к объекту: герой-наблюдатель прекрасно знает все отличительные особенности здания, включая способ крепления вывески, но не хочет давать точные формулировки, словно стремясь утаить свою осведомленность.
Городское пространство поражает высокой степенью антропоморфности. Свет и тьма наделены способностями выбегать и бродить, окно может смотреть вниз. Кульминацией фантасмагорического пейзажа служит образ карниза, напоминающего «лоб наморщенный». Он превращает стену строения в подобие человеческого лица, искаженного гримасой.
Темные и крутые лестницы, неясные тени, тревожный «жолтый» электрический свет — подобные детали дома насыщают поэтический текст аллюзиями на произведения Достоевского и предвосхищают появление блоковского цикла «Город».
Загадочное строение обладает еще одним свойством: оно удерживает звуки. Во тьме теряются шаги на лестнице, а «пенье, музыка и танцы» с улицы кажутся только отблесками дрожащего света. Подобные свидетельства демонстрируют, что лирический субъект не меняет своей роли и позиции, не решаясь преодолеть границу и войти в таинственный дом. Здесь зарождается тема чужого свидания, которая разовьется в произведении «Свет в окошке шатался…».
Композиция стихотворения замыкается в кольцо при помощи рефрена, утверждающего господство тьмы и неясных теней. Анафора «там» и авторский синтаксис, выделяющий эту лексему, передают ощущения сосредоточенного наблюдателя, следящего за подозрительным объектом.
Елена Зелинская: «Сегодня день памяти Александра Блока. Давно хочу рассказать одну историю, вот и повод».
Во второй главе моего романа «На реках вавилонских» (написала и внутренне смущенно зарделась: мой роман!), случайным прохожим появляется великий поэт. Неузнанный, он проходит мимо одного из главных героев, который в этот момент покидает свой дом, расположенный на той же улице и буквально напротив того здания, где жил Блок.
Сам дом-то я хорошо знала, но для полноты картины мне, автору начинающему и от этого крайне добросовестному, захотелось осмотреть еще и внутренние интерьеры, тем более, что сейчас это совсем нетрудно.
Моя помощница мгновенно набрала в Яндексе «музей-квартира Александра
Блока» и через пару секунд перед нами открылся очень подробный и грамотный сайт. Медленно ведя стрелочку, мы передвигались из комнаты в комнату, разглядывая портьеры, картины на стенах, рояль…
— А рояль вовсе не на этом месте стоял, а напротив окна!
Мы вздрогнули и обернулись. Мама стояла за моей спиной, наклонившись к монитору.
— Почему ты так думаешь?- удивилась я.
— Я не думаю, а помню, — сказал мама, — пусти-ка меня поближе. Я подскочила, уступая маме место у монитора. Она склонилась к экрану, прищурив глаза.
— Все остальное вроде, как и было… а рояль, конечно, видишь, как свет неудачно падает. Зачем они переставили?
— Мама! — нетрепеливо вскричала я, — ну объясни, наконец, откуда ты по рояль знаешь?
— Как мне не знать? Я на нем два года занималась!
Мы разинули рты: и ты молчала?
— А ты не спрашивала. Меня бабушка два раза в неделю водила в эту квартиру заниматься музыкой с учительницей.
— Я не помню, Леночка. Столько всего потом случилось. Помню, что я почему-то считала ее испанкой. Она была полновата, волосы убирала вверх, да, и еще помню, на рояле лежала книга с волшебными картинками, и если я старалась, она после урока давала мне посмотреть.
Мама отодвинулась от компьютера и замолчала.
— И долго ты занималась с ней?
— Года два. Это было перед войной. Папу к тому времени уже арестовали, нам немного помогал дядя Боря, потом он потерял работу, и стало совсем нечем платить за уроки. Налей-ка мне лучше чаю.
Моя помощница набрала телефон музея и быстрой скороговоркой изложила взявшей трубку сотруднице нашу историю.
— Это была сама Любовь Дмитриевна Менделеева. Она довольно долго жила в этой квартире после смерти Блока. Она действительно зарабатывала уроками и не только музыки. К ней прибегали девочки из балетного училища, и она преподавала им хорошие манеры. А ваша мама, — робко спросила музейная сотрудница, — она не могла бы как-нибудь зайти к нам? Мы стараемся собирать все свидетельства.
— А музыке я тебя так и не выучила, — вздохнула мама, — и сама не выучилась…
По лестнице над сумрачным двором
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, и снова тьма бродила.
Автор: Елена Зелинская.
Источник: интернет-журнал «Православие и мир», 7 августа 2012 года
Александр Блок — Там — в улице стоял какой-то дом
Там — в улице стоял какой-то дом,
И лестница крутая в тьму водила.
Там открывалась дверь, звеня стеклом,
№ 4 Свет выбегал, — и снова тьма бродила.
Там в сумерках белел дверной навес
Под вывеской «Цветы», прикреплен болтом.
Там гул шагов терялся и исчез
№ 8 На лестнице — при свете лампы жолтом.
Там наверху окно смотрело вниз,
Завешанное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
№ 12 Гримасу придавал стене — и взоры.
Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,
И было пенье, музыка и танцы.
А с улицы — ни слов, ни звуков нет, —
№ 16 И только стекол выступали глянцы.
По лестнице над сумрачным двором
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
№ 20 Свет выбегал, и снова тьма бродила.
Tam — v ulitse stoyal kakoy-to dom,
I lestnitsa krutaya v tmu vodila.
Tam otkryvalas dver, zvenya steklom,
Svet vybegal, — i snova tma brodila.
Tam v sumerkakh belel dvernoy naves
Pod vyveskoy «Tsvety», prikreplen boltom.
Tam gul shagov teryalsya i ischez
Na lestnitse — pri svete lampy zholtom.
Tam naverkhu okno smotrelo vniz,
Zaveshannoye nepodvizhnoy shtoroy,
I, slovno lob namorshchenny, karniz
Grimasu pridaval stene — i vzory.
Tam, v sumerkakh, drozhal v okoshkakh svet,
I bylo penye, muzyka i tantsy.
A s ulitsy — ni slov, ni zvukov net, —
I tolko stekol vystupali glyantsy.
Po lestnitse nad sumrachnym dvorom
Melkala ten, i lampa chut svetila.
Vdrug otkryvalas dver, zvenya steklom,
Svet vybegal, i snova tma brodila.
Nfv yfdth[e jryj cvjnhtkj dybp,
Pfdtifyyjt ytgjldb;yjq injhjq,
B, ckjdyj kj, yfvjhotyysq, rfhybp
Uhbvfce ghblfdfk cntyt — b dpjhs///